02 декабря 2021 | Цирк "Олимп"+TV № 36 (69), 2021 | Просмотров: 596 |

Всегда и сначала

Ульяна Верина

Подробнее об авторе


Рецензия на книгу:

Марина Тёмкина. «Ненаглядные пособия».

М.: Новое литературное обозрение, 2019. 224 с. (Серия «Новая поэзия»)


Книгу Марины Тёмкиной трудно охватить и вместить – она перенасыщена и разнообразна, и в ней нет места для читательского отдыха. Эта книга, составленная как «избранное», представилась мне единым и впечатляющим сгустком рассеянного во времени опыта, который фокусируется здесь и сейчас, в тот самый момент, когда читаешь книгу. Я не буду говорить об актуальности, потому что этим не описывается тот эффект, который производят стихи Марины Темкиной, само понятие актуальности предполагает механическое перенесение прошлого в настоящее, некой «востребованности» настоящим моментом, когда смыслы прошлого проявляются, становятся видимыми. А «Ненаглядные пособия» не просто говорят о настоящем времени из прошлого, они объясняют, «почему так», и безжалостно свидетельствуют о том, что никогда и не уходило из поля зрения, и не уйдет.

Многие стихи Марины Темкиной метаописательны, они проговаривают собственные темы и способы письма о них. Три основные темы, которые притягивают к себе всё разнообразие ее поэзии, автор сама тезисно сформулировала в первом тексте цикла «Панихидное»: это «страна», «поэт» и «женщина», объединенные смертью и насилием. И только так, в таком единстве, они и существуют, являясь условиями друг друга.


Великая страна — это страна,

убившая больше людей,

чем другие страны.


Великий поэт — это поэт,

пишущий на языке страны,

убившей больше людей,

чем другие страны.


Мысли женщины

не укладываются в рамки канона,

созданного мужчинами великих стран,

убивших больше людей,

чем другие страны (с. 85).


Та самая «великая страна» постоянно стоит за плечами. В стихах Марины Темкиной много разных мест, городов и стран, много рефлексии о перемене мест в разных проявлениях – как эмиграции, беженства, ссылки. Но «великая», которая диктует всему миру своим «великим и могучим» языком свои давно неприемлемые истины, присутствует в каждом сюжете.

Частная история в лирике всегда распространяется на всех и каждого, а в стихах Марины Темкиной семейная история уже дается как часть истории страны. Завершение первой части книги особенно ясно сводит всё воедино. «Новая мастерская: 3 сентября, 2013» – это дневник, фиксирующий простые жизненные события – переезд, разговоры в кафе и на улице. А в них и за ними – слова об условиях мира, которые мог бы сказать Ганди, но сказал Джимми Хендрикс («Когда Сила Любви / победит Любовь к Силе, / тогда в мире наступит мир»), о представлении «всего» «через опыт травмы», о смерти матери в судьбе Рене Магритта и катастрофах как сюжетах для художника. И уже следующий текст напоминает нам о безумном Батюшкове (а заодно – о времени и Мандельштаме), и «Пётр и Павел, и Пауль Целан» – все горюющие о Матери здесь, в данный момент перед нами. А следующие стихотворения написаны от лица матери и внучки («Судный день (Yom Kippur): 13 сентября, 2013» и «Мой дед похоронен в Джанкое…»). Так говорится обо всём бывшем у каждого, кто был рожден в «великой стране»: убитые, высланные, рассеянные, – они все мы и мы их живая пока еще часть.

Это постоянная тема, которая не уходит и возвращается, а подсвечивает всё, о чем бы ни писала Марина Тёмкина. Главное, что возникает из таких отношений со страной, это ненужность, проблематичность уверенного ответа на вопрос, кто ты. Национальная тема здесь, как мне думается, следствие, ответвление первой. А каталог возможных значений – естественный путь мышления о том, что не имеет окончательного смысла, в долгих перечнях воссоздается действительная сложность, поэтому многие тексты М. Тёмкиной – это «большие стихотворения». При этом, какой бы ни была масштабной тема, стиль говорения о ней часто снижающе-разговорный, а заключительное «снятие», если не обязательно, то очень частотно. В «Комиксах на этнические темы» размышление о русских евреях занимает 17 страниц, а завершается как бы и ничем:


В общем, найти какие-то свойства у моего народа,

считающегося в религиозной традиции избранным,

не характерные другим народам, мне, видимо, не под силу,

и завидовать моему народу тоже, мне кажется,

совершенно нечему (с. 165).


Хотя это только реверанс читательским ожиданиям и привычной логической структуре, в которой из ряда посылок должен следовать вывод. Но поэзия не демонстративное умозаключение, и в самом тексте, когда подключаются соответствующие примеры («Взять поэтов, Фета и Блока, и Пастернака…» или «Взять христианские мотивы у еврейских поэтов…», с. 161), – то всякая определенность исчезает вообще.

Авторефлексия о поэзии – вторая сквозная тема книги – так же связана с проблемой самоопределения и так же решается при помощи перечисления. «В Америке принято спрашивать: “Вы какой поэт?”…» (с. 29) – с первой же строки понятно, что эта тема неотделима от темы «страны»: вопрос звучит непривычно, возможный ответ («Я поэт-сюрреалист») вызывает смех, чужие «правила игры» еще не освоены. А итоговое самоопределение, произносимое вроде как «запросто», демонстрирует, что коротко ответить, определив себя, невозможно, когда в тебе есть это всё:


…я поэт политический, постсоветский,

эмигрантский, русско-еврейский, феминистский,

испытавший влияния футуризма, афроамериканской поэзии

и Нью-Йоркской конкретной школы 60-х (с. 29).


Такой же долгий перечень определений в стихотворении о Рембо: «Ведь никогда не знаешь, какими делами занимается поэзия» (с. 121). Перед этой финальной строкой есть несколько «Вопросов для домашнего задания», школьная прямота которых не имеет никакого отношения к поэзии Рембо, но только – и очень отстраненно – к «жизни поэта». А в этой жизни вроде бы и нет ни трагизма, ни высокого пафоса, если пересказать ее «запросто».

Когда в пересказе предстают сюжеты третьей, «женской» темы книги, с помощью снижения достигается смена ракурса. История о Тарквинии и Лукреции, рассказанная с житейской точки зрения, легко и даже легкомысленно, без возвышения страсти, отсылает не только к многочисленным произведениям, вдохновленным этим сюжетом, сколько к современному представлению о насилии. «Их удобряет струйкой Купидон»: это первая строка как начало ироничного экфрасиса картины Рубенса, но изложение сюжета переходит к гневной женской речи:


…Нигде не сказано, мы до сих пор не знаем, лишил ли он её

столь драгоценной им… далась им наша плева! Мы знаем,

что она, когда они вошли, в растерзанных одеждах,

и чтоб смыть позор – ведь честь отца и мужа, столь уважаемые

граждане-мужчины, и все они важнее, чем она, чем жизнь её,

чем женской плоти тело… В присутствии толпы и на глазах

всей свадебки, сулившей много счастья… Августин святой

и в воздержаньи подливает масла, уж если, рассуждает,

единственно лишь только от стыда, нетронутой, то ей

не следовало самоубиваться. Какие умные. Хорошенькие

правила у них (с. 80).


Проявленная здесь позиция рассказчика подобна ракурсу «Пенелопиады» М. Этвуд. М.Тёмкина перескажет с женской точки зрения и всем известную историю двух реальных персонажах – в «большом» стихотворении «Обзор рецензий на книги о браке Льва Николаевича и Софьи Андреевны».

Женский голос в стихах Марины Тёмкиной находит особую жанровую форму – речитативы. «Девять речитативов для женского голоса» составлены из стихов разных лет, от 1993 до 2017-го, недатированных автопереводов. В них много перечисления – и вновь создается ощущение, что в стихах охватывается всё разом, все магистральные темы и вся жизнь, из которой детские страхи, рождение, родина, семья не исчезают:


Моя жизнь поэта,

который едва ли существовал,

да и что это значит, жизнь поэта?

Моя жизнь как еврейский вопрос.

Моя жизнь советского беженца в Вене, в Австрии.

Моя жизнь советского беженца во Флоренции, в Италии.

Моя жизнь нового иммигранта без личной

идентификации в Штатах.

Моя жизнь иммигранта с негативной русско-еврейской

идентификацией.

Моя жизнь русско-еврейского космополита в Нью-Йорке.

Моя жизнь как матери сына, моего сына.

Моя жизнь как дочери моей матери, это всегда.

Моя жизнь как процесс отделения от матери,

от материнского языка,

его гендерных и этнических предубеждений (с. 63).


А весь путь представляется переходом:


…между моими возможностями и невозможностями

написано это либретто (с. 62).


Первый речитатив и шестой, имеющий собственное жанрообозначение, – «Заплачка», – близки стихам Марии Степановой, в которых она говорит о девочке-женщине. Их сближает и сам песенный склад, и постоянная обращенность к общей судьбе, неотделенность от «большой» истории и мировой культуры, как в книге «Лирика, голос» 2010 г. или поэмах «Тело возвращается», «Девочки без одежды» 2020 г. И в способах остраненного говорения о трагедии, насилии, войне, и в метаописательности – у этих поэтесс много общего. Е.Фанайлова в предисловии к книге «Ненаглядные пособия» назвала интонацию стихов М.Тёмкиной «почти прозаической», в которой «главное – не лирическое Я, а объективация субъекта и оперируемого им материала» (с. 6). С появлением первых книг М.Степановой именно проблема субъекта была в центре внимания исследователей ее поэзии. Е.Фанайлова пишет о М.Темкиной, что «ее последовательная работа с семейной памятью может быть прочитана как основание нынешнего мощнейшего интереса к книге Марии Степановой «Памяти памяти». Ты никуда не уйдёшь от призраков, покуда не встретишься с ними лицом к лицу, пока не рассмотришь их брошки, рубашки и частные письма; пока не увидишь всё поле политической истории ХХ века и  судьбу европейского еврейства в нем» (с. 7).

«Большое время» книги, измеряемое эпохами культуры и истории, подчеркивает важность частных деталей и отдельных жизней, бытовых разговоров, случайных реплик и встреч. Многие стихотворения сопровождает точная датировка и указание обстоятельств, отраженных в тексте или вдохновивших на его создание. И это не сужает, а расширяет время стихотворения. Следить за временем, как оно пульсирует в книге, отдельная читательская задача, и отдельная всеобъемлющая тема, которая, как и другие, мыслит сама себя постоянно: «Стихнет звук, мяукнет время <…> жизнь с конца живешь с начала…» (с. 36), «Сделаем это сейчас. Жизнь это сейчас, ты знаешь. / Это сейчас» (с. 49).

«…Жизнь / не кончается в начале», – эти слова, сказанные при встрече с Галиной Старовойтовой и воспроизведенные в стихотворении, посвященном ее памяти, казалось бы, не имеют отношения к значительной философии времени, поскольку являются только частью одной не совсем удачной и прерванной реплики. Но в этом тексте 1998 г. сошлось очень много: разговор двух женщин о войне, феминизме, жизни поэтов и жизни женщин, еврействе и родине, политике, браке Толстого, и гибель собеседницы – женщины-политика – в конце. Многие темы позднейших стихотворений составляют такой сплав, который и определяет специфику времени самой книги, а оно постоянно начинается с начала.

____________________________

Ульяна Верина – филолог, специалист по современной поэзии, русской литературе ХІХ века, белорусской литературе ХХ века, теории жанров. Училась на отделении русского и белорусского языка и литературы Белорусского государственного университета (1992-1997), защитила кандидатскую диссертацию «Белорусская авангардная поэзия 1980-1990-х гг.» (2001), докторскую диссертацию «Обновление жанровой системы русской поэзии рубежа ХХ-XXI вв.» (2020), автор одноименной монографии (Минск, 2017), соавтор монографии «Книга стихов как феномен культуры России и Беларуси» (М., Екб., 2016). Живет в Минске. Преподает на филологическом факультете БГУ с 2008 г. В 2019-2021 гг. приглашенный лектор Школы молодых писателей “W/rights”.