30 ноября 2020 | Цирк "Олимп"+TV № 34 (67), 2020 | Просмотров: 896 |

Универсальный способ говорить

Ольга Балла

Подробнее об авторе

Рецензия на книгу:

Вернер Хамахер. Minima philologica: 95 тезисов о филологии; За филологию / Пер. с нем. Анны Глазовой под ред. Ивана Болдырева.  – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2020. – 216 с.



Вышедший в этом году перевод на русский язык двух текстов Вернера Хамахера, выполненный поэтессой, переводчицей и филологиней Анной Глазовой, безусловно, означает наращивание русскому языку не только нового терминологического пласта, но и новых способов понимания. И прежде всего – открытие самого автора, который, как ни удивительно, до сих пор у нас не переводился.

Совсем недавно умерший философ и филолог Вернер Хамахер (1948-2017) принадлежит к числу авторов, известнейших в своей стране – в Германии – и за её пределами, главным образом во Франции, поэтов и мыслителей которой он переводил, и США, где он некоторое время работал. Вплоть до выхода ныне обсуждаемой книги он (так и хочется сказать – таинственным образом) оставался у нас не то что непроговоренным – практически неизвестным за пределами разве что совсем уж узкопрофессиональных кругов. Это тем более удивительно, что Хамахер – фигура из числа основополагающих, стоящая по масштабу влияния в одном ряду с Жаком Деррида, Жаном-Люком Нанси, Джорджо Агамбеном. Аннотация к книге называет его «самым значительным постструктуралистским философом, когда-либо писавшим по-немецки»; «формообразующим автором в американской и немецкой германистике и философии культуры»; «многие его статьи стали классическими и переведены на несколько языков». Чтобы компенсировать наше неведение, Анна Глазова предпосылает своим переводам трактатов большую статью, в которой рассказывает о жизни Хамахера и объясняет его значение и место в интеллектуальной жизни его времени.

Вообще Хамахер известен как толкователь, интерпретатор чужих текстов, чужой работы вообще (классическая форма филологического смирения): «ему принадлежат, - сообщает далее в аннотации издатель, - широко известные и проницательные комментарии к текстам Вальтера Беньямина и влиятельные работы о Канте, Гегеле, Клейсте, Целане и других». В двух трактатах, включённых в эту небольшую книжицу, он говорит напрямую и от первого лица (даже при том, что во втором из них, «За филологию», он тоже пытается скрываться за привычной для него маской интерпретатора – заговаривая о теоретических основах филологии в форме обсуждения стихотворений Пауля Целана и Рене Шара). И они – может быть, наиболее принципиальное из всего, что он вообще написал; из его работ последний лет – точно важнейшие.

«95 тезисов…» и «За филологию» были написаны независимо друг от друга и объединены под общей обложкой и общим названием – «Minima philologica», отсылающим к «Minima moralia» Теодора Адорно, - только в англоязычном, американском издании 2015 года, но сущностное единство они, несомненно, образуют, и второй из текстов (написанный раньше) с полным правом читается как поясняющий комментарий к первому. Формально оба текста – теоретическое обоснование необходимости филологии. По существу – коренное переосмысление её места в культурном пространстве (а вместе с тем – и самого её содержания и сути). За «радикальным обновлением филологических практик» [1], необходимость которого, по словам переводчицы, декларирует автор, стоит прежде всего радикальное обновление филологического видения.

Место филологии в человеческом мире (сознательно избегаю слова «культура», потому что, согласно хамахеровским интуициям, филология предшествует культуре), в представлении Хамахера, - центральное: он усматривает в ней не одну из множества дисциплин, «эпистемических практик», но форму понимания, лежащую в основе всех остальных; «универсальный способ говорить», как это называет Анна Глазова [2]. В каком-то смысле филология, царица пониманий, занятая устройством смыслов, разведыванием смысловых возможностей, перспектив, недоосвоенных ресурсов («Задача филологии — распознать, реализовать, актуализировать в каждом “и так далее” — “не так далее”, “не и”, “иначе, чем так”») не просто родственна философии – а во многом и синонимична ей, - но старше её: из неё растёт – вторичная по отношению к ней - сама онтология. Двенадцатый тезис гласит: «Языки знания укоренены в языках незнания, а эпистемические практики – в практиках euchē: онтология в филологии». (Греческое слово, принадлежащее, видимо, к числу очевидностей для автора, осталось в книге без проясняющего перевода, но тут нам на помощь приходит русский рецензент книги Александр Марков, который сообщает, что «эвхе» - «слово для молитвы или доброго пожелания, что означает у Хамахера что-то вроде приветливой расположенности исследователя к произведению» [3]) Не говоря уже о теологии: «…филоло­гия как жизнь, которая свершается в называ­нии имени по буквам, а сама не может быть затронута никаким называнием, - гласит 44-й тезис. - Так фило­логия становится святыней и делом теологии как жизненного пути». Филологию Хамахер превращает из познавательной практики – в онтологическую, в фундаментальный способ взаимодействия человека с миром (и с языком в его – для человека – неотделимости от мира): «Филология, - утверждает 47-й тезис, — событие отпущения языка от языка. Она — освобождение мира от всего, что о нем уже было сказано и что еще может быть сказано». В каком-то смысле она первична и по отношению к самому языку, составляет его сердцевину: «Филология <…> есть язык языка».

Надо признать, что предлагаемые Хамахером способы видения, глубоко укоренённые в европейской, прежде всего – в немецкой интеллектуальной традиции (и даже в нескольких традициях – грубо обозначим их как «религиозную», «философскую» и «поэтическую»), для нас не то чтобы совсем чужие и внешние. Понятно, что, как справедливо замечает Александр Марков [4], для нас уже давно в порядке вещей «читать мировые дискуссии с опозданием или, в редких случаях, в реальном времени». Но в данном случае наше отставание не столь уж существенно: второй из включённых в книгу манифестов, «За филологию», был опубликован на языке оригинала в 2009 году, а «95 тезисов…» - годом позже.

 Кроме того, на русский всё-таки давно уже переведены и так или иначе освоены нашим читательским сознанием по крайней мере некоторые важнейшие тексты, на которые Хамахер ориентируется и опирается, с которыми он ведёт постоянный диалог в своих размышлениях, работая, в конечном счёте, над общим с ними комплексом проблем (а некоторых авторов, вращенных в его понимание предмета на правах собственных внутренних форм этого понимания, цитирует без ссылок; читателям и так понятно – он говорит в воздухе, плотно насыщенном культурной памятью: «Поскольку о жизни в имени нельзя говорить называнием, о ней следует молчать»). Мы уже читали на своём языке и Хайдеггера, и Ницше, и Витгенштейна, и Беньямина, и Целана, не говоря уже о «95 тезисах» Мартина Лютера, к которым автор отсылает читателя напямую - уже самим названием одного из вошедших в книгу текстов.

Тем не менее Хамахер, самый младший их собрат по культуре, всё-таки бросает нашему восприятию известный вызов и ставит его перед новыми задачами – поверх интересной самой по себе задачи вычисления насыщенной смысловой генеалогии автора. Открывшему его книгу русскому читателю предстоит испытать два чувства, интересных особенно в своей одновременности. Прежде всего это, конечно, неожиданное узнавание (где-то мы всё это так или иначе уже видели, - сказанное, скорее, подтверждает наши уже усвоенные интуиции, чем обманывает ожидания и разрывает шаблоны). Но кроме того и важнее того – чувство родства, взаимопрорастания, исходной цельности того, что в хранилище нашего читательского опыта размещалось до сих пор на довольно разных полках (Хайдеггер с Адорно и Витгенштейном, например). Внутреннему взгляду читателя предстанет общность, даже непрерывность интуиций, питающих пласт мысли, к которому принадлежит Вернер Хамахер. Один-единственный, казалось бы, автор позволяет увидеть картину представляемого им проблемного поля в целом, фокусирует его смысловые лучи, вообще-то вполне рассеянные, в одной точке.

(Кстати: очень полезным было бы, кажется, положить на читательский стол рядом с филологическими манифестами Хамахера вышедшую в русском переводе в этом же году в издательстве «Ad Marginem» книжечку заметок Людвига Витгенштейна «Zettel» [5] - собрание формулировок по основным занимающим автора темам. Эти тексты – в глубоком родстве друг с другом, и не в том, конечно, отношении, что и заметки Витгентшейна, и тезисы Хамахера имеют афористический облик, – такое сходство, конечно, вторично, хотя само по себе определено принадлежностью к общей традиции: конечно, как справедливо говорит в предисловии к хамахеровским трактатам переводчица, «по форме “Тезисы” напоминают фрагменты романтиков – Шлегеля и Новалиса» [6]. Настоящее же сходство в том, что в каждом из них формулируются положения, на которых основывается всё интеллектуальное предприятие их авторов - и в принадлежности этих текстов, в конечном счёте, к одному и тому же большому проблемному полю).   

Подобно Лютеру, Хамахер намерен своими тезисами произвести радикальный переворот в мировосприятии современников. Впрочем, то, что он делает, производит впечатление, скорее, большого синтеза; не столько прорыва в неосвоенное, сколько собирания сделанного и возвращения к истокам.

Помимо видимой - и преодолеваемой - разности мыслителей, которых Хамахер делает своими предшественниками и внутренними собеседниками, мысль его идёт в своём объединяющем воздействии ещё дальше и глубже. Продолжая линии, предшественниками намеченные, а во многом и разработанные, Хамахер доводит эти, по видимости различные, линии до логических следствий. Он объединяет в общий, целостный проблемный комплекс то, что обыденному сознанию представляется, скорее, разграниченным: философию, филологию и поэзию, выявляя – поверх академических барьеров - их сущностное единство. Поэзии при этом отводится главенствующая роль – роль основы и источника всех мыслимых типов работы с языком и смыслами, всех способов их проживания, определяющей, в конечном счёте, всё, что из этой основы вырастает (именно благодаря этому в его глазах обретает свою основополагающую роль и филология – как прояснение того, что делает поэзия). Настолько, что, как заметил один из первых русских рецензентов книги, Игорь Гулин, сам тип письма, избранный Хамахером для высказывания об этих предметах, имеет мало общего с литературоведческими и даже философскими текстами и представляет собой «нечто вроде напряженной теоретической поэзии».

Правда в этом есть – Хамахер занимается не столько рациональным анализом, сколько своего рода языковым шаманством, речевой магией (и в этом он совершенно родствен Хайдеггеру, делавшему примерно то же самое). Чтобы прояснить и выговорить природу филологии, он возвращается к первоэнергиям языка. Он всматривается во внутреннюю форму слов (конечно, он – из тех авторов, кого правильнее всего, точнее всего читать в оригинале, - и русская переводчица сделала, кажется, всё возможное для того, чтобы передать соотвествующий тип усилий и внимания на русском материале), прислушивается к их внутренним тяготениям. Он – на правах филолога – договаривает за язык то, что, как ему видится, там лишь намечено, выявляет и осуществляет его возможности.

«57. Помимо склонности ко всему, что сказано, филологии присуще отваживаться и на то, что не сказано».

Легко заметить, что Хамахер – филолог скорее в ницшеанском смысле, давно уже классическом для немецкой мысли. Восстанавливает он, как опять же совершенно справедливо заметил Игорь Гулин, именно этот, ницшеанский смысл своей науки – а в конечном счёте, античный, древнегреческий. Его мысль питается от греческих корней – в том числе и от греческого языка, образующего её постоянный подтекст: «Платон, - гласит 40-й тезис, - исследует понятие philía в диалоге “Лисид”. Филология: растворенное внима­ние. — И не должна ли сама philía при этом раствориться?» - Читателю, не знающему греческого, приходится объяснять то, что для автора имеет силу самоочевидности: идея «растворения» прямо следует из «буквального значения корня слова в имени, ко­торым озаглавлен диалог Платона о дружбе (филии): Ли­сид — ср. с др-гр. lysis — растворение)». Легко заметить и то, что всех важных для Хамахера авторов-собеседников – включая в первую очередь Лютера, благодаря которому священные тексты заговорили на живом, актуальном для современников реформатора немецком языке, - объединяет внимание к языку, одной из стержневых тем западной мысли XX века, - озабоченность, взволнованность, уязвлённость им. Ну, то есть, такой тип отношения к нему, который нам привычно связывать скорее с поэзией – и который возвращает науку, в частности, и познание вообще от его (исторически очень поздней!) академической засушенности к исходной, греческой полнокровности и страстности.

Начиная читать Хамахера с двух его – поздних, конца 2000-х годов - филологических манифестов, мы, пожалуй, оказываемся даже в некотором привилегированном положении по сравнению с его соотечественниками: мы начинаем с самого существенного. (И кстати: неспроста сам автор, как свидетельствует Анна Глазова, настаивал на том, чтобы именно «Minima philologica» была переведена на русский первой из всех его трудов.) У нас, открывающих его теперь, в некотором смысле, с конца, с итога, с большой суммы того, чем он занимался всю жизнь, оказывается в руках ключ, которым можно будет открывать все прочие двери его интеллектуального пространства.

Мы оказываемся, так сказать, сразу у самых корней формообразующего воздействия, оказанного Хамахером на филологическую мысль своего времени и места. Главное – чтобы вслед за этими трактатами было переведено всё остальное. У него, по словам переводчицы, ещё и по-немецки далеко не всё издано [7], - так что у его читателей многое впереди.

_________________________

[1] Анна Глазова. Вернер Хамахер и необходимость радикального обновления филологических практик // Новое литературное обозрение. - № 2. – 2019.  

[2] Там же.

[3] Новый мир. - № 11. – 2020. – С. 217.

[4] Новый мир. - № 11. – 2020. – С. 216.

[5] Людвиг Витгенштейн. Zettel / Перевод Валерия Анашвили. – М.: Ад Маргинем Пресс, 2020.

[6] Рецензируемое издание. - С. 6.

[7] Анна Глазова. Вернер Хамахер и необходимость радикального обновления филологических практик // Новое литературное обозрение. - № 2. – 2019.