21 апреля 2021 | Цирк "Олимп"+TV №35 (68), 2021 | Просмотров: 860 |
Обоюдное сердце
Алексей Масалов
Рецензия на книгу:
Владимир Коркунов. Последний концерт оркестра-призрака. –
Екатеринбург; М. : Кабинетный ученый, 2021. – 60 с.
(Серия «InВерсия»; вып. 8).
В текущей социокультурной ситуации вопрос о соотношении эстетического, политического и этического в поэзии и в искусстве в целом вряд ли можно назвать разрешенным. И чем более напряжена политическая обстановка, тем сильнее поляризуются разные точки зрения и оппозиции. Лично мне в этом плане кажется важной новая книга Владимира Коркунова «Последний концерт оркестра-призрака», которая если и не дает ответов, то самой тканью речи стремится выйти за рамки сложившихся отношений к «задачам» текста.
Уже с первых страниц задается амбивалентная картина через «задыхающийся в камере обскура город», причем этот мрачный хронотоп задается в попытке сопричастности опыту другого («если наши города вольются друг в друга / мы вольёмся друг в друга»). Очевидно, что это не сентиментальная картина на фоне городской пасторали, т.к. семантика городов здесь как раз отягощена политическими коннотациями («говорят пару городов расстреляли за попытку побега»), и, кроме того, весь текст в этом отношении начинает считываться, скорее, как антиутопия, где переписка субъекта и адресата в нумерованных городах так или иначе воспринимается читателем в контексте геополитических конфликтов.
Конечно, такой подход может восприниматься и как эстетизация, и как классическое зашифровывание актуального смысла в сложные образы, но мне кажется, что тут дело в другом. Для начала обратимся к генезису такого письма. В книге «Кратковременная потеря речи» (2019) Коркунов отдает дань нескольким способам письма: метареалистической мифопоэтике созерцания, трансгрессивной метафорике, монтирующей предикаты возможных миров, и документальному письму, основанному на опыте работы в теленовостях. В этой книге три этих режима высказывания будто бы сплавляются в одну особую манеру, в которой эстетическое созерцание синтезируется с освобождающим экспонированием травматического опыта, где возникает не наслаждение от чужих страданий, а диссенсус (по Ж. Рансьеру), сталкивающий различные режимы чувствования, что позволяет «перековывать рамки нашего восприятия и динамику наших аффектов», чтобы «осуществить возможность для переходов к новым формам политической субъективации», когда «политическое воздействие заключается в эстетической дистанции»[1] произведения.
Конечно, данную характеристику можно дать социокритической поэзии в целом, и в особенности – документальной, но в случае Коркунова такое столкновение обладает рядом особенностей. Экспонируя документальный материал и травматический опыт (часто – другого), он вплетает особую трансгрессивную метафорику в попытке освобождения из пропозиции тотального насилия:
добрый добрый добрый доктор нассар
скоро эта девочка придёт к тебе на приём
ты будешь трогать под простынёй её половые губы
так чтобы не заметила мама
мамы никогда не замечают
когда добрый добрый добрый доктор нассар
вводит в их дочерей свои добрые добрые добрые пальцы
а это кто стоит в коридоре?
это ещё одна девочка она пришла на повторный приём
подожди милая до тебя — 498 юных пациенток
всем нужен массаж от доктора нассара
у всех болит спина
ты знаешь что лучший способ массажа спины через влагалище?
двадцать лет его голос раздавался на спортивных базах
я с нетерпением ждала его процедур
двадцать лет девочки видели в нём врача и отца
<отцы не подкладывают конфету под подушку а палец под сосок>
<отцы их оставили понимаешь?>
рейчел гэбби симона джорджин эли макайла джейми
вы взрослели на пальцах нассара
я читаю имена выбитые приговором на его руках —
они касаются моей груди скользят вниз
можно ли разделив насилие его излечить?
сколько стоят слова когда оно произошло не с тобой?
дорого ли детство? одна конфета
капелька в зрачке девочки
она ещё плывёт в ней на лодке детства —
у самого водопада роговиц
Этот текст посвящен спортсменкам сборной США по гимнастике, которые были жертвами сексуального насилия врача Ларри Нассара в течение 20 лет. И дело тут не столько во вслушиванию в «роковую механику мира»[2], сколько в тотальной эмпатии субъекта, попытке тотальной сопричастности, полного соприсутствия. Поэтому злая ирония фразы «добрый добрый добрый доктор нассар» вместе с физиологическими подробностями через экспонирование речи гимнастки Джэйми Данцшер трансгрессирует в телесную метафорику аффекта субъекта «я читаю имена выбитые приговором на его руках – / они касаются моей груди скользят вниз». Эмпатическая субъективность здесь возникает и в неуверенности, в невозможности оценить способность преодолеть насилие как таковое: «можно ли разделив насилие его излечить? / сколько стоят слова когда оно произошло не с тобой?»
Однако заключительный строфоид, вряд ли дающий на это надежду, смещает фокус в сторону иного способа включения в опыт другого. Детализация неумирающего детства, травмированного «одной конфетой», все же открывает созерцание как соприсутствие, будто бы преодолевая означающие насилия из предыдущих строк через эмпатический образ «водопада роговиц». Это не дает успокоения, но это же не дает убить в себе человечность.
Такая эмпатическая субъективность в стихах Коркунова связана и с его непосредственной профессиональной деятельностью. Если строгому следованию фактам его научила журналистика, то соприсутствие и эмпатия, попытка преодолеть насилие, подарив другому тепло, возникают в его кураторской деятельности. В этом плане стоит отметить курируемый им проект «На языке тишины»[3] при организации Фонда поддержки слепоглухих «Со-единение», являющийся попыткой создания литературной инклюзивности, как собрав тексты современных авторов и авторок о слепоглухоте, так и «привлечь внимание людей к слепоглухим и их потребностям». И один из наиболее трогательных текстов книги, как раз и посвящен этой теме:
его не научили слышать —
мозг гонит листья опавших голосов
кирюша кирюша
рыдает мама —
а он молчит
звуки входят в уши
и засыпают
кирюша возьми возьми —
а он не берёт
смотрит немое кино
первого снега
он слышал его во сне —
трогал вьюгу
пел в ритме наста
мама зачем ты шевелишь губами —
и почему воздух бьётся во мне
мама отвернись —
мне больно
перестань смачивать щёки глазами
пожалуйста перестань
Историю ребенка, ухо которого «принимает звук, но мозг его не обрабатывает», сложно назвать эстетизацией: образы «первого снега», «сна», «вьюги» и т.п., переплетаясь с чужой речью, действительно создают иной режим чувствования, столь необходимый в ситуации избирательной инклюзии официальной политики.
Подход Коркунова и в письме, и в кураторской работе в чём-то волонтерский и напоминает «Портрет волонтера» из недавней второй Триеннале российского современного искусства «Красивая ночь всех людей». Но эта волонтерская работа языка всегда возникает как способ преодоления тотального распада мира во все усугубляющемся общественно-политическом напряжении, поэтому субъект пытается услышать «плач всех женщин твоего рода», освободить пленниц «в трюме фрегата психиатрии» и стать «обоюдным сердцем», сопричастным опыту другого.
Эта поэтика обоюдного сердца возникает также и в циклах «Сад горит (реанимация как цикл стихотворений)», «Значит, цветок напьется (шесть попыток обернуться с января 2019-го по август 2020 года)», и в текстах «нажав кнопку send она ослепла» и «Третье самоубийство», пожалуй, самых острых и болезненных произведениях книги. В последнем, посвященном «л., которая — несмотря ни на что — выжила», через сочувствие адресатке проблематизируется этическое состояние современной психиатрии, в которой человек находится «под пытками / самой гуманной системы»:
<…>
надо связать | иначе к слезам и крикам добавятся
вывернутые суставы
<у сошедших с ума нет конечностей они хрустят внутренней болью>
на прогулку тебя выводили на лошадке —
маленькая всадница ты привязана к дыбе седла
растянута верёвками на четыре просвета слезящихся глаз
тебе выключали голос как звук колонок —
подавляли калик перехожих болящей речи обрывали
провода слов
и сейчас ты рассказываешь о себе — пепел сигареты
осыпается чаще
с дрожащих рук | вбитые обратно крики ещё текут в крови
ты говоришь со мной словами и кровью
<…>
В данном случае трансгрессивная сопричастная оптика – это не объективистское хирургическое описание опыта такого рода, это действительно антипсихиатрический крик боли и сострадания, когда «через полгода врач отменит диагноз» и «насилие — это не диагноз | неверие — это не боль». Стоит отметить, что этот текст, как и большая часть текстов в этой книге, посвящен женщине, тем кто наиболее страдает в патриархальном миропорядке. Возможно, такой опыт сопричастности – это еще и способ понять себя, научиться нетоксичному отношению к другой и к её травматическому опыту в эпоху кризиса маскулинности.
Так и финальный текст книги, из которого и взят заглавный образ, обнажает этот и многие другие кризисы в метафизике безвременья, подобной той, что изображена в разделах «За месяц до войны» и «Флот в Авлиде» в последней книге Андрея Таврова, только здесь это дано не в совмещении мифологических пространств, а в застывшей музыке крушения самолета, причем образ авиакатастрофы также и открывает книгу во втором тексте.
музыка застывшая в norseman c-64
infinitum джаза на запредельной высоте нот
последний концерт оркестра-призрака
в зале неба
[самолёт не упадёт пока звучит саксофон мотора]
тело дирижёра становится самолётом
взмахивает палочкой крыльев не давая разбиться
о тишину дна
[превращая звук в бомбы и снаряды отражая их]
Но в этом же тексте, пока «самолёт вот-вот упадёт», возникает детская наивная молитва: «волшебная палочка задержи рейс в воздухе / не дай распасться на обломки звука в раздавленном плеере / гарри поттер перенеси туман на море вперёд / из 8-местного зрительного зала на вышине 10 тыс. метров». Но в этой детской искренности время и останавливается и «пока на земле не кончатся войны» продолжается этот последний, но вечный концерт на грани катастрофы и «музыка звучит звучит и звучит / никак не может утонуть».
Во многом подход Владимира Коркунова возвращает языки высокого модернизма с их вниманием к «вечности» и к способности исцелять хотя бы словом. Но это возвращение происходит внутри гибридных режимов чувствования актуальной эстетики, что позволяет соединить созерцание и эмпатию, открывая дорогу новым способам говорения о мире.
[1] Рансьер Ж. Эмансипированный зритель. Нижний Новгород: Красная ласточка, 2018. 128 с. // twirpx. Всё для студента: https://www.twirpx.org/file/2665679/
[2] См. Послесловие Дениса Ларионова на с. 56.
[3] Проект «На языке тишины» // Фонд поддержки слепоглухих «Со-единение»: https://so-edinenie.org/proekt-na-yazike-tishini