13 мая 2022 | Цирк "Олимп"+TV № 37 (70), 2022 | Просмотров: 847 |

Пронзительность существования

Ольга Балла-Гертман

подробнее об авторе

Рецензия на книгу: 

«Лианозовская школа»: между барачной поэзией и русским конкретизмом /Под ред. Г. Зыковой, В. Кулакова, М. Павловца. – М.: Новое литературное обозрение, 2021. 840 с.

Изданий, которые целиком были бы посвящены художественному наследию «Лианозовской школы», она же – «Лианозовская группа», до сих пор, как ни удивительно, не существовало. Сборник, выпущенный теперь «Новым литературным обозрением» и продолжающий исследовательский проект «Неканонический классик» (читателю уже знакомы вышедшие в той же серии сборники о Д.А. Пригове, Владимире Сорокине и Владимире Шарове) – первая попытка основательной систематизации всего, что до сих пор – на протяжении нескольких десятилетий - было по этой теме наработано исследовательской мыслью, отечественной и зарубежной (кроме российских исследователей, в сборнике участвуют авторы из Австрии, Германии, Италии, США и Чехии). Вследствие этого материалы сборника разнородны уже в смысле времени своего происхождения. С одной стороны, здесь републикуются ставшие уже классическими работы об авторах лианозовского круга. Таков «наконец-то полный» перевод статьи Джеральда Янечека «Всеволод Некрасов – мастер паронимии», вышедшей на языке оригинала аж в 1989 году, а в сокращённом переводе увидевший свет в журнале «Русская речь» в 1996-м; такова впервые переведённая на русский и снабжённая предисловием статья Гюнтера Хирта и Саши Вондерс (они же – немецкие слависты Георг Витте и Сабина Хэнсген), в 1992-м открывшая мюнхенское издание «Лианозово: Стихи и картины из Москвы. С аудиокассетой и коллекцией фотографий», которое одним из первых рассказало о поэтах-лианозовцах западному читателю; таковы и статьи Юрия Орлицкого «Введение в поэтику Сапгира: Система противопоставлений и стратегия их преодоления» (кстати, чуть ли не первое систематическое описание поэтики Сапгира), Александра Жолковского – «Заметки о “Поэзии аграмматики” Эдуарда Лимонова», существенно доработанные авторами с учётом новых данных. С другой стороны, сюда включены статьи, написанные специально для этого сборника, в том числе – работы молодых, начинающих исследователей (таковы, как я понимаю, Алексей Бокарев и Вера Весенн; отчасти к ним могут быть отнесены и вполне уже именитые, хотя и молодые Кирилл Корчагин и Алексей Конаков).

Таким образом, в первом приближении книга может быть прочитана как хрестоматия по «лианозовским» исследованиям, по их истории. Тем более, что здесь представлен широкий спектр существующих подходов к предмету - разной степени академичности и методологической строгости, а также различные гуманитарные дисциплины: искусствоведение, лингвистическая поэтика, культурная антропология, социология литературы. Вера Весенн в своём эссе вообще предпринимает попытку «выйти за пределы жанрово-дисциплинарного деления между литературоведением и арт-критикой» (с. 124), а Алёна Махонинова представляет обзор посвящённых лианозовцам чехословацких публикаций 1960-х годов. Однако материалы сгруппированы не по хронологическому принципу, не по странам, не по школам и дисциплинам (что, кажется, было бы наиболее простым: каталог пройденных путей), а иначе и интереснее: по типам зрения, по степеням его приближения к рассматриваемому предмету (о чём ниже скажем подробнее). Это само по себе наводит на мысль о том, что перед нами не столько отчёт о пройденном пути, сколько выработка инструментария для предстоящей исследовательской работы и разметка её возможных направлений.

Редакторы сборника, Владислав Кулаков и Михаил Павловец, начинают предисловие к нему сразу с того, что первая их задача – проблематизировать само  понятие «Лианозовская школа», рассмотреть, как оно устроено. Определение этого творческого сообщества как «школы» или «группы» они находят, по большому счёту, «недостаточным» (с. 5), если не вовсе «ложным» (там же), а другие его названия – «барачные поэты», «русский конкретизм» - и вообще (упрощающими) ярлыками, которые могут быть наклеены далеко не на каждого из лианозовских авторов. Единство лианозовцев, полагают они, преувеличено: это - «явление, существующее больше в читательском восприятии, чем в социофизической реальности» (там же). Тем более, что сами лианозовцы как группу и тем более как школу себя никогда не заявляли, манифестов не писали, считая, что то был всего лишь дружеский и родственный круг, объединяемый местом обитания да практиками регулярного общения. Так, Генрих Сапгир, например, не раз прямо отрицал их единство «как направления» (Клавдия Смола, с. 155), говоря, в частности: «Никакой “лианозовской школы” не было. Мы просто общались. <…> Это было содружество, куда приезжали все <…>» (цит. по: с. 155).  (Клавдия Смола, усматривающая у лианозовцев «систему разделяемых кодов» (с. 154), впрочем, замечает, что единство их – именно как эстетической общности – определило уже само по себе «уникальное слияние, если не тождество, образа жизни, материального окружения и художественной активности» (с. 153), и именно эта цельность – то, что делает их сообщество «особенно интересным для сегодняшней гуманитарной науки» (там же).) Ну, как мы знаем, Серебряный век себя тоже в качестве такового не заявлял и не видел, что не помешало ему быть чем-то существенно большим, чем исследовательский конструкт, сколько бы ни доказывал обратное Омри Ронен. Здесь – похожая ситуация.

Что касается путей моделирования единства лианозовцев, то продуктивный путь к этому намечает в сборнике Данила Давыдов, предлагая описывать его по типу «витгенштейновского группового портрета рода, в котором обнаруживаются “семейные сходства”, однако общность черт не может быть распространена ни на одного из членов семьи» (с. 95).

Конечно, как справедливо утверждают составители, «понятие “Лианозовская школа/группа” – прежде всего удобная рамка, в которой можно рассмотреть творчество ряда значительнейших авторов второй половины XX века в их взаимных отражениях и взаимодействиях между собой и другими фигурами и явлениями данного периода» (с. 6). Вот именно это в книге, пожалуй, наиболее интересно: фокусирование внимания на взаимных отражениях, взаимодействиях, связях и соответствиях; не только на самой «Лианозовской школе», но и на её «ближайших окрестностях» - к которым отнесены в круг лианозовцев, строго говоря, не входившие, но активно общавшиеся с ними Эдуард Лимонов и Михаил Соковнин. Последний, утверждает автор статьи о нём Алексей Конаков, представляет собой теоретическую проблему: «причисление поэта к “лианозовцам”, - говорит он, - может вести как к специфическому переописанию литературного стиля самого Соковнина, так и, наоборот, к пересмотру некоторых глубинных художественных и экзистенциальных установок, лежащих в основании всей “Лианозовской школы”» (с. 677-678). Что же до связей и соответствий, в книге предпринимаются плодотворные попытки установить таковые между поэзией лианозовцев и их живописью. В этом отношении наиболее интересна, пожалуй, работа Клавдии Смолы, рассматривающей Лианозово «как мультимедиальный артефакт» (с. 153). И Вера Весенн находит возможным анализировать «“общие места” в новаторских поисках поэтов и художников» (с. 125). Она же прослеживает отношения лианозовцев с современными им художественными течениями, - например, с акционизмом середины 1970-х, в котором, по словам исследователя, лианозовцы усматривали «продолжение пронзительности существования с присущим ему “духом независимости от властей, которым ожило и которым жило всё искусство, начиная с 50-х”» (с. 149).

В целом же, вошедшие в сборник исследования позволяют увидеть, что читательское восприятие и идущее вслед за ним восприятие исследовательское, усматривающее в лианозовцах, вопреки всем различиям, некоторую цельность («общность их эстетики ощущается скорее интуитивно, нежели на уровне чётких дефиниций» (с. 195), - говорит Данила Давыдов), - имеет свои основания. При внимательном рассмотрении, причём с весьма разных позиций, оказывается, что в их художественных практиках заметно больше, чем привык думать читатель-неспециалист, во-первых, закономерного, во-вторых, глубоких тенденций времени, притом, что способно показаться наиболее парадоксальным, - и таких, которые охватывают не только Россию, но и другие части света.

Авторы выполняют здесь исследовательскую работу, независимо от степени её академичности, - двух типов. Во-первых, это, как мы уже заметили, - выявление внутригруппового единства лианозовцев, их эстетической, вообще ценностной общности. Во-вторых, уточнение их связей – синхронных и диахронных, постановка их художественных практик в самые широкие контексты, в том числе общемировых культурных процессов. Так, Ойген Гомрингер считает, что «[т]ексты (Всеволода. – О.Б.-Г.) Некрасова <…> соприкасаются с западным опытом экспериментальной поэзии во всём его почти привычном объёме» (с. 717); а Клавдия Смола усматривает в «лианозовском семиотизме» с его «особым вниманием к эстетическому коду и феномену знакового переноса» несомненное отражение «более универсальных процессов 1950-1960-х годов, а именно (пост-)структуралистского поворота в гуманитарном и художественном знании» (с. 159).

Что до типов видения исследуемого предмета, упомянутых нами выше, то в сборнике их представлено тоже по меньшей мере два: панорамное и точечное, - рассмотрение (а) общей картины и (б) отдельных явлений. За общую картину представительствуют две части сборника: «Лианозово в контекстах» и «Лианозово и визуальное» (основные контексты здесь – «конкретная поэзия», с которой соотносит лианозовцев Михаил Павловец, и примитивизм – их проблематичное отношение к нему исследует Данила Давыдов). Сюда же стоит отнести помещённые в разделе «Публикации» статью Лизл Уйвари - австрийской писательницы и художницы - о русской неофициальной поэзии (автор переводила её на немецкий), и эссе о «лирике мира по-русски» (с. 716) «немецкого, испанского, французского и английского поэта швейцарско-боливийского происхождения» (с. 829) Ойгена Гомрингера, работы которого, кстати, Уйвари уподобляет «Люстихам» Сапгира. В части «Лианозово в портретах» практикуется зрение точечное – фокусирующееся на отдельных авторах (каждому – свой раздел: Евгений Кропивницкий, Игорь Холин, Генрих Сапгир, Всеволод Некрасов, Ян Сатуновский) и, ещё пристальнее, - на отдельных стихотворениях: раздел, посвящённый каждому из основных героев, завершается анализом одного из его текстов, на материале которого выявляются характерные черты его поэтики. Таким образом, героям-поэтам достаётся по мини-монографии (в каждой – четыре текста), которые складываются в объёмные теоретические портреты. Место практически каждого из героев книги на теоретической карте парадоксально; каждый, кого ни возьми, располагается как будто поперёк и помимо традиционных разграничительных линий. (Один только Генрих Сапгир, постоянно изобретавший и совершенствовавший, по словам Юрия Орлицкого, «формы и языки» (с. 322),  создавший таким образом «художественное явление, принципиально трудноописуемое с помощью существующих в науке методик, безусловно опережающее их» (там же), «занимает поистине золотую середину между радикальными формами модернизма, опирающегося на традиции футуризма в различных его изводах, и возобладавшим в отечественном искусстве последних лет постмодернизмом – явлениями, по сути дела, противоположными»: «[п]ервое предполагает активное и последовательное отрицание всякой традиции, в том числе и модернистской, второе – её активную, хотя нередко отмеченную знаком отрицания, эксплуатацию», причём многомерному Сапгиру удалось почти невозможное – «снятие этого, казалось бы, принципиально неразрешимого противоречия» (там же): «не за счёт размывания чёткости границ, а за счёт дробления  полюсных образований и создания широкого многообразия форм» (с. 324).) Соответственно, карту приходится пересматривать.

В процессе уточнения контекстов «Лианозовской школы» происходит всё более уверенная её демаргинализация. Авторы сборника показывают, что мировосприятие лианозовцев и их художественные практики, на самом деле, очень укоренены в литературной традиции, притом «не в маргинальных её ответвлениях», а в фигурах «вполне ортодоксальных» (с. 322) (как говорит Юрий Орлицкий). Так, творчество Евгения Кропивницкого, «деда», «Учителя» (с. 746), самого старшего из лианозовцев, человека поколения Мандельштама, Цветаевой, Маяковского (родившегося в 1893-м), «архаиста и новатора» (с. 193), как говорит Массимо Маурицио, одновременно, восходит к Иннокентию Анненскому и, шире, к модернизму предшествующего рубежа веков (включая периферийные его явления вроде Филарета Чернова и Арсения Альвинга), Генриха Сапгира – и того глубже, к Пушкину и Фету (с. 323). С другой стороны, исследователи показывают, как продолжаемым ими традициям лианозовцы дают собственное – и совсем уже не ортодоксальное – толкование (тот же Сапгир, говорит Орлицкий, умудряется традицию, восходящую к золотому веку русской поэзии, трактовать как «своего рода протоавангард» (там же)).

Многообразие взглядов извне уравновешивается взглядами изнутри, помещёнными в разделе «Публикации»: они представлены воспоминаниями Всеволода Некрасова – двумя его статьями о Лианозове, опубликованными прежде в каталоге выставки «Другое искусство: Москва 1956-76» в 1991 году, и перепиской Евгения Кропивницкого с Холиным, Сапгиром и Некрасовым, дающей, как пишут публикаторы, «некоторое представление о характере тех отношений, которые связывали поэтов “Лианозовской школы” с её “мэтром”» (с. 746).

Наконец, отдельную ценность представляет собой заключающая сборник огромная (хотя неполная – «избранная» (с. 789)!) библиография по лианозовцам, состоящая из четырёх разделов: «Основные книги и публикации в периодике», «Некоторые переводы», «Интервью и мемуары», «Литературоведение и критика». Она несомненно будет полезна грядущим исследователям, для которых сборник намечает пути (будоража теоретическое воображение такими, например, сюжетами, как мистика у Сапгира – его разрабатывает Наталия Азарова – или сопоставимость Холина с Берроузом (а барака – с космосом) – на неё обращает внимание Игорь Лёвшин).

В самом начале сборника, мотивируя разнородность состава его участников и принципиально разный уровень академичности и методологической строгости вошедших сюда материалов, составители говорят о том, что это призвано символизировать «сохраняющийся интерес к наследию “Лианозовской школы” в современной науке» (с. 7). Неудивительно, что этот интерес сохраняется: судя по всему сказанному, «Лианозовская школа» как явление и сегодня пребывает в напряжённом, интригующем статусе открытия, в стадии активного теоретического освоения и конструирования. Само существование этой беззаконной кометы – хотя "в круг расчисленный светил", как можно заметить, она всё-таки вписывается – по сей день в значительной степени представляет собою вызов теоретикам литературы и культуры (не говоря уж о том, что даже издано ещё не всё: так, «беспрецедентно богатое и разнообразное творческое наследие» Сапгира, говорит Юрий Орлицкий, опубликовано до сих пор «далеко не в полной мере» (с. 322); переписка Кропивницкого с поэтами-лианозовцами, в этом томе представленная лишь частично, пока тоже ожидает своей научно комментированной публикации). И до цельной её картины нам явно далеко.