11 ноября 2020 | Цирк "Олимп"+TV № 34 (67), 2020 | Просмотров: 2075 |

БЕЛАРУСЬ-2020: КУЛЬТ-ПРОТЕСТ

Елена Лепишева


Елена Лепишева – литературовед, литературный и театральный критик, доцент филологического факультета Белорусского государственного университета. Родилась в 1983 году в Минске. Автор ряда научных и критических работ о русской и белорусской литературе и театре последней трети ХХ – начала ХХI века. Печатается в журналах «Дзеяслоў», «Театрал», «Нева», Лиterraтура, на порталах Textura, ГодЛитературы и др. Член международных семинаров по изучению новейшей драматургии (Самара, Жешув).




посвящаю Анне Ч., Денису С.
и другим белорусам,
избитым, но не сломленным

Минск бабахнул. Бабахнули приграничные Гродно, Брест, все областные города, вышколенные до чистоты местечки. 10 августа 2020 года мы проснулись в другой стране, кровь которой перестала быть красной полосой на национальном флаге ‒ символе мечты и свободы.

То, что без этой увертюры невозможно раскрыть эстетические формы, избранные культ-протестным движением в Беларуси, я ощущаю как исследователь литературы, лирик в науке и практик. Стараюсь фиксировать каждый взрыв ‒ на растревоженной улице и в сознании, выстрел ‒ отчаяния и пули (хотелось бы верить, резиновой).

Я веду личную хронику из статей СМИ, постов знакомых и незнакомых людей, составляю и мучаюсь собственной дотошностью и вновь составляю каталог знаковых событий, летопись цифр ‒ количество жертв и участников мирных акций. Вскоре к ним прибавилась папка «Культ-протест». Все это от интуитивного, подспудного, накатывающего панической атакой осознания: сегодня творится история. Это новая страница литературы и нации, потому что, пожалуй, впервые национальная идея и художественное слово связаны в неразделимое целое, как пальцы, сцепленные для борьбы или молитвы. И то, что вызывает готовность к обоим актам, страшно.

Упоминание о хронике, генетически связанной с летописными жанрами, не случайно. «Летопись новой страны» ‒ название одной из самых подробных хроник tut.by, дающей исчерпывающее представление о пред- и поствыборной Беларуси [1].

Параллельно формируется «летопись» культ-протеста. Это локальные события культурной жизни в он-лайн формате. Например, он-лайн встреча с белорусскими поэтами, организованная Украинским ПЕН-центром «Ви не можете нас стерти» (август-сентябрь 2020) [2], творческий вечер Дмитрия Строцева в клубе «Культурное дело» (15.09.2020) [3]. Арест поэта на 13 суток за участие в мирных митингах стал непосредственным поводом для акции солидарности «Белорусские чтения», организованной 31.10.2020 российскими литераторами Анной Голубковой и Татьяной Бонч-Осмоловской. В zoom-режиме поэты, переводчики, литературоведы, философы, журналисты из России, Беларуси, Украины, США выразили поддержку всем деятелям культуры, столкнувшимся с задержаниями и репрессиями в Беларуси, прочли собственные стихи и произведения Дмитрия Строцева [4].

Несмотря на пандемию коронавируса и с учетом профилактических мер по ее распространению, некоторые культурные события происходят «в реале». Я выступила координатором поэтического вечера «Вершы свабоды» («Стихи свободы»), который прошел 28 августа с участием 11 поэтов (Диана Балыко, Таня Светашëва, Даша Белькевич, Александр Бохан, Дмитрий Строцев, Кристина Бандурина, Павел Любецкий, Виктор Жибуль, Вера Жибуль, Ольга Маркитантова, Ксения Галицкая, Анна Отчик, Георгий Бартош). Среди массовых событий ‒ митинг-реквием «Ночь расстрелянных поэтов» («Ноч растраляных паэтаў») в урочище Куропаты (29.10.2020), где собрались сотни людей, чтобы почтить память белорусских литераторов и ученых (согласно последним данным, их было 132), расстрелянных сотрудниками НКВД в ночь с 29 на 30 октября 1937 года [5]. Упомяну и о литературно-музыкальных вечерах, которые проводятся в городских микрорайонах. Например, во дворике Серебрянки в Минске выступили его жители – поэты Ольга Маркитантова, Сабина Брило, Дмитрий Строцев, а также Александр Бохан из Молодечно (30.09.2020).

Интенсивно создаются антологии произведений, посвященных протестной тематике. Это «Цветы революции» (сборник QR-ссылок на медиа-стихи, «скрытые» в силу жесткой цензуры) [6], 3-недельный марафон #поэтыбеларуси, организованный Владимиром Коркуновым, по итогам которого создана антология на портале «Полутона» [7], подборка Марии Бадей «Канец беларускага лета ў вершах» («Конец белорусского лета в стихах») [8].

Яркими событиями в интернет-пространстве стали музыкальные видеопроекты, например, на телеграм-каналах «Радио перемен», «Киберпартизаны», или мистификация актеров Купаловского театра (о судьбе коллектива я еще скажу) – «вирусный» видеоклип на песню Елены ЖелудОк «Шчучыншчына» о жизни в белорусской глубинке, труднопроизносимое название которой (сочетание шипящих согласных) отражает, по задумке создателей, парадоксы национальной ментальности.

Емкое определение тенденции, подтолкнувшей меня к написанию эссе, дала Диана Балыко ‒ драматург, поэт, психолог: «Культ-протест ‒ видеообращения, гражданская лирика, патриотические песни, статьи, посты, даже чтения стихов во дворе. Это, с одной стороны, желание солидаризироваться со своим Народом и попытка осмыслить время, с другой» (из личной переписки).

30 августа 2020 года, Минск. Девушки в национальных костюмах несут тыквы к Дому правительства

О причинах появления беспрецедентной страницы отечественной литературы хорошо написал поэт, переводчик Андрей Хаданович: «Белорусские деятели культуры до определенного времени не были склонны к открытому диссидентству. Советские писатели не хотели писать “в стол”. Скрипели зубами, но соглашались на цензурные правки, чтобы опубликоваться. <…> Теперь же, после зверских репрессий против мирных граждан в первые дни после выборов ‒ чаша терпения окончательно переполнилась, и белорусская культура уже никогда не будет прежней...» [9].

Что касается инициатив исследователей, обратившихся к этой тенденции, то с удовольствием отмечу вклад моих коллег из БГУ, ЕГУ, Университета Калифорнии, Сан-Диего. Это и размышления Татьяны Щитцовой (философа, профессора ЕГУ) на платформах «Европейский диалог», tut.by, кроме того, ученым прочитала публичная лекция на одной из дворовых встреч в Минске [10]. Упомяну и эссе Амелии Глейзер (литературоведа, переводчика из Университета Калифорнии, Сан-Диего) «Нет никого там: Политическая поэзия Восточной Европы на Facebook» ( «There’s no there there Political poetry from Eastern Europe on Facebook») [11], эссе Татьяны Светашевой (поэта, переводчика, преподавателя БГУ) «“Моя вагина”. Гендерное насилие как форма мировосприятия» [12], доклад Ульяны Вериной о протестной поэзии в Беларуси, который впервые прозвучал во время акции солидарности «Белорусские чтения» (31.10.2020) (см. указанную ссылку на мероприятие).

Уверена, изучение культ-протестной тенденции в белорусской литературе продолжится, учитывая интерес к документальному направлению в новейшей поэзии (В. Лехциер), прозе non-fiction (М. Черняк, В. Пустовая), театрально-драматургическим практикам, включая «covid-драму» (М. Сизова).

В том, как непросто, но крайне интересно исследовать явление в стадии его активного формирования, я убедилась в процессе подготовки видеороликов, посвященных пьесам о пандемии, в соавторстве с писателем, экспертом-филологом Татьяной Шахматовой [13]. Так и здесь: рефлексия о культпротестном движении в Беларуси ‒ это наблюдение «с передовой» за незавершенными процессами в самоорганизующейся системе, какой задолго до популяризации синергетики была призвана литература с ее имманентными импульсами, чуткостью к социальным сдвигам, дыханию времени и истории.

Тем более, что феномен становления уже вошел в тезаурус рассуждений о периодизации литературы (Д. Чижевский, Ю. Лотман, М. Голубков), о явлениях художественной «периферии» (например, литературы «мидл» между «высокой» словесностью и маслитом в работах М. Черняк, А. Жучковой), об интенциях литературного процесса (Г. Нефагина, А. Житенев). А значит, нет оснований отказываться от рефлексии над пунктирно обозначившимися формами культ-протестного движения в Беларуси, к которым я рискну отнести документальную сетевую «малую прозу», художественно-политическую перформативность протеста и протестную поэзию.

Документальная сетевая «малая проза»

«Когда-то первого сентября началась война. Когда-то второго сентября война закончилась. Мирно, красиво, страшно. В последний день лета я увидел в интернете график-план марша студентов в День знаний от учебных заведений к Министерству образования. Работаю я около лингвистического, поэтому и решил присоединиться к акции вместе с лингвистами. Где-то в половине 12-го я еще пил бульон, горячий-горячий, но движ за окнами уже был. Согласно протоколу через 10 минут я был задержан» [14]. Так начинается пост Дмитрия Рубина ‒ белорусского литератора, сотрудника журнала «Маладосць».

А дальше бесстрастная фактография сменяется эскизным описанием изолятора на Окрестина [15] через детали происходившего там задержания («Угрозы. Вопросы. Шаги за стеной», «Ненужные диалоги. Шаги. Вопросы. Советский гимн») и ,главное, ‒ филигранные нюансы самоощущения человека, столкнувшегося с тотальным абсурдом системы: «Я сидел, слушал, дышал. Вчера я много дышал», «Страшно не от того, что могут начать бить или посадят куда-нибудь. Страшно от того, что я не знаю, дошла ли колонна студентов до министра. Ибо там, под землей, когда вокруг тебя эти… Все митинги, демонстрации, борьба становятся такими слабыми, беспомощными, мнимыми. Ибо за спиной идут правильные, насущные разговоры. Ибо мы – преступники, идиоты, марионетки. Стоишь дышишь, чтобы не задохнуться в этой смердящей тупой реальности, чтобы не начать биться головой в эту стену, кричать и смеяться». Лексические повторы (страх, дыхание), символы-лейтмотивы (стена) переводят пост ФБ в жанровое русло документальной «малой прозы» ‒ сетевых дневниковых записей. Так индивидуальный опыт становится призмой знаковых социальных процессов, а автор ‒ героем-нарратором.
Понятно, что в большинстве своем пользователи соцсетей не рассматривают свои высказывания как «прекрасную словесность». Но в контексте литературного процесса начала ХХI века (с электронным форматом книги, новыми стратегиями письма и чтения на основе IT, оказавшимися в центре внимания текстоники (М. Эпштейн) [16]) они выглядят вполне органично. Безусловно, если обладают критериями художественности (сквозными образами, лейтмотивами, риторическими вопросами etc.). Яркие примеры можно найти на персональных страницах драматурга Николая Рудковского, писателя Ольгерда Бахаревича, поэтов Дмитрия Строцева, Георгия Бартоша и многих других.

Среди лидирующих жанров сетевой «малой прозы» можно выделить и репортажи. Соблюдая конфиденциальность из соображений личной безопасности их ведут как непосредственные участники событий (поэтессы Кристина Бандурина и Ганна Комар пишут об акциях мирного протеста), так и «лидеры мнений», транслирующие определенный ракурс видения современной Беларуси (издатель Борис Пастернак, культуролог Юлия Чернявская, литературовед Татьяна Алешка, писатели Андрей Жвалевский и Евгения Пастернак и др.).

Особое место среди репортажей занимают послания активных участниц движения сопротивления, прошедших через тюремное заключение. Среди них ‒ соорганизаторки фем-группы Координационного совета философ Ольга Шпарага, гендерные экспертки Юлия Мицкевич и Светлана Гатальская, которые создали флешмоб #сидела за свободу, обнародовали неподцензурную правду о репрессиях, которым подверглись за принципиальную гражданскую позицию, участие в акциях мирного протеста. Существуют и другие инициативы. Так, в рамках проекта Сергея Шабохина «Social-Marble-Belarus» («Социальный мрамор: динамический архив о подъеме гражданского общества в Беларуси») были записаны интервью с несколькими яркими активистами и активистками сопротивления, в том числе с Ольгой Шпарагой. На портале tut.by философ не побоялась рассказать о своем тюремном опыте, не отделимом от осмысления происходящего в стране, природы тоталитаризма и феномена насилия, что стало актом гражданского мужества и лично для меня ‒ примером профессионализма, искренней увлеченности своей профессией в любых обстоятельствах [17].

В недавнем прошлом оба жанра (дневниковые записи и репортажи) были апробированы «первой волной» пандемии коронавируса (вспомним заметки жителей карантинной Италии, в свое время шокировавшие «незакрытые» континенты [18]). Казалось бы, это проблематизирует новаторство белорусских литераторов. И вместе с тем оно есть: изменилась функциональная направленность документальных текстов, в которых доминирует не столько информационная составляющая, сколько прокламация, обнародование табуированной правды о политзаключенных, о жертвах силовиков, об уволившихся госслужащих, о фактах фальсификации на избирательных участках. Все это становится доступным для «широкой общественности», несмотря на резкие цензурные ограничения госТВ и СМИ. Характерны заглавия авторских репортажей: «Беларусь, протесты, 4 октября» (А. Жвалевский).

Или замечательные по информативной точности и локаничности репортажи Татьяны Алешка, за которые ее не устают благодарить коллеги из-за рубежа:

"ВСЕМ, КТО ИНТЕРЕСУЕТСЯ СИТУАЦИЕЙ В БЕЛАРУСИ. ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ

75-76 дни протестов, 22-23 октября

Несмотря на то, что власть все время твердит, что у нее все под контролем и протесты сдуваются, в Беларуси появляются все новые формы протестной активности. К таким относится и марш людей с ограниченными возможностями, который состоялся уже второй раз. 22 октября люди с инвалидностью прошли по главному проспекту столицы при активной поддержке окружающих. Среди участников марша были и те, кто стал инвалидом в первую неделю протестов из-за действий карателей.

Желая перехватить пальму первенства, власть анонсировала на 25 октября многотысячный митинг в поддержку Лукашенко. Сбор людей планировали возле стелы, а также на площади Независимости и Октябрьской площади. Для участников акции зафрахтовали автобусы и поезда, приготовили выездную торговлю с алкоголем на розлив, даже обещали, что на митинге выступит Лукашенко. Уже устанавливали аппаратуру и площадки для выступлений, подготовили и рекламный плакат (который немало повеселил народ своей дизайнерской бездарностью и элементарной безграмотностью). Но 23 октября вдруг все поменялось. По словам Лукашенко, участие в митинговой активности пожелали принять около 250−300 тыс. человек со всей Беларуси, а такого количества поклонников столица не вместит, «это будет коллапс», Минск будет полностью парализован. «И главное – мы не обеспечим безопасность людей. Мы уже получаем ту информацию. Я не боюсь, но меня настораживает. Один взрыв где-то в толпе, и люди начнут давить, как на Немиге». (Оказывается, о мерах безопасности Лукашенко и его соратники задумываются на последнем этапе приготовлений, и обеспечить ее они не могут). Да, и еще Лукашенко что-то там сказал про коронавирус, который раньше совершенно его не останавливал при проведении массовых мероприятий.

Конечно, никто давно не верит его словам, поэтому, скорее всего причины отмены «мегамитинга» совершенно другие – боязнь властей, что мероприятие приведет к развязке «а-ля Чаушеску». Информация о вербовке «добровольных сторонников» самопровозглашенного президента сразу же стала достоянием общественности, и противники Лукашенко начали призывать всех, кого принуждают к поездке, не отказываться, а приезжать, вливаться в колонну протестующих и вместе сказать «Уходи!» <…> "

По сути, белорусская сетевая «малая проза» фиксирует одну из информационных войн на постсоветском пространстве ‒ столкновение провластного мифа о «Белоруссии постсоветской» с ее социальной стагнацией и верностью авторитарному руководству и новой модели, утверждающей гражданскую активность, солидарность, демократию западного образца. Отсюда – абсурдистское «прочтение» мира, утратившего правовые и морально-этические нормы. Оно отсылает к «памяти жанра» антиутопии, обогащенного взволнованной интонацией, «открытой» авторской позицией публицистики:

«Я не пишу о главном и страшном: я пишу об ощущении, что мир слетел с катушек. И этот спятивший мир, похоже, порождает в людях примерно то ощущение, которое я стала испытывать раньше других ‒ в силу моих личных обстоятельств. Чувство бессилия перед абсурдом» (Ю. Чернявская, 20.09. 2020).

«“Голоса антиутопии” ‒ было на моем плакате, и именно это я имела в виду: мы – те самые голоса “красной утопии”, которые оказались в живом романе Оруэлла; голоса, перед которыми собираются крысы, готовые загрызть, но мы пока еще звучим – стихами, заметками, песнями, возгласами» (К. Бандурина, 28.08.2020. Перевод с белорусского мой. – Е. Л.)

«Всем известно, что на улицу протестовать выходят проститутки и наркоманы. Это факт, многократно подтвержденный видеофиксацией по смс и ретранслированный Маратом Марковым внутрь Андрея Муковозчика. Но сказочная метаморфоза в том, что удар дубинкой по голове превращает обычного наркомана в архитектора, два удара – в пианиста, три удара – в нейрохирурга. Если тебя протащили мордой лица по асфальту, то уже в районе автозака любая проститутка идентифицирует себя журналистом, майданутый становится фотокором, шелудивый – бизнесменом, овца – многодетной матерью с Конституцией в дамской сумочке. А под струями водомета с народца почему-то слетают лапти и с ушей отмывается пропагандонская лапша, под которой появляется народ с волей к переменам и требованиями соблюдения законности. И оказывается, что хипстер из Минска – родной брат токарю из Могилева, а беларусбеларусу – беларус» (Д. Балыко. 13.09.2020).

Принципиальная «некодифицированность» (жанрово-стилевая «размытость»), бытование в интернет-пространстве делают этот корпус текстов незавершенным, неограниченным в объеме и ракурсах интерпретации, пространством «открытой коммуникации» с читателем (М. Липовецкий). Это увеличивает его рецептивный потенциал как высказывания о мире и человеке, которым, тем не менее, предстает не как персонаж абсурда, «раздавленный иррациональной, недоступной пониманию, неидентифицируемой враждебной средой» [19], либо «постабсурда» с присущими ему социальной мимикрией, этической аннигиляцией (так С. Гончарова-Грабовская определяет персонажей Павла Пряжко [20] ), но как «герой протеста» ‒ осознанного выбора «внутренней» и социальной свободы.

Протест как художественно-политический перформанс

Это еще одна форма мирного творческого сопротивления, которую некоторые публицисты пытаются рассмотреть сквозь призму классической бахтинианской концепции карнавала [21]. Однако если и можно говорить о «карнавализации» протеста, то только относительно его внешней атрибутики: использование белых лент, одежд, цветов в женских мирных акциях, дружественная открытость повседневно-бытового пространства, обращение к национальной символике, тыквы у Дома правительства, артисты на ходулях в костюме смерти, чучело таракана и т.д. Протест породил новую стихийную солидарность белорусов, ищущую свои основания в национальной культуре. Одно из самых метких описаний этого процесса я встретила в эссе Дмитрия Строцева «Дворы»: «Политический кризис послужил катализатором, привел общество в небывалое движение, которое уже превзошло протест как причину, освободилось от реактивности и вырастает в широкую народную стихию. Совместные трапезы с пирогами, арбузами и тортами, детские праздники с песнями, танцами, презентациями книг, играми<…> концерты рок-, фолк-, классической музыки; лекции историков, искусствоведов, философов и т.д. Дворы, чёрные дыры советского наследия, вдруг наполнились жизнью, которая в них теперь и жительствует» [22]. Очевидно также, что бело-красная цветовая гамма протеста не нашла бы столь массового отклика у белорусов (украшение дворов, офисов шарами и лентами, одежда с орнаментом, флаги за окнами квартир, даже тона женского маникюра), если бы не была близка некоторым элементам белорусской культуры, в частности,  отождествлению «белого» со «свободой», «чистотой», что отразилось в топониме «Белая Русь» [23], культуры, сохраняющейся на протяжении столетий в «сялянской» среде, фольклоре Беларуси.

Конечно, практически в любой культуре фольклор является основой народной аксиологии и картины мира, но именно в белорусском варианте он имеет особое значение. Здесь в силу исторических обстоятельств ‒ долгого отсутствия государственного суверенитета, нелегитимного статуса белорусского языка, который на протяжении столетий оставался языком «сялян» и «шляхты засцянковай» (где и возникли первые произведения на «местном наречии» [24]) ‒ «пути народных масс и шляхетской интеллигенции настолько разошлись, что можно без преувеличения говорить не только о разных типах самоидентификации, но даже и о разных типах менталитета ‒ полонизированного шляхетского и белорусского “крестьянского”» [25]. Не удивительно, что исторически сложившиеся бело-красно-белые символы особенно популярны у представителей молодого поколения, получивших возможность изучать национальную историю, язык и литературу в школе. Как правило, они не воспринимаются ими в русле антитоталитарного коллаборационизма времен немецкой оккупации и ассоциаций с «фашизмом» не вызывают.

Отсюда – креативная отзывчивость, эмоциональная вовлеченность в театрализованные протестные акции. Пожалуй, самые яркие из них были приурочены ко дню рождения А. Лукашенко 30 августа 2020, когда девушки в национальных костюмах выкатили к Дому правительства тыквы (согласно народному обычаю, так «отваживали» немилого жениха), а во время мирного марша использовались костюмы с мортосимволикой, чучело таракана, ходули, травестирующие смерть «подарки»: гроб с надписью «Диктатура», похоронные венки, тапки [26].

Мирная протестная акция, приуроченная ко дню рождения А. Лукашенко. 30 августа 2020, Минск. Участники акции несут чучело таракана.

И все-таки это не карнавал. Средневековый карнавал не имел политического смысла, это было метафизическое действо, ограниченное конкретными временными рамками и общественной конвенцией, по истечении которых все возвращались на свои места ‒ и короли, и подданные. Более того, карнавал утверждал существующий политический порядок (и систему мироустройства в целом) путем его временной символической отмены. В отличие от средневековых празднеств, белорусские протесты не имеют регламентированных временных рамок, не влекут за собой отмену социальной иерархии ради космического всеобщего равенства (иначе не было бы четкой поляризации «свои / чужие», нагляднее всего выраженной в уличных сцепках «силовики / протестующие»).

Столкновение участников акций с представителями властных структур (особенно ОМОНа) ‒ не символическое соприкосновение с инфернальным злом. Оно происходит «здесь-и-сейчас», в ситуации, несущей угрозу жизни ‒ задержание, арест, истязание. Об этом важно помнить, несмотря на креативность протестов, дающих отпор прессингу власти. Вот почему Татьяна Щитцова называет события в Беларуси «контр-карнавалом», «непрекращающимся политическим перформансом» [27], а Иван Новик пишет о «многотысячных перформансах», в основе которых смех ‒ «разрушение заблудшей государственности через свободное творчество» [28].

Поэтому акции мирного протеста в Беларуси корректнее рассматривать как формы современного политического уличного протеста западного типа (хотя сегодня это явление охватило весь мир), который пронизан практиками современного искусства ‒ перформанса (художественно-политической акции, предполагающей реальное действие), хэппининга, флэшмоба (нацеленных на публичную гражданскую активность).

Что касается собственно драматургии и театра, то в силу родовой специфики и цензурных ограничений они очень осторожно реагируют на сложившуюся ситуацию. «Карнавализация» коснулась отдельных постановок, в которых усилилось гротескно-фантастическое начало (например, в спектакле Современного художественного театра по пьесе Е. Шварца «Дракон» (режиссер – Владимир Ушаков) с участием Дениса Дудинского – популярного телеведущего, осужденного на 10 суток за «участие в несанкционированном мероприятии» [29]).

Однако оригинальных драматургических высказываний о протесте в Беларуси пока не возникло, чего можно было бы ожидать, учитывая опыт «covid-драмы» ‒ тематического направления в новейшей драматургии и театре, формирующегося с начала пандемии коронавируса и представленного как отдельными произведениями («Сестра четырех» Е. Водолазкина), так и проектом театрального сообщества Санкт-Петербурга «Короно-драма» [30]. Видимо, срабатывает этическая «автоцензура»: нежелание давать «сырой» материал о болевой точке современности.

Белорусский свободный театр. Спектакль «Время женщин» (реж. Николай Халезин, Наталья Коляда). 2 ноября 2020 года, Минск. Фото Елены Лепишевой.

Объектом художественной рефлексии она становится в спектаклях-римейках и в ретрансляциях работ прошлых лет, которые отличают, во-первых, «гротескный тип миметической репрезентации» (автор, «подразумевая первичную реальность, представляет ее в обратной перспективе “двутелости” (М. Бахтин) – как на уровне устройства представленного мира героев, так и на уроне его сценического воплощения» [31]), во-вторых, «стирание» границ между официальным искусством и андеграундом, поскольку в силу жесткой цензуры независимое эстетическое видение-отражение социальных проблем возможно только «в подполье». Это сближает секторы культурного поля, которые раньше в Беларуси были условно разделены: некогда легальные площадки (после запрета перешедшие в он-лайн) и изначально вытесненный на периферию из-за открытой нонконформистской позиции Белорусский свободный театр.

К первому типу можно отнести независимую театральную группу «Купалаўцы» ‒ членов коллектива Купаловского театра, уволившихся в знак протеста против действия властей и из солидарности с Павлом Латушко. 14 сентября к 100-летию театра на YouTube-канале опубликован фрагмент из знаменитого спектакля «Сымон-музыка», переосмысленного в контексте поствыборных событий с помощью «нетрадиционного языка мимесиса» (Н. Рымарь) (черно-белые тона, надгробие как символ исторической памяти, напряженная решительность движений актеров и др.) [32].

За ним последовал видеоспектакль «Тутэйшыя» (премьерный он-лайн показ 12.10.2020) ‒ третья версия поставки легендарной пьесы Янки Купалы (1922) (режиссер ‒ Николай Пинигин) [33]. Ее отличают гротескно-фантастическая подача остросоциальных проблем с выразительной проекцией на современность. Здесь и прием «театр в театре» (обрамление римейка купаловского сюжета историей взаимоотношений режиссера-«диктатора» и театрального коллектива), и оформление сценического пространства в стиле лофт. В данном случае это вынужденная мера, т.к. театр лишен собственной площадки, но атрибуты «антидома» в сценическом прочтении пьесы не случайны: сценограф вводит иконы-палимпсесты, на оборотной стороне которых нарисованы портреты классиков марксизма. Кроме того, костюмы и поведение персонажей травестированы: мамзель Наста появляется в кожаном плаще и чулках, Янка Здольник и Аленка – в одежде с утрированными элементами национального орнамента; их гипертрофированные реакции отвечают жанровому коду оригинала – сатирической трагикомедии, осложненной Н. Пинигиным явным трагическим акцентом, поскольку в финале все персонажи расстреливаются красноармейцами.

«Купалаўцы». Закрытый показ спектакля «Тутэйшыя» (реж. Николай Пинигин). 7 октября 2020 года. Во время поклона актеры выстроились в сцепку.

Это далеко не единственный пример «осовременивания» купаловского текста, органично вписавшегося в контекст белорусских реалий-2020. Этому способствует проблематика, сосредоточенная на положении Беларуси на пересечении поликультурных влияний, поиске идентичности через приобщение к «своему», осознании маргинальности как экзистенции национальной, не утративших актуальность по сей день, о чем свидетельствуют мизансцены с российским и польским корреспондентами, немецкими оккупантами и особенно жуткий в своей безысходности «расстрельный» финал ‒ первый из предложенных зрителю. Угнетающую атмосферу беззакония и незащищенности героев, погибающих от рук красноармейцев (самое сильное впечатление оставляют стихи Купалы, звучащие из уст Здольника накануне казни), отчасти преодолевает второй финал, поданный в записи. Это завершающий аккорд культовой премьеры 1990-го, сделавшей спектакль одним из символов эпохи национально-культурного возрождения: Белый и Черный ангелы (светлое и темное начала) открывают батлейку в глубине сцены, сверху которой спускается колыбель с младенцем; над ней поочередно звучат молебны по-польски и по-русски, символизируя социально-экзистенциальную периферию ‒ ключ к пониманию исторической драмы Беларуси. В постановке 2020 года финальная реплика режиссера «У нас какой финал будет?» насыщает метатеатральную рефлексию пафосом социальных ожиданий, делает «открытым» финал самой жизни.

И конечно, культ-протестное направление оказалось созвучно гражданской и эстетической позиции Белорусского свободного театра, возникшего в андеграунде. Этот проект создан в 2005 г. журналистом, художником, драматургом Николаем Халезиным и его женой Натальей Колядой и изначально позиционировался как «авангард художественного сопротивления официальной эстетике и культуре» [34], что привело к полулегальному положению в Беларуси (в 2010 г. руководители театра были вынуждены эмигрировать).

Поствыборные события сообщают еще большую актуальность ряду спектаклей («Собаки Европы» по роману О. Бахаревича, «Постигая любовь» ‒ история жены пропавшего бизнесмена Ирины Красовской ), среди которых особое место занимает «Время женщин» (режиссеры – Н. Халезин и Н. Коляда). Премьерный показ состоялся в 2014 году на частной квартире в условиях полной конспирации. Это вынужденная мера предопределена документальной основой сценарных планов. В центре внимания ‒ судьбы участниц политического сопротивления во время президентской кампании 2010-го, окончившейся легендарной «Плошчай» (массовым митингом 19 декабря на центральной площади Минска против итогов президентских выборов). Первоначальная версия спектакля включала сюжетные линии шести женщин (в том числе и самой Натальи Коляды ), которые оказались после выборов в тюрьме КГБ.

Однако в версии 2020 года их трое, реальные прототипы: Наталья Радина (редактор сайта charter97.org), Ирина Халип (журналистка «Новой газеты», жена политзаключенного, кандидата в президенты Андрея Санникова), Наста Положанка (ныне Дашкевич) (активистка оппозиционной организации «Малады Фронт»). Сокращение количества героинь дает возможность не только «спрессовать» сюжет, детализировать историю каждой из женщин, но и углубить идейно-философский замысел спектакля за счет новых смысловых акцентов. Это и линия подполковника КГД Орлова, который ( как указано режиссером) впоследствии сам оказался в заключении, что осложняет злободневную проблематику рефлексией о феномене тоталитарной власти с его взаимозаменой «палача» и «жертвы», безвыходностью пребывания «внутри» системы, обреченной на замкнутость и временную тавтологию.

Созданию такой атмосферы способствует ряд сценических решений гротескно-фантастического плана. Это и предметно-вещный мир, создающий ощущение тотальной тюрьмы, где надзиратели и политзаключенные уравниваются общим прессингом власти: внесценические локусы «мира подполковника КГБ» ( общага, истфак пединститута, Афган) и детали явленного на сцене быта (лапша «Ролтон», майонез, корзина для мусора) идентичны локусам «мира героинь» (квартире под домашним арестом, детдому, камере без унитаза с этажами нар, их нижний ярус, пол, напоминает гроб). Это и остановившееся время, маркерами которого становятся календарь на стене с неизменной датой – одним из последних дней 2011 года, накануне суда над женщинами (хотя упомянутые события относятся к разным временным плоскостям, начиная c создания в 1920-х «американки» ‒ СИЗО КГБ и заканчивая их судьбами после заключения), а также символ-лейтмотив круг ( жалобы Орлова на круглосуточную службу «с 7 утра до 7 вечера», хулахуп находящейся под домашним арестом Радиной ). И безусловно, виртуозная игра актеров (особенно Юры Дивакова-Душевского, исполняющего роль подполковника КГБ в своей неповторимой эксцентрично-истерической манере).

И все же нет в спектакле БСТ безысходности, что ярче всего выражено опять же на уровне времени-пространства. По замыслу режиссера, оно «размыкается» в будущее и даже в вечность, сценическими эквивалентами которых становятся время финальной мизансцены – Новый год (привносящий мотив надежды: заключенные женщины пьют шампанское и танцуют ), а также пространство литературы, возникающее в речи героинь как символ вневременных ценностей, сопротивления духа прессингу власти (тогда как цитаты Орлова лишь опошляют стихотворения).

Проблема «человек и социум» косвенно затрагивалась и на международном театральном форуме «Теарт» (2-24 октября, Минск). В одну из его программ «Belarus Open» были включены спектакли «Прымітывы» (реж. А. Марченко; премьера 17.06.2019), «Брак с ветром» («Шлюб з ветрам»; Е. Корняг, К. Аверкова; премьера 14.12.2019), «Комната умирает» (реж. П. Добровольская; премьера 09.05.2019) и др., продемонстрировавшие мироощущение современного белоруса ‒ неудовлетворенность, чувство нестабильности, порой ненужности собственного «присутствия в мире», потенциальный поиск констант бытия, в том числе и национальных [35].

Поэзия протеста

Среди форм творческой активности особое место занимает протестная поэзия ‒ произведения, сосредоточенные на теме сопротивления тоталитарной системе. Это корпус текстов, созданных как на волне политических протестов лета-осени 2020-го, так и в предвыборные годы, ‒ текстов, обладающих наибольшей эстетической зрелостью, что в целом характерно для лирики как рода литературы, способного оперативно реагировать на исторические катаклизмы (вспомним поэзию времен Великой Отечественной войны, гражданскую лирику Перестройки, рок-поэзию 1990-х и др.).

Организующим началом здесь выступают интернет-платформы (#просТЫЯсловы, #культпратэст), на которых размещают свои произведения как белорусские авторы (Андрей Хаданович, Мария Мартысевич, Ольгерд Бахаревич, Юля Тимофеева, Ганна Комар, Кристина Бандурина, Владимир Лянкевич, Дарья Белькевич), так и русскоязычные (Дмитрий Строцев, Таня Скарынкина, Диана Балыко, Ксения Галицкая) [36]. Все активнее утверждают себя поэты-билингвы Татьяна Светашева, Ольга Маркитантова, Анна Отчик, Александр Бохан, Павел Любецкий и др., создающие стихотворения на беларускай мове в знак солидарности с идеей национально-культурного возрождения.

«Вершы свабоды». Кристина Бандурина. Фото Татьяны Алешка

По сравнению с более ранней лирикой, ознаменованной мотивом протеста (в советские годы такие произведениях создавали Л. Гениюш, А. Арсеньева, в конце 1980-х ‒ А. Сыс, В. Некляев, А. Рязанов), новаторство современных текстов связано с принципиальной «открытостью», диалогичностью, поскольку в большинстве своем они бытуют в интернете. Таков вызов тоталитарной системе с ее брутальным подавлением инаковости. Но это и эстетическая стратегия, нацеленная на тесное взаимодействие с аудиторией: в интернете, как и во время «дворовых» акций, возможен мгновенный feedback. Вот почему можно говорить о перформативности этого типа высказывания, способного консолидировать автора и читателя / слушателя в преодолении одиночества, страха, социального бессилия (а потому отчасти арт-терапевтичного).

Жанрово-стилевой диапазон актуальной протестной поэзии крайне широк и разнообразен. Он включает лирический дневник с узнаваемыми реалиями Беларуси-2020 ‒ почти документальными свидетельствами разлома частной жизни (цикл Д. Строцева 8-27.08.2020, «Званок Беларусі» Д. Белькевич, «Гэты горад нібы хірургічны разрэз…» О. Бахаревича), гражданскую лирику («Маніфэст» А. Отчик, «Я против пересидента…» Д. Балыко), пародийно-ироничные стихи, напоминающие сюрреалистические этюды (проекты П. Любецкого «Настольная книга психопата», «Левиафан-2020: Беларусь онейроидная»), метафизическую лирику, отражающую «пограничное» мироощущение очевидца трагических страниц истории (цикл из 5 стихотворений К. Бандуриной, цикл «Стихи свободы» О. Маркитантовой).

Поэтический вечер «Вершы свабоды». 28 августа 2020 года, Минск. Фото Татьяны Алешка

Эти разноаспектные осмысления революционных событий объединяют лейтмотивы, связанные с феноменами Танатоса, Апокалипсиса, создающие мрачную, тревожную атмосферу: «Гэтыяхлопчыкі – дзеці цемры» (Дарья Лис), «Зло не наелася галасамі, зло захацела галоў» (Дарья Белькевич «Званок Беларусі»). Многие образы входят в контекст мировой художественной литературы и Библии (Ветхий и Новый Заветы), органично их соединяя. Это придает локальной ситуации в Беларуси значение важной вехи в истории человечества, ознаменованной попранием первооснов бытия.

Наиболее яркие примеры встречаются в цикле Д. Строцева, в котором образ дракона восходит к ветхозаветной традиции (близок Левиафану, упомянутому в Танахе), однако, учитывая его более поздние трактовки в русле политической теологии (в трактате Т. Гоббса (1651) Левиафан становится моделью всевластного государства), он легко «прочитывается» в антиутопическом ключе, как в пьесе Е. Шварца «Дракон» (1942-1944).

мы с женой
не революционеры
беспартийные и безоружные
в нашем доме поселился дракон
бронированный и плотоядный
больше всего он любит наших детей
они уже избиты как китайская собака
и освежеваны
мы дико устали их прятать
у нас больше нет потайных углов
что нам делать
миролюбцы
драконофилы

(15.08.2020)

«Вершы свабоды». Дмитрий Строцев. Фото Татьяны Алешка

Библейские образы словно врываются в новейшие тексты, провоцируют авторефлексию тех авторов, в эстетической палитре которых они раньше не были столь широко представлены. Например, Таня Светашева (ироничный поэт-билингв, в целом не склонный к многоплановым литературным ассоциациям) еще в 2017-2018 гг. создает «Цикл о грехах», обретший во время трагических событий августа 2020-го актуальное звучание. Стихи из цикла были включены автором в программу поэтических чтений «Вершысвабоды» (28.08.2020, Минск).

Гнев

«Хочу говорить». И начал он говорить.
И время замедлилось, затормозилось о
кровавые зубы и сломанный нос его.
«Вы даже не люди, вы диче, чем дикари.
Тупые чудовища, злобные упыри.
Я тут подыхаю в подвале как тот – на горе.
Умрите, умрите ‒ я не отпускаю грех ‒
и ад поглоти вас, и черти вас побери,
и тот, кто сказал «ну все, мужики, харэ», ‒
самой жестокой и страшной смертью умри!
Будь выжжено семя ваше с лица земли!..» ‒
И стражники вдруг оскалились и отошли.
И старший вышел и снегом руки умыл.
И долго курил, и зачем-то жене позвонил.
И мартовский город был сгорблен, пуст и уныл.

(2017)

Конечно, лейтмотивы, генетически восходящие к табуированной теме смерти, поданные «выпукло», гротескно, встречаются в поэзии разных народов, посвященной социальным потрясениям. «Экспрессионистским десятилетием» (1914-1924) назван расцвет особого направления в немецкой и австрийской литературе (знаменитая антология «Сумерки человечества»). Мощный взлет схожих тенденций знает русская («Московский Парнас», имажинисты, эмоционалисты), польская (С. Пшибышевский, В. Берент, З. Косидовский) поэзия 1920-х. Другое дело, что в новейшей белорусской ‒ смерть и связанные с ней боль, истязание, стремление искалечить, уничтожить физически предстают в своем повседневно-бытовом обличье. Натуралистические детали делают их документальными свидетельствами зверств эпохи:

иерархи
изнасилованные
милицейской дубинкой до разрыва матки
на таком семейном синодальном фото
из Окрестина

иерархи
смиренно укрывающие черные гематомы
в льющиеся шелка праздничных облачений
тихо сложившие перебитые кисти рук на коленях
единой глоткой
куда заколочена по рукоять милицейская дубинка
отечески возвещаете
нам
Телу Христову
Церкви, алчущей и жаждущей правды
покоритесь извергу и прекратите рыпаться, чада
вы не понимаете, что делаете

(Дмитрий Строцев, 19.08.2020)

Особенно сильное впечатление оставляют «женские стихи», сконцентрированные на поруганном теле ‒ «визитной карточке» фемпоэзии. Однако женская протестная лирика Беларуси, представленная именами Кристины Бандуриной, Ганны Комар, Дианы Балыко, Юли Тимофеевой, Веры Жибуль, Ольги Маркитантовой, Татьяны Светашевой, Дарьи Белькевич, Анны Отчик и др., «шире» этого направления (к которому в русской литературе принято относить Марину Темкину, Анну Альчук, Галину Рымбу, Оксану Васякину, Елену Костылеву и др.), хотя и близка его проблемно-тематическому спектру (феномен телесности, мужское и женское etc.), специфическому «женскому языку», отражающему уникальность женского литературного сознания [37].

Феномен телесности раскрывается здесь, как правило, не в сугубо гендерном, а в общечеловеческом плане как тотальная незащищенность в белорусском социальном пространстве с его пресечением инакомыслия и идеологической интоксикацией. Именно «женское чувствование мира» (так писал о произведениях Людмилы Петрушевской А. Куралех) активизирует творческое сопротивление, органично вписанное (наряду с акциями солидарности) в мирный протест. Все это отрицает не только гендерное, но и любые формы насилия как норму мировосприятия [38].

Есть в этой поэзии строки, поражающиепредельной концентрацией боли «распоротого» мира, мурашек навязчивого кошмара, так и не сумевших парализовать волю, явленнуюв экспрессивном поэтическом слове, как, например, у Кристины Бандуриной:

яны хацелі цябе, аголеную, нямую,
тваёй датклівасцю — фігавым лісцікам гневу
прыкрываючы свае бязладныя жыцці.
чырвоная пляма зняважанай тваёй цнатлівасці
была для іх сімвалам часу, калі нельга маўчаць.

***
Потымянанапіша, штохутка снег
пластырамляжа на збітае цела зямлі.
У яенеспакойным, трывожным сне
душацьлюдзейпалі —
магнітныя, электрычныя, сілавыя.

(август-сентябрь 2020)

***
они хотели тебя, голую, бессловесную,
твоей уязвимостью— фиговым листиком гнева
прикрывая свои беспорядочные жизни.
красное пятно твоей осквернённой невинности
было для них символом времени, когда невозможно молчать.


***
А после она напишет, что скоро снег,
Словно бинты, намотает себе земля.
В её неспокойном, тревожном сне
душат людей поля —
магнитные, электрические, силовые.

(перевод обоих стихотворений Кристины Бандуриной - Мария Малиновская)


Или же в верлибрах Ольги Маркитановой, преодолевших, несмотря на слабую ритмическую скрепленность, угрозу немоты:

Трёхкамерное сердце, белый свет
кричит из комнаты.
Мама, мамочка, матка,
вытри кровь на солнце!
Врёшь материнскому молоку
осторожно несёшь
в шлеме
драконье яйцо.

***
Страна ускользает
по воздушным рельсам
на широких потоках лжи и разбоя.
Остатки несчастных детей
мешает с землёй, опавшими листьями,
укрывает кровавыми одеялами.
Да пребудут с ними конфеты,
грязь и песок.

(август-сентябрь 2020)

Есть стихи призыва, активного действия, усиленного тревогой за материнство и детство, за мир, который нет права оставить будущим поколениям в раздрае и несвободе:

* Мама, мне больше не снятся добрые сны.
Так и должно быть, знаю.
Я не в потоке счастья.
В дикой войне
Я умираю.
Снится, как бьют сапогом в живот,
Прикладом ружья выбивают зубы.
Мама, мне страшно.
Я прячу кровавый рот
И огрызаюсь грубо.
Ты говорила, что ждут нас любовь и свет,
Бог всех простит и откроет ворота рая.
Мама! Так страшно, что Бога поблизости нет.
Я умираю.

(Диана Балыко, 18.05.2017, стихотворение включено в программу «Вершы свабоды» 28.08.2020, Минск).

Мир, воссозданный в протестных стихах, воспринимается как «антимир» с попранными законами, лишенный не только нравственно-этического стержня, но и логической соразмерности. Отсюда – обилие средств из арсенала поэтики абсурда («Жоўты дом», афоризмыП. Любецкого), бинарная оппозиция «свой / чужой» («Чужыя? Свае.../ Хочаш спэўніць? / Ідзі. / Тваё неба з табой» (Д. Лис), «І кідаецца вуліца /проста пад колы /жалезнай турмы. / Вось яны, а вось мы. / Вось яны, а вось мы. / І вачэй нам ужо не адвесьці» (О. Бахаревич)).

Каким видится лирический герой, глазами которого представлен этот вовлеченный в разрушение и какофонию мир? Как и субъект повествования в сетевой «малой прозе», он обладает способностью к сопротивлению окружающему абсурду. Будучи поставлен в нечеловеческие условия, в самом акте художественного высказывания о себе и мире он обретает «внутреннюю» свободу, залогом которой зачастую становится национальная самоидентичность.
Одно из средств ее реализации ‒ белый и красный цвета, связанные с национальной символикой («Галасы Беларусі» К. Иофэ, «Тут, дзе адвечную песню пяе Белавежа…» В. Гронской, «Мора» И. Кульбицкого и др.).

В конце любого обзора принято подводить итоги. Но для культ-протеста в Беларуси-2020 (креативного, непредсказуемого, существующего вопреки преследованию непровластных инициатив) «итог» ‒ слово неподходящее. Это вектор будущего пути, потенциал, интенция. Это глубоко личное, живое, не вырванная из памяти страница ‒ свидетельство о нас самих, безбашенных в своих порывах, осторожных в действиях, свободных. Ведь для поэзии, как и для любви, нужна смелость. Так сказала Сабина Брило, известная белорусская поэтесса, провожая меня после одного из дворовых творческих вечеров на автобусную остановку. И если бы не взвихренное время, смешавшее всë вокруг: наши роли и судьбы, чаяния и кошмары, пафос социальных ожиданий и тошноту несогласия, ‒ эти слова стали бы в эссе эпиграфом.

 _____________________________________________

БИБЛИОГРАФИЯ И КОММЕНТАРИИ

1. Тut.by ‒ самый популярный независимый информационный портал Беларуси, усилиями которого, наряду с Радыë Свабода, Белсат, Еврорадио, Наша Ніва, компенсируется отсутствие в стране негосударственных ТВ-каналов. «Летопись…»: https://news.tut.by/economics/699281.html. С 1.10.2020 Министерство информации лишило портал аккредитации (а значит, статуса СМИ) на три месяца.
2.См.https://kyivdaily.com.ua/virshi-z-bilorusi/?fbclid=IwAR0u6Xh7hGjTjBthPmou08M4AVeuV7unySg-iWllNxF9OVfXxxjicRddZPU.
3.См.https://www.facebook.com/events/1223260584702997.
4.См.https://www.youtube.com/watch?v=LIOVm1jw7Zk&feature=youtu.be&fbclid=IwAR0_EX6VWPkBOGk1RATRSvdzXThh38vmtEyB45s6r6-okxp_PyupUy5toMk.
5.См. Шуманская, О. В Куропатах прошла «Ночь расстрелянных поэтов» // Комсомольская правда. – 30.10.2020 [https://www.kp.by/daily/27049.4/4114535/].
6. См.https://ridero.ru/books/cvety_revolyucii_sbornik_qr-ssylok_na_media-stikhi/;
7. См.https://www.facebook.com/groups/polutona/.
8. См.https://wir.by/be/article/kaniec-leta2020/?-iWllNxF9OVfXxxjicRddZPU.
9. Перевод с белорусского мой. Оригинал см.:https://culture.pl/ru/article/belarus-kultpratest.
10. Щитцова, Т. Это не карнавал // «Европейский диалог» [http://www.eedialog.org/ru/2020/09/28/tatjana-shhitcova-jeto-ne-karnaval/ ]; «Происходит катастрофа ‒ и наступает предел терпению». Профессор о том, почему белорусы вышли на улицу [https://news.tut.by/society/698188.html?fbclid=IwAR1PaBRbp9Qzktsbyonpi0YEuoB9MEHybj4ax1F16YlLdRG4ehaxZMOpmr0].
11.  GlaserА. There’s no there there. Political poetry from Eastern Europe on Facebook [https://www.the-tls.co.uk/articles/political-poetry-from-eastern-europe-on-facebook-essay-amelia-glaser/?fbclid=IwAR0u6Xh7hGjTjBthPmou08M4AVeuV7unySg-iWllNxF9OVfXxxjicRddZPU].
12. Светашева, Т. «Моявагина».Гендерное насилие как форма мировосприятия // Беларусский журнал. – 2020. – 17 июля [http://journalby.com/news/moya-vagina-gendernoe-nasilie-kak-norma-mirovospriyatiya-1392].
13. «Коронавирус в новейшей литературе и театре» Ч. 1: https://www.youtube.com/watch?v=GcS9yKsW_8E&t=2s, Ч.2: https://www.youtube.com/watch?v=cNuD8kSLYUo&feature=youtu.be.
14. Перевод с белорусского мой. Оригинал см.: https://www.facebook.com/profile.php?id=100011941980523.
15. «Окрестино» (или «Окрестина») ‒ просторечные названия ЦИП (центра изоляции правонарушителей) и ИВС (изолятора временного содержания) ‒ учреждений от ГУВД Мингорисполкома, расположенных в переулке Окрестина, куда привозят людей, задержанных на мирных акциях, на работе и в университетах, даже на улице. Это название стало нарицательным после крайней жестокости силовиков. Подробнее см.: https://news.tut.by/society/696375.html?utm_source; https://mediazona.by/article/2020/10/13/minsk-beaten, блоги Миколы Дедка (https://mikola.noblogs.org/?p=5582), Дениса Блища (https://blisch.by/minsk-okrestina), посты Дианы Балыко (https://www.facebook.com/gentledi), поэта, арт-терапевта, психолога-волонтера по работе с задержанными Каси Ковалëнок-Глуховской (https://www.facebook.com/kasia.kava1995).
16. Подробнее см. Эко, У. От Интернета к Гутенбергу: текст и гипертекст (лекция, прочитанная в МГУ 20.031998): http://umbertoeco.ru/ot-interneta-k-gutenbergu-tekst-i-gipertekst/; Черняк, М. Проза цифровой эпохи: тенденции, жанры, имена. – Москва: Флинта, 2018; Эпштейн, М. Текстоника. Ведение в электронную филологию // Слово.ру: балтийский акцент. ‒ 2019. ‒ Т. 10 (№ 4). ‒ С. 59-71.
17. См.: https://shabohin.com/Social-Marble-Belarus; «Под голову клали бутылки с теплой водой»: философ Ольга Шпарага про арест, лекции в камере и сестринство [https://lady.tut.by/news/mylife/706586.html].
18. Мое личное открытие ‒ репортажи из Венеции Кати Маргулис (Katia Margolis): https://www.facebook.com/katia.margolis.
19. Кузьницын-Насекоф, О. Сюжетика. Лекция шестая. Трагедия. Двадцатый век [https://proza.ru/2009/12/20/1436].
20. Гончарова-Грабовская, С.Я. Русскоязычная драматургия Беларуси на рубеже ХХ ─ ХХI вв. (проблематика, жанровая стратегия). ─ Минск : БГУ, 2015. – С. 144.
21. Различные аспекты теории карнавала рассматриваются в работе М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса» (1965), в двух главах книги «Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике» (1975) («Раблезианский хронотоп» и «Фольклорные основы раблезианского хронотопа»), а также в одной из глав работы «Проблемы поэтики Достоевского» (1963). Но именно книга о Рабле (базис которой составило диссертационное исследование 1945 г, а материалы и приложения впоследствии заняли два тома в собрании сочинений ученого), стала главным источником для последователей его концепции. Более подробно о реинтерпретациях теории М. Бахтина см.: М.М. Бахтин: pro et contra : Личность и творчество М. М. Бахтина в оценке рус. и мировой гуманитар. мысли : Антология / сост. К.Г. Исупов. ‒ СПб. : Изд-во Рус. христиан. гуманитар. ин-та, 2001.
22. Эссе Д. Строцева опубликовано в телеграм-канале просТЫЯсловы 30.09.2020.
23. Эта семантика присуща белому цвету и в русском культуре, о чем свидетельствуют работы лингвистов. Например, Лебедевой, Г.Н. Символика цвета в русской традиционной культуре // Царскосельские чтения. ‒ 2011. ‒ № XV. ‒ С. 142–146.
24. «Шляхта засцянкова» (пол. szlachtazaściankowa или szlachtazagrodowa) ‒ дословно не переводимый на русский язык феномен, особая категория шляхтичей, которые исконно жили в обособленных поселениях Речи Посполитой, а после ее присоединении к Российской империи и указа Николая I о необходимости подтвердить свое происхождение документально были почти полностью исключены из дворян и переведены в сословие крестьян-однодворцев. Важно то, что уже в первой половине ХIХ века выходцы из этого сословия Ян Чечот, В. Сырокомля, В. Дунин-Марцинкевич и др. не называли язык своих произведений белорусским, но идентифицировали его как язык своего этноса, отличный, например, от польского, русского.
25. Одна из лучших опубликованных в последние годы работ: Чернявская, Ю. Пять парадоксов национального самосознания белорусов / Ю. Чернявская // ИНDЕКС [http://www. index.org.ru/journal/15/15-chern.html].
26. Подробнее см.:https://news.tut.by/press/702630.html; https://belaruspartisan.by/politic/510837/: https://meduza.io/shapito/2020/08/30.
27. Щитцова, Т. Это не карнавал // «Европейский диалог» [http://www.eedialog.org/ru/2020/09/28/tatjana-shhitcova-jeto-ne-karnaval/ ].
28. Перевод с белорусского мой. Оригинал см.: Новік, І. «Это не флаг» [https://abdziralovic.by/ivan-novik-eto-ne-flag/].
29. Гиперссылка на спектакль «Дракон» Современного художественного театра: https://www.sb.by/articles/kak-priruchit-drakona.html.
30. Подробнее см. сайт фестиваля http://corona-drama.com, уже упомянутые видеоролики в соавторстве с Т. Шахматовой, а также мою статью: Лепишева, Е. «Смерть ей к лицу: вариант covid-драмы Евгения Водолазкина» // Театрал. ‒ 2020. ‒ 11 июля [ https://teatral-online.ru/news/27517/].
31. Лавлинский, С.П., Павлов А.М. Гротескно-фантастические аспекты  новейшей драматургии // Новейшая драма ХХ – ХХI веков : предварительные итоги : коллективная монография / под общ. ред. Т.В. Журчевой. ─ Самара : Изд-во Самар. ун-та, 2016. ─ С. 90-102.
32. Ссылка на постановку независимой театральной группы «Купалаўцы» «Сымон-музыка»: https://www.youtube.com/watch?v=pS_Kusbx_5g.
33. Ссылка на спектакль «Тутэйшыя» независимой театральной группы «Купалаўцы»: https://www.youtube.com/watch?v=V6WXIOOyEw4.
34. Жбанков М., Клинов А., Сарна А., Халезин Н. Реанимация контркультуры: белорусский вариант / М. Жбанков, А. Клинов, А. Сарна, Н. Халезин // Наше Мнение. ─ 2008. ─ 20 ноября:[online] http://nmnby.eu/news/discussions/1585.html. [Дата доступа 10.09.2014].
35. Сайт форума: http://www.teart.by/ru/program2020/all_events/.
36. Произведения, созданные как на белорусском, так и на русском языках рассматриваются мной как части единого литературного процесса современной Беларуси. Подобный подход широко представлен в работах авторитетных исследователей драматургии (С. Гончарова-Грабовская), поэзии (Т. Алешка), прозы (И. Скоропанова, Л. Синькова, Е. Крикливец), учитывающих объективную сложность социокультурной обстановки, сложившейся в постсоветской Беларуси с ее исторически обусловленным, официальным (но не фактическим) двуязычием, «неустойчивостью литературного поля» (Л. Синькова), конфликтом писательских генераций.
37. Сиксу, Элен. Смех медузы: https://victorpostnikov.wordpress.com/2016/06/14/элен-сиксу-смех-медузы/; Жеребкина, И. «Прочти мое желание…»: Постмодернизм, психоанализ, феминизм. – М.: Идея-Пресс, 2000; Жеребкина, И. А. Феминистская литературная критика  
http://www.owl.ru/library/004t.htm#_ednref1ChromeHTMLShellOpenComman d; Elaine Showalter, «Towards a Feminist Poetics», in Elaine Showalter, ed.. The New Feminist Criticism. Essays on Women, Literature and Theory (New York: Pantheon Books, 1985), pp. 125-143.; F Letter: New Russian Feminist Poetry. / edited by Galina Rymbu, Eugene Ostashevsky, and Ainsley Morse: isolarii, 2020.
38. Подробнее см. Светашева, Т. «Моя вагина». Гендерное насилие как форма мировосприятия // Беларусский журнал. – 2020. – 17 июля [http://journalby.com/news/moya-vagina-gendernoe-nasilie-kak-norma-mirovospriyatiya-1392].