19 апреля 2022 | Цирк "Олимп"+TV № 37 (70), 2022 | Просмотров: 503 |

Строить, жить, мыслить… и повествовать

Анализ рассказа «Часовня» Ивана Бунина

Алехандро Ариель Гонсалес

Подробнее об авторе

*Автор искренне признателен А.С. Белоусовой за советы и замечания, высказанные при переводе статьи на русский язык.

"Летний жаркий день, в поле, за садом старой усадьбы, давно заброшенное кладбище, - бугры в высоких цветах и травах и одинокая, вся дико заросшая цветами и травами, крапивой и татарником, разрушающаяся кирпичная часовня. Дети из усадьбы, сидя под часовней на корточках, зоркими глазами заглядывают в узкое и длинное разбитое окно на уровне земли. Там ничего не видно, оттуда только холодно дует. Везде светло и жарко, а там темно и холодно: там, в железных ящиках, лежат какие-то дедушки и бабушки и ещё какой-то дядя, который сам себя застрелил. Всё это очень интересно и удивительно: у нас тут солнце, цветы, травы, мухи, шмели, бабочки, мы можем играть, бегать, нам жутко, но и весело сидеть на корточках, а они всегда лежат там в темноте, как ночью, в толстых и холодных железных ящиках; дедушки и бабушки все старые, а дядя ещё молодой...
- А зачем он себя застрелил?
- Он был очень влюблён, а когда очень влюблён, всегда стреляют себя...
В синем море неба островами стоят кое-где белые прекрасные облака, тёплый ветер с поля несёт сладкий запах цветущей ржи. И чем жарче и радостней печёт солнце, тем холоднее дует из тьмы, из окна".

***

189 слов. 9 предложений.

Этого оказалось достаточно, чтобы создать самый краткий и, наверное, один из самых запоминающихся рассказов цикла «Темные аллеи».

Его краткость прямо пропорциональна плотности: «ничто человеческое не чуждо» этим строкам.

Начиная уже с заглавия, рассказ вырывает нас из повседневности и переносит в иное эмоциональное и духовное пространство. Основное значение слова «часовня» в русском языке — это культовое христианское сооружение, похожее по размерам, архитектуре и функциям на католические капеллы, но и с не менее важными отличиями: в часовне нет алтаря и не совершаются литургии; это место предназначено для молитвы и проведения лишь некоторых служб. Отсутствие алтаря, собственно, и отличает часовню от церкви, в алтаре которой должны находиться мощи святого, чтобы могла свершаться литургия. Часовня — это место, где прихожанин может отстраниться от мирских забот и установить интимную связь с Богом посредством молитвы и созерцания (наличие икон само собой разумеется). Архитектурно простая, без статуса в церковной иерархии, не служащая местом проведения религиозных празднеств любого рода, часовня поощряет особый вид религиозности, далекий от совместного ритуала, от предписанного, от торжественного; можно сказать, что часовня отсылает к первоначальному моменту религиозности. Кроме того, слово «часовня» в русском языке имеет особую коннотацию, к которой мы вернемся ниже.

Таким образом, название сразу же как будто указывает на нарушение обычных пространственно-временных координат, тех ритма и естественности, с которыми мы проживаем обычные явления нашей жизни.[1]

Возникает соблазн ответить на вопрос: о чем же рассказ «Часовня»? Однако он увел бы нас в сторону. Лучше сформулировать вопрос иначе: о чем не говорится в «Часовне»? Другими словами, есть ли что-то в рамках человеческого опыта, к чему не обращается этот рассказ?

Ниже мы попытаемся показать, что нет.

***

Прежде чем углубиться в смысловые уровни рассказа, стоит остановиться на его повествовательной геометрии (или архитектуре), поскольку форма и содержание в этом произведении нераздельно слиты.

В первую очередь, замечаешь, что текст строится на основе серии контрастов: тепло/холод, детство/старость, свет/темнота, жизнь/смерть, разнообразие/однообразие, день/ночь, движение/покой, время/вечность.

Следом обращают на себя внимание повторы. Для наглядности и учитывая, что «Часовню» можно обозреть одним взглядом, выделим эти повторы разными цветами.

Желтым цветом мы выделили слова, которые встречаются дважды.

Зеленым цветом выделены слова, которые встречаются три раза.

Голубым — те, что встречаются четырежды.

Таким образом, мы получаем следующий результат:

• 17 слов встречаются дважды (= 34);
• 6 слов встречаются три раза (= 18);
• 3 слова встречаются четыре раза (= 12).

Из 189 слов рассказа, 64 слова. Это кажется чрезмерным для текста такого небольшого объема: каждое третье слово. Почему так происходит, мы увидим позже.

До этого рассмотрим еще одну «геометрическую» деталь:

Здесь мы выделили желтым первое появление слова, а голубым — второе, третье или четвертое. Полученная «карта», мягко говоря, любопытна: за редким исключением цветовые пятна группируются вокруг своеобразной срединной линии, которую можно поместить в предложении «Всё это очень интересно...».

Оснащенные этой «картой», попробуем пройтись по «территории» рассказа.

***

Начало «Часовни», кажется, сделано в импрессионистской технике: отдельные мазки помещают нас в определенное пространство: «летний жаркий день», «в поле», «за садом», «кладбище», «бугры», «разрушающаяся кирпичная часовня», «цветы», «травы». Если воспользоваться кинематографической метафорой, камера переходит от общего плана («летний день», «в поле») к ближнему плану часовни. Здесь нет ни действия (нет активных глаголов), ни движения: просто перечисление существительных. С другой стороны, мы обнаруживаем эффект остранения: взгляд, который позже окажется детским, видит «бугры» вместо могил. Этот эффект, однако, оправдан течением времени: могилы уже не узнаются как таковые; читатель догадывается, что на них уже нет крестов и надгробий, или они покрылись растительностью; часовня также разрушается: тут идет «борьба» между культурой — делами рук человеческих — и природой. Пейзаж не городской, что также подсказывает читателю иной временной ритм.

Во втором предложении камера приближается еще сильнее, и мы видим тех, кто, на первый взгляд, могут показаться главными героями этой истории. Дети, вслед за горизонтальным перемещением в пространстве (от усадьбы до кладбища), теперь движутся в вертикальной плоскости: они сидят «под часовней на корточках», заглядывая в окно «на уровне земли». Окно напоминает щель («узкое и длинное»); более того, оно разбито: трещина, позволяющая нарушить ход событий, как мы сейчас увидим. В этом втором предложении мы обнаруживаем первый активный глагол («заглядывают»); действие, по определению, является атрибутом человека. Именно их отношение (их действие) придает глубину переживанию: дети смотрят «зоркими глазами»; в физическом отношении они уже переместились по горизонтальной и вертикальной оси; теперь же, в духовной плоскости, они достигают третьего измерения.

Третье предложение холодное и острое, как лезвие бритвы. Это своеобразный противовес поэтическому ритму первого предложения. «Там ничего не видно»: чувство зрения бессильно. «Оттуда только холодно дует»: мы чувствуем то, что находится «там», но не можем ни увидеть, ни назвать его. Отличие этого предложения от первых двух — введение несобственно-прямой речи: здесь читатель начинает воспринимать речь и мысли детей.

Затем возникает очевидный контраст: «светло» / «темно», «жарко» / «холодно»; а также: «везде» / «там», приобретающее символический характер («на этой стороне» / «на той стороне»). Дети знают, что там «дедушки и бабушки» и «дядя», который «себя застрелил». Они не видят их («там ничего не видно»); они знают это, очевидно, из рассказов взрослых (может быть, эти рассказы и стали причиной пойти к часовне).

Пятое предложение подчеркивает детский взгляд: это практическое повторение предыдущего предложения, но с интонацией и синтаксисом свойственными детям (перечисления, неструктурированный поток мыслей). Именно в их речи начинают повторяться слова из первой половины рассказа. Мы видим удивление («Всё это очень интересно и удивительно»), которое вызывает у читателя акт осознания. Удивление детей почти что «древнегреческое»: это недоумение пред разнообразием и изменчивостью форм, с одной стороны, и безвозвратным разрушением — с другой. Не случайно, что это удивление открывает путь вопросу вслед за четкой паузой, отмеченной многоточием.

«А зачем он себя застрелил?»: переход к прямой речи. Ответ, как можно догадаться, скорее всего, является плодом детского воображения, но здесь важна не правдивость, а то, что кроется в словах: любовь, несбывшееся желание, недостигнутый или недостижимый идеал, разочарование, трагедия. И вновь многоточие обозначает паузу; мы оставляем детскую перспективу и детей позади и возвращаемся к общей картине.

Начало восьмого предложения возвращает нас к ритму начала рассказа (в обоих случаях звучит трехстопный хорей: летний / жаркий / день; в синем / море / небо). Звучность и выразительность хорея резко отделяют детский синтаксис от синтаксиса рассказчика. Мы снова видим общий план и наблюдаем взрыв чувств: зрение («синий», «белый»), обоняние («сладкий запах»), осязание («теплый ветер»). Небо, как зеркало, приобретает земные черты: это «море» с «островами». Нагнетание прилагательных («синее море», «белые прекрасные облака», «тёплый ветер», «сладкий запах») усиливает выразительность повествования.

Последнее предложение вновь отмечает контраст: вновь мы видим ближний план («холод», «тьма» и, наконец, «окно»). Теплый ветер, дующий с поля, «сталкивается» с холодным, тянущим из окна. Кроме того, в последних словах рассказа Бунин меняет «темноту» на «тьму» («из тьмы, из окна»); «тьма» — это не просто «отсутствие света», а то, что по определению является «темным», «непроницаемым», то, что не может быть освещено. Именно оттуда «дует» холод.

Здесь стоит сменить термин, которым я пользовался до этого момента: «повторение». В последних двух предложениях повторяются восемь слов, которые уже встречались ранее. Однако для читателя (но не для детей) «поле», «солнце», «цветы» и «тепло» в конце рассказа, по-гераклитовски не совпадают с теми, что были в его начале. Между ними пролегает трещина: это «окно» («разбитое»!) на уровне земли, это дуновение, что исходит «оттуда», из этой «расщелины», из этого «разрыва» «порядка и связи вещей», и для которого нет ни названия, ни образа. Выше мы сказали, что «повторения» упорядочены вокруг центра (фразы «Всё это очень интересно…»). На самом деле, эта точка не является «центром» рассказа, это скорее складка: из нее, из изумления, из осознания конечности и смерти, все, что мы называем реальным и о чем нам сообщают органы чувств, возвращается, складывается обратно, но в измененном виде. Человек теряет непосредственное отношение с тем, что его окружает. Читатель додумывает то, что дети только-только открывают для себя: mementomori.

***

Вернемся, наконец, к началу, к заглавию рассказа: «Часовня». К тому, что мы уже рассказали о референте этого слова и его характеристиках, добавим то, что дает нам этимология. Слово часовня происходит от слова «час». Здесь есть общая черта с католицизмом: «часы» (ср. liturgiahorarum) — это способ отсчета времени в Средние века в соответствии с ежедневными молитвами (утреня, вечерня и т. д.). Поскольку в часовнях молились в соответствии с часами литургии, это место стало зваться так. Однако в старославянском языке слово «час» означало «время», «срок», «меру времени».

В рассказе Бунина часовня — это ось, вокруг которой вращается весь космос. Поскольку Бунин был поэтом, а не философом, он смог обозначить и создать красоту (вспомним: всего 189 слов) из того, что такой философ, как Хайдеггер, осмыслил и облек в понятия: я считаю, что «со-бытие» Земли, Неба, Смертных и Богов, та Четверица, что составляет мир, находит полное художественное выражение в этом коротком рассказе (в котором, не случайно, мы не находим основополагающих слов: «жизнь», «смерть», «люди», «Бог»).

Священное, в своей замкнутости, в своей шаткости, в своем минимальном и самом скромном проявлении (эта «разрушающаяся» и «одинокая» часовня, далекая от всякого великолепия) содержит в себе то «окно», что основывает человеческое существование на земле.