11 мая 2021 | Цирк "Олимп"+TV №35 (68), 2021 | Просмотров: 674 |
Поэзия как форма выхода из События
Евгения Вежлян
Рецензия на книгу:
Андрукович П. “Периоды”/ Полина Андрукович; предисл.В. Бородина. - М.: Новое литературное обозрение, 2021. (Серия “Новая поэзия”).
Евгения Вежлян (Воробьева) - поэт, литературный критик, социолог литературы. Стихи и критические статьи печатались в журналах "Новый мир", "Новое литературное обозрение", "Знамя", "Арион", "Урал" и др. Лауреат специального диплома поэтической премии "Anthologia" по итогам 2007 года за статьи и рецензии в литературной периодике, лауреат малой премии «Московский счет» за лучшую дебютную книгу (2020). Кураторка и ведущая ряда курсов в «Школе литературных практик». Доцент кафедры истории русской литературы новейшего времени РГГУ.
Книга Полины Андрукович “Периоды” на первый взгляд кажется собранием текстов, работающих со спонтанным, на грани автоматического письма, опытом фиксации мелких событий текущей жизни, а также всего, что приходит в голову в процессе записывания, например, различных ассоциаций и мыслей “по касательной”. Будто это записи, сделанные отчасти с целью терапевтической, отчасти - просто для памяти и “обыгранные” в большой поэтической форме. Некоторые части книги прямо выглядят дневником, содержат даты в заголовках. Что, в общем, должно объяснять и название книги - “Периоды”. Такой поэтический дневник, содержащий поденные записи разных лет. Так, первая часть сборника - поэма “Неравномерное” - представляет собой “дневниковые” записи с 18 по 30 октября 2014 года. Следующая часть сборника, жанр которой обозначен как “мини-поэмы”, будто бы продолжает тот же принцип: каждая часть внутри - “мини-поэма” по авторскому именованию - обозначена промежутком (периодом) времени в диапазоне с августа по октябрь 2015 года. Но кроме того эти части обозначены и буквами русского алфавита (с буквы “а” по букву “ж”) и, если читать насквозь, то оказывается, что это вполне связный единый гипертекст, поэма, состоящая из поэм.
Заметим однако, что принцип построения текста в этой поэме как в целом, так и внутри каждой ее части отличен от “Неравномерного”. Если в “Неравномерном” каждая “глава” действительно напоминает поденную дневниковую запись и в них просматривается некоторая событийная канва, обеспечивающая повествованию линейность (как мы увидим, эта линейность - не то, чем она кажется, и довольно существенно проблематизирована остальными элементами текста), то в коллекции “мини-поэм” внешняя событийность и “линейность” уходят. Даты в начале текста, сразу под его заголовком, работают как даты, которые обычно ставят после текста: они обозначают промежуток, в который текст был написан. Тогда сама поэма - это и есть то, что происходило в указанное время с ее “автором” (субъектом речи).
Получается, что уже на уровне поверхностного “считывания” композиционного принципа у всей конструкции оказывается некоторый метасюжет, судя по всему разворачивающийся между событием жизни и событием письма. Об этом говорят и заголовки самых крупных частей - разделов книги. Первая поэма составляет единственное содержание первого раздела, названного “Возвращение”, а во втором разделе, помимо “мини-поэм”, есть еще часть, называемая “Стихи в n-частях”. Название этого раздела - “Пребывание” продолжает начатый “Возвращением” вектор метасюжета. Вернувшись (откуда и куда - предстоит понять) в первом разделе, автор/субъект речи (дневниковость предполагает “биографизм”, письмо в “периодах” - его ослабляет или снимает) во втором разделе “пребывает” (где и как - предстоит понять), и тогда “поэмы” и “стихи” становятся ответом на вопрос - вопрос о способе и форме “пребывания”, а третий раздел, содержащий тоже две части, значимо имеющие название, классифицирующее природу текстов - “Короткая проза” и “Истории с логическим элементом”, называется “Уход”.
Так - на уровне целого - исчезает спонтанность письма, ощущаемая при чтении каждого текста как доминанта ("разрывности” и “фрагментарности”[1], преодолеваемых в "потоковости", онейричности и органически "произрастающей" целостности, посвящены и предисловие к книге, написанное Василием Бородиным, и весьма значимые высказывания Евгении Сусловой и Данилы Давыдова на задней обложке).
Длина текстов оказывается в этом принципиально важным фактором. Возникает своего рода эффект “ощупывания слона”: тексты длятся, не обнаруживая связности в каждый момент чтения, в каждой своей части именно потому, что связанные семантически значимые элементы максимально далеко отодвинуты друг от друга, чтобы даже при полном напряжении читательского внимания эту связь сложно было обнаружить.
Читатель почти насильственно погружается в ассоциативный, прерывный (при близком его рассмотрении) поток ощущений, созерцаний, вспыхнувших и затухших мыслей, неясных чувств. Потоковость создают и странные “невыправленные” будто бы по рассеянности слова-опечатки типа “от ффеёнет фёёнет фейерверков” или “сломалась ломая внет твою вещь-власть надо мной”. Как будто текст вбивается сразу в компьютер и потом не правится, не перечитывается. Будто мы не “потребляем” результат письма, а присутствуем непосредственно при его процессе.
Так создается эффект единства события жизни и события письма, причем единство оказывается динамическим: от письма как записи события жизни в первой части, которое тогда является тоже одним из событий жизни - через чистое событие письма во второй - к отчужденному письму как записи жизненных событий (историй) в третьей, где описки - кстати - исчезают. Структура книги как целого задает возможность другой оптики, включая нас в большой сюжет двойной авторской игры - онтологической и дискурсивной в одно и то же время. Начавшись возвращением и окончившись уходом, этот сюжет размыкает пространство книги в то, “куда” этот уход осуществляется и “откуда” происходит возвращение. В том, “куда”, “откуда” и “где” - ключ к пониманию всего текста.
Поэтому вглядимся в первый раздел - поэму “Неравномерное”. В ней - ключ. Итак, у поэмы есть сюжет, очевидный при вчитывании. 18 октября 2014 года он начинается. Героиня описывает свой день, не наполненный практически ничем из того, что мы могли бы назвать “событиями жизни”, которые обыкновенно связывают человека с другими людьми и тем, что можно назвать “изменением состояния”. Героиня смотрит на облака и подробно их описывает, проверяет электронную почту и ложится спать. Единственное “событийное”, что мы тут находим, это описание возможного завтрашнего визита:
...завтра тоже можно не выхо
ить (почти можно - может, поедем на
чердак, но друга моего не завнет не застанем, на
верное, его друг, которого провожать,
возможно, поедем, уез
жает в 21 час, а друг
только-только проинет приедет к этому
времени)
Дальше, в те несколько дней, которые охватывают записи, эта встреча все переносится, но остро переживается - как возможное событие. Однако эти переживания - очень особого свойства. Они не имеют, пожалуй, отношения к “психологии”. “Друг” воспринимается как объект интенций, сознательных, эмоциональных. Чувства при этом как бы не проживаются в обычном смысле, а описываются как “форма чувств”, направленных на другого человека. Героиня/субъект речи/альтер-эго автора производит с фигурой “друга” мыслительные операции, подобные тем, которые Декарт производил с куском воска. Будто тут исследуется “встреча” и “переживание другого” - в некотором отвлеченном, идеальном и возможном смысле:
… а снега совс
ем нет, не похоже
ни на что знакомое, и мой друг
уже будто не похож на на
что знакомое; мой друг, кстати,
не провожал тогда своего друга, -
не успел с работы, только позво
нил уже в поезд;
И тогда встреча с Другим-другом, условия ее возможности или невозможности, ее достижимость становятся главным сюжетом поэмы, героиня которой переживает некоторое чистое состояние погружения в “само происходящее”, а процесс письма отвечает на вопрос “что в “самом-происходящем” делает эту встречу возможной или невозможной. Из этого вытекает логически о вопрос о том, как, на каких условиях, если эта встреча, которая в этом контексте является Событием-как-таковым, все же возможна, она вписывается в само-происходящее.
И тут проблематичным становится время. Смоделировав, как все будет (“а его друг только приедет к этому времени”) и записав это, героиня пишет “время не лжет”. Но тут же продолжает “время есть или нет, непонятно”. “Будто кто-то о нем лжет”. С этого момента две мысли - мысль о времени и мысль о лжи оказываются связаны, например, так:
… будто небо голубое, хотя оно белесое,
чуть сероватое, но так и не опустилось
больше, - пустое, прозрачное, между неб
ом и землей, - пространство слушает,
не верит:6 будто кто -то лэнет лжет ему о вр
емени, - движение - кому-то другому нап
равлено, снет мое ли чуждое ли, - рассказ
о нем обречен на бесконечность, а я путаю
сь сегодня в этом взбитом небе с разными непонятно какими и чьими сувст
вами, дышу - ими
Или:
… движение во мне - всегда было
ложью, данью времени и кому-то;
я их обманывала. Аллергия на дви
жение; и снова начало. ...Поедем днет поедем ли з
автра на чердак? И так внутренне с
другом вместе, а увидеть его - значит
убедиться глазами и ощущениями,
что мы - два разных существа;
Фактически описывая все откладывающееся событие, употребляя слова “завтра”, “будет”, текст смещает границы “данной” реальности, оставляет зазор между “записью” и “происходящим”, то есть буквально “лжет о времени”. Героиня оказывается на развилке между “бесконечным” рассказом о “движении” (предполагающем совокупность изменений) и равным себе рассказом о “пребывании” в абсолютном “здесь-и теперь”. Таким образом ни Событие, ни его форма - нарратив - не могут быть размещены в этом рассказе. Тут невозможны - как формы лжи ни “начало”, ни “продолжение”:
…..даже не об
лака, а просто очень легкая занаве
сь, договорились с тем человеком “на
после 16-ти” еще созвониться, у меня
фотографии в цифровой зеркалке с кла
адбища и с чердака вчерашних и
ощущение “продолжения”, но движен
ие уже затихает, будто оно было
ложью…
Внешний сюжет (то есть собственно “сюжет”) поэмы логично заканчивается разрывом с “другом”, который на метауровне (на уровне смыслового, “внутреннего” сюжета поэмы) интерпретируется как изъятие из повествования и равного повествованию “мира” - “цели”, а значит - как преодоление любой устремленности и направленности, иначе говоря - “лжи”. Из этого рождается новая форма времени - “время, которое не лжет о себе”, а в героине проистекает новая форма движения - “несосредоточенное, хаотическое, бесцельное, неточное, свободное”.
В поэме, таким образом, происходит срастание реальности и письма - в абсолютную цельность пребывающего в себе мира. А этот абсолют речи и бытия и возвращается героиня, чтобы перейти к “пребыванию” и к “чистой” поэзии как форме этого пребывания - во второй части книги, а в последней части - “уйти” оттуда обратно, в “историю” и “событие” (“прозу”), пересоздав и переосмыслив тем самым категорию вымысла.
Даже этот беглый взгляд на книгу Полины Андрукович показывает, что перед нами - явление такой поэзии, о которой писал Ален Бадью в своей книге «Манифест философии», в главе “Век поэтов”, то есть поэзии, которая “подшивается” к философии, решая - своими средствами - ее, философии, задачи[2]. Сама ткань стиха здесь вскрывает переживание События, времени, структуры и - в последней части книги - субъективности и фиктивности. Чтение же становится аналогом феноменологической процедуры, движения от фрагментарных реплик (на уровне каждого текста) - к выстраиванию онтологической цельности (на уровне всей книги).
[1] Игорь Гулин в своей короткой рецензии на «Периоды» отмечает “поломки и провисания”, “необъяснимые” разрывы и паузы как стилистическую доминанту стиля Полины Андрукович // Журнал "Коммерсантъ Weekend", № 9 от 26.03.2021, стр. 33). Иные акценты расставляет Алексей Масалов в своей рецензии на книгу Андрукович (Масалов А. Логика текущего момента // Лиterraтура, № 181, апрель 2021), “собирая” цельность, «метасюжет» ее текста, исходя из его “дневниковости” – точка зрения, близкая той, которую я развиваю в этой рецензии.
[2] Бадью А. Манифест философии. — СПб.: Machina, 2003.