08 декабря 2016 | Цирк "Олимп"+TV № 23 (56), 2016 | Просмотров: 985 |

Контрольные отпечатки: продолжение следует

Анна Синицкая

Подробнее об авторе

 

Рецензия на книгу: "Двойная экспозиция: сборник фотодраматических пьес. Материалы фестиваля фотодрам (10 апреля 2016 года). М., 2016".

Рецензируемый сборник – новая книга и очередной результат оригинального филолого-педагогического проекта, который организован на площадке РГГУ, при неизменном участии кураторов, Сергея Лавлинского и Виктории Малкиной. О концепции проекта, который позволяет всем участникам погрузиться непосредственно в процесс создания пьес, нам писать уже приходилось (см.: «Как в зеркале: Материалы монодраматического мини-фестиваля»,  Москва, 2015). И вот теперь – очередной, и, надеемся, не последний повод порадоваться продуктивному энтузиазму инициаторов: сборник создан по следам драматического фестиваля, прошедшего в Москве, в апреле 2016 года, в клубе Русского института (при поддержке ресурса «Журнальный зал» и журнала «Гефтер»).

Перед нами далеко не только педагогические экзерсисы. Как не раз отмечалось, на современной литературной карте подобных попыток немало: есть творческие мастер-классы различных форматов, авторские семинары, организаторы и участники которых выступают в роли лекторов, критиков и читателей. И студийным форматом сегодня особенно никого не удивишь, уже привычно выглядят первые пробы пера рядом с виньетками мастеров. Однако «Двойная экспозиция» – явление во многом уникальное: не только воплощение студийного творческого замысла, когда теория поверяется художественной практикой (хотя после текстов есть и вопросы – специальные «учебные» задания-алгоритмы, и в каком-то смысле эта книга совмещает функции научного сборника и своеобразного «задачника-практикума» по современной драме). Здесь сам творческий процесс обнаруживает единство с интеллектуальной рефлексией, а филологический академизм вовсе не выглядит схоластическим «довеском» и «вдвинут» в живой процесс современной литературы.
Авторы ставят эксперимент: как возможна теоретическая мысль о литературе (о драме) в творческой плоскости? По сути, читатели становятся свидетелями и участниками умозрения-как-театра (уместно вспомнить, что слова-то эти – «теория» и «театр» – однокоренные, приглашающие к зрелищу): рождается и апробируется новое понятие, которое является одновременно и инструментом, и предметом исследования. Да и сам проект реализуется в солидной  академической среде – на кафедре теоретической и исторической поэтики РГГУ.

Несколько слов – о самом понятии фотодрамы.

Предложенная категория располагается в актуальном контексте: визуалистика сегодня – одно из самых перспективных исследовательских направлений, об антропологии зрения, о взаимоотношениях визуального и словесного нарратива написаны сотни книг. А уж о языке живописи, фотографии или кинематографа их и вовсе не счесть. Однако в отношении драматических текстов таких работ значительно меньше, может быть, потому, что долгое время зрительное начало в пьесах делегировалось сценическому воплощению. И вот перед нами попытка представить, как выглядит активизация визуального начала в драме. В драме-как-тексте. Импульсом для такой рефлексии послужило осмысление поэтики современного российского драматурга Александра Строганова, в пьесах которого гипертрофировано визуальное начало.

Как заявлено в аннотации, фотодрама – это, разумеется, не строгий жанр, а «композиционно-речевая форма», специфический конструкт текста, который обеспечивает «вербальную презентацию визуально-перформативного жеста, адресованного читателю-зрителю и создающего коммуникативные условия присутствия адресата». Здесь авторы-составители опираются на известный тезис Ролана Барта: «Фотография соприкасается с искусством не посредством Живописи, а посредством Театра». В результате в пьесе организуется «перформативно выстроенное пространство», а зритель/читатель приглашается к соучастию разглядывания. Действие кадрируется на «снимки», распадается на визуальные ситуации, а реципиент должен из этих фрагментов мозаики собрать целостную картину.

Сборник открывается фотодраматическим манифестом, в котором, в частности, утверждается, что «общая визуально-перформативная природа фотографии и драмы особенно располагает к взаимопроникновению поэтик. Фотодрама показывает, учит видеть, учит показывать». Концепция фотодрамы претендует, таким образом, на объяснение очень многих современных процессов в драматическом искусстве и заставляет и проблематизировать различные стратегии визуализации, от экфразиса – древнего и почтенного способа описывать словами изображение –  до сценарности.

Отдельного разговора заслуживали бы сами типы фотографий, которые вообще можно  использовать как механизм действия или часть предметного мира пьесы: дагерротип, обычная пленка, наконец, мобильник или смартфон... Культурологи давно уже говорят о назревшей необходимости анализировать влияние всевозможных гаджетов на коммуникацию. Сборник фотодрам, помимо прочего – еще и один из немногих примеров именно такой рефлексии.
Тексты, представленные в книге, демонстрируют разнообразные варианты воплощения «фотографической» стратегии прежде всего как способа освоения границ реального и нереального. Заявлены: «фотографическая» монодрама; реалистическая пьеса с несколькими действующими лицами, спорящими о природе фотографии; пьеса-вербатим с «фотоальбомным» типом монтажа вербально-визуальных элементов; «калейдоскопическая» пьеса, где «фотообъект» поочередно (кумулятивно) снимается/обсуждается разными персонажами, ничего друг о друге не знающими; «современная мистерия» с проявляющимися по ходу развития действия «призраками» живых и мертвых персонажей, существующих либо «объективно», либо в воображении героя (например, фотографа).
Так, пьеса Владимира Аверина «Памяти моих снов» является визуальным путешествием внутрь себя: перед нами разворачивается монолог, принадлежащий одному персонажу, сознание которого распадается на множество «стоп-кадров». Подробное описание примет видимого мира отдаленно напоминает технику «медленного письма», однако читателю предлагается все же не кинематографическое движение взгляда, а именно фотографическое, со множеством «разрывов», рамок, вставленных друг в друга, «остановок»-мизансцен. Завершается представленная история фотографией Трента Парка. Опыт Екатерины Задирко «По эту сторону» предлагает фантасмагорию – выяснение подлинной сути персонажа, который является фигурой умолчания: его нет на сцене и, вероятно, нет в живых, но обсуждение семейного фотоархива позволяет нескольким рассказчикам выстроить образ друга, в который персонажи смотрятся, как в изменчивое зеркало. Александра Бабушкина назвала свою пьесу «Каштановое наступает» и позиционирует текст как «фотодраматическую поэму», сложно организованное переключение точек зрения  через лирическое, даже стихотворное начало, «вставной текст» сказки и видения себя со стороны через прошлое. Возникает ретроспектива не просто домашняя, «семейная», но и фон большой истории, на который проецируются судьбы героев.

Собственно, фотография, и как технический, и как социально-эстетический феномен и является способом визуализации времени: это всегда – остановленное мгновение, сгусток прошлого, точка пересечения прошлого и настоящего, приватного, интимного, семейного и – публичного, открытого пространства, художественного и нехудожественного. Даже если речь идет о постановочных фото, даже экспериментальное, сконструированное изображение всегда отсылает к некоему реальному факту, «всамделишной» материальности. В этом смысле фотодраму стоит сравнивать с интенциями документалистики в современном искусстве, и, конечно, это будет не только притяжение, но и отталкивание. Подобно тому, как сновидения – доступный всем и каждому опыт переживания мистического, который требует рассказывания, так и фотография – личная машина времени, окно в ушедшее, пусть и недавнее, мгновение.
Такую логику запечатлевания ускользающей реальности и ее преодоления мы находим в пьесе Виктории Гендлиной «Поминки», где действие разворачивается вокруг события воспоминания об умершем. Прием организации сюжета весьма узнаваем: выяснение характера персонажа, ушедшего из жизни, и мотивов его поступков всегда чревата криминальной историей (достаточно вспомнить, например, пьесу Дж.Пристли «Не будите спящую собаку»), не говоря уже о давних родственных связях детективного и драматического сюжетов. Виктория Гендлина снабжает событийную ткань пьесы визуальным катализатором – фотографией умершего…

Иосиф Рыбаков в основе сюжета «Судебное разбирательство» активизирует другую древнююметафору, хорошо известную в истории драмы – образ суда как идеального театрального действия. Но только перед нами – не средневековое моралитэ, не трагедия и не комедия, а, скорее трагикомедия: нелепая история, сюжет которой «запускает» почти случайно сделанная фотография. В текст вставлены реальные фото, и мы вынуждены вспоминать, а не встречали ли и мы нечто похожее на просторах сетей «Фейсбук» или «ВКонтакте»?

 Алина Уланова представилапьесу-экфразис: «Исповедь госпожи Лизы» –это, не много не мало, монолог знаменитой картины Леонардо да Винчи. В пьесе только одно действующее лицо – картина «Мона Лиза», остальные фигуры (туристы, пришедшие в Лувр) напоминают призраков. В монолог вплетаются как реальные исторические факты, так и легендарные истории. А визуальный ряд, сопровождающий текст, заставляет увидеть мизансцену в Лувре в «обратной перспективе»: о чем может думать картина, вернее, персонаж, на ней изображенный, наблюдающий бесконечные селфи на фоне себя, отпечатки туристических взглядов? Экфрастическая рамка обозначает несколько зеркал, отраженных друг в друге: картина Леонардо… картина о картине Леонардо…наконец, музейное пространство и фото картины Леонардо.

Своеобразное единство образуют пьесы, которые  условно можно обозначить как пьесы- фотореминисценции или фоторимейки, поскольку они содержат творческую интерпретацию, построение альтернативной «ветви» какого-либо известного сюжета, будь то  хрестоматийное произведение или текст современного автора. Разумеется, здесь  предполагается проекция на уже прочитанное: контрольные отпечатки – это отпечатки прецедентного текста, в котором при «проявке» вдруг обнаруживаются призраки неучтенного и непрочтенного... Так, пьеса Полины Казариновой и Асмика Мирзаханяна называется «Современное преступление и наказание». В романе, затертом до дыр школьной трактовкой, рецептивные лакуны удобно заполнять визуальным рядом, и в «тело» текста вставлены фото улиц Петербурга – тех самых, по которым гуляли персонажи Достоевского. И это – не просто иллюстрации топографии романов Достоевского, это материализация читательского визуального опыта. Что было бы, если бы Раскольников переместился бы в современный Петербург? Эффект реальности усиливается «подлинностью» черно-белых фото.

Анастасия Каменева  в пьесе «Gute nacht, lieber Werther» попыталась представить версию современных Вертера и Лотты. Причем автор экспериментирует не только с визуальным восприятием, но и слуховым: в пьесе действуют некие «голоса», явно свидетельствующие о какой-то надтекстовой реальности – это обстоятельство легко позволяет превратить сюжет в радиодраму. Трансформация звукового в визуальное и обратно, «голоса», которые создают образы, используются и Викторией Малкиной. Ее текст напоминает драматическую миниатюру, посвященную, опять-таки, мучительным попыткам восстановить образы прошлого. Попытки эти впускают в текст определенную дозу сентиментальности – вещь, пожалуй, неизбежная в репрезентации переживания смерти родных и близких. В процессе чтения выясняется, что и сам субъект воспоминания обладает весьма неустойчивым статусом, «мерцает» на грани небытия и бытия. Фотографии, о которых говорят персонажи, становятся единственным свидетельством причастности к жизни. Название пьесы, как легко заметить, цитатная контаминация, по крайней мере, нескольких классических сюжетов: «И восходит солнце» («Фиеста») Хемингуэя (с претекстом Экклезиаста, разумеется) и Гауптмана, у которого есть две пьесы с разными сюжетами и названиями-перевертышами («Перед восходом солнца», 1889 г., и «Перед заходом солнца», 1932 г.)

Вероятно, опыт рассказывания воспоминаний неизбежно предполагает опыт воскрешения эмоций, поэтому почти каждый второй сюжет фотодрамы в предлагаемом сборнике активизирует сентиментально-мелодраматическое начало. Что бы ни говорили суровые критики, отвергающие штампы масскульта, но в современном мире очень востребованы поиски языка, которым можно было бы рассказывать о чувствах. В сборнике обнаруживается и другая группа рифмующихся пьес, которые условно можно назвать «подростковыми»: Виктория Косенко, Ольга Рывкина «rOOm» («Речения хакамов), Иоанн Демидов «Смотри, как мы падаем», Анна-Мария Апостолова «Я, пулеметчица», Александра Рэдулеску «Холодно-горячо».

Конфликты пьес напоминают о бытописательстве и высокой лиричности «чернухи»  Юрия Клавдиева и  Вадима Леванова, в любовный сюжет вторгаются напряженные ритмы улицы, молодежного нонконформизма, а сентиментальные монологи – это «болевые точки» экстремальных, иногда почти трэшевых ситуаций. Алкоголь, травка, попытки самоубийства, социальное дно (текст Виктории Косенко и Ольги Рывкиной, кстати, почти «по-достоевски» совмещает мистериальное начало – образ чистилища  – это зал с черно-белыми и цветными снимками, – и тему «униженных и оскорбленных»). Иногда в интонациях чудится битничество и психоделика из 60-х, и такое возвращение темы тоже весьма симптоматично.

Пьеса Сергея Лавлинского «Обаяние борьбы» эффектно завершает сборник, но продолжает именно эту интенцию: в каком виде и как сегодня возможен социальный протест, насколько в современном медийном потоке возможно свободное индивидуальное высказывание? Автор создал драматургическую импровизацию то ли в «роковом», то в джазовом исполнении, где культура и политика фокусируются в глубоко личностном переживании. И придать объем этому переживанию помогают фотографии разного калибра.  Рефлексирующий герой ведет монолог с образами отца, матери, возлюбленной, друга, любимых музыкальных коллективов,  и, как водится, это монологи с той или иной частью собственного «я». Проекции сознания воплощены в социальных масках, которые принадлежат разным временным пластам. Кто перед нами – битник, хипстер или современный вольнодумный гуманитарий, оказавшийся после митинга в автозаке?  «Церковь – самое место для клуба. Все это – ритуал тотальной трансформации реальности. Только добавьте к этому ритуалу немного фотографий и музыки утраченных иллюзий. Все – на танцы в храме!..». Острые намеки на современную политическую реальность, впрочем, не превращают текст в агитку, а интерпретация фотоизображений приводит читателя к очередному мистерийному варианту: к той последней фотографии, которая нас всех ожидает – на могильном камне. Но смерть отменили, и все продолжается…

Итак, проект фотодрамы можно считать состоявшимся. Возможно, кому-то предложенная концепция покажется несколько герметичной, замкнутой в пределах научных интересов руководителей семинара. Кто-то посетует, что в том же манифесте мы не видим отсылок к другим наработкам схожей тематики, благо их сегодня более чем достаточно, как о теории фотографии, так и об антропологии зрения. Например, стоило бы упомянуть очень важные для изучения театральной визуалистики обсуждения, организованные в 2014-2015 годах в ИВГИ РГГУ совместно с исследовательской лабораторией «Theatrum mundi»: круглый стол «Эпистемология зрителя», в рамках которого обсуждались концепции зрительской позиции в театральных моделях, в том числе с опорой на историю оптических изобретений и современных медиатехнологий. Говорилось и о «роскоши фотографического зрения», например, в прозе Пруста, у которого проблематизация визуального опыта прошлого – краеугольный камень поэтики.

Впрочем, задача «конструирования» зрителя в различных художественных практиках – тема поистине неисчерпаемая. Скептикам стоит возразить, что проект все-таки преследует вполне конкретные цели: обеспечить филологическую (в том числе и учебную) рефлексию именно текста, а не феномена театрального действия и не только сценической практики. В этом смысле перед нами – начинание, совсем не дублирующее исследования театра как культурологического комплекса. Пристальное изучение структуры самой драматической ткани, интеллектуальное усилие воплощаются не просто в творческий, но и социально-коммуникативный практикум. И здесь авторы следуют заветам Михаила Эпштейна, утверждавшего, что ученый-филолог должен активно включаться в процесс гуманитарного проектирования, непосредственно влиять на процессы развития современной культуры. И главная идея сборника – заявить, как написано, о «проектно-креативном потенциале» подобных усилий.

В предисловии к сборнику авторы-составители приводят эпиграф из пьесы Александра Строганова – фразу, приписываемую Леонардо да Винчи: «Воздух наполнен незримыми образами вещей – нужна только отражающая поверхность, чтобы они стали зримыми».

Селфи – и несть ему конца…