29 ноября 2021 | Цирк "Олимп"+TV № 36 (69), 2021 | Просмотров: 536 |

Моды, аддоны и скины для языка

Константин Чадов

Рецензия на книгу:

Янина Вишневская. "Лучшие компьютерные игры: Стихи"..

Ozolnieki: Literature Without Borders, 2019. – 72 с. (Поэзия без границ). 


Сборник Янины Вишневской «Лучшие компьютерные игры» (2019) начинается с сотворения мира, с расщепления на тео-, био- и гейм-перспективу, стянутые текстом:


Спора. Сотворение

В бесконечном безжизненном коридоре...

в одиноком холодном пальто...

в равнодушной забытой сумочке...

вдруг взрывается лампочка!


Сразу же тысяча мелочей, мурашек и щекотных инфузорий

высыпают на свет, мчатся на помощь свету,

работают всеми пуговками и крючками,

мировой океан взбивают, заваривают сушу.


Эти разбегающиеся во все стороны тысячами «мелочи и мурашки» подтачивают Рай, гомогенное и бесконфликтное пространство, в которое человечество попало в последнем тексте. В этом Раю живёт миф о Железном веке, веке различия, в котором


У каждого царя сто языков.

Есть расшёрстный язык, чтобы кормить аквариумных рыбок.

Ногобразный, говорить сам с собой. Несхородный, чтобы

                                                                                                            смотреть сон.

Во сне я решаю вымыть посуду,

                                           и каждая грязная тарелка в раковине — разная.


Вишневская настаивает на ценности гетерогенности, отклонения. Сборник сам есть отклонение в самой своей структуре – он начинается с сюжетов из Ветхого Завета, а затем уходит в сторону, дробится и расщепляется на всё более мелкие структуры – исторические события, сводки новостей, «случайные» стихи – которые сами наполнены алогизмами и странностями. Смещения, настоящая абсурдистская чехарда, указывают на «выход из трубы, по которой течет спасение»:


Но есть и другой выход

из трубы, по которой течёт спасение,

а именно — пересесть, наблюдать,

как сначала чужой взрослый ребёнок

резво дёргает электричку,

желая уступить место моему старику,

потом средний дошкольник-дитя

слушает в оглушительной электричке мать,

уступая место моему старику,

и вот младенец, на коленях у электрички,

равнодушно кричит, отвернувшись к окну,

не замечая моего старика,

не замечая мороженого пива, свежих газет.


Нужно только определить – какого свойства эти алогизмы, откуда они появляются и как работают. Уже сами библейские истории, в которые Вишневская встраивает игровые процессы, населены необычными вкраплениями. Логика компьютерной игры в первой части сборника сказывается по-разному. Например, во втором тексте, написанном по мотивам игры Fallout, герою 1) не приходится выбирать между вариантами, он «проделывает всё это», умирает, его убивают и он выживает – всё потому, что историю можно в любой момент переиграть; 2) его окружают объекты неопределенных свойств, не сводимые ни к чему знакомому ни ему, ни читателю – «ты» и «отдать одежду нищему»:


У Адама есть два варианта — умереть или быть убиту,

обмануть отца на уровне лжи, выпить чашу остывшей.


Проделав всё это, зацепив немного жизни из аптечки,

у Адама есть только ты или отдать одежду нищему,

                                                                                               заражённому кармой.

Светясь и насвистывая, новый свободный летит на другую локацию,

а Адам возвращается в Рай, но обнаруживает, что тот давно заброшен.


Вишневская предлагает посмотреть на слова и тексты как на моды, аддоны и скины для языка – всё то, что может сломаться, выдать ошибку и этим реализовать своё предназначение; всё, что нам не до конца подчинено. Так расщепляется и торчит странно растянутыми текстурами слово «фашист», которое не может целиком уместиться ни в одном из наплывающих друг на друга контекстов:


Когда я был маленьким, ребята на стройке играли в войну

и все как один хотели быть за фашистов.


Когда я ходил в школу, на День Победы мы ставили сценки,

и каждый старался одеться фашистом.


Я вырос и выучился на артиста, но меня не брали сниматься в кино,

не давали ролей фашистов. Даже на студии «Дефа».


Затем я состарился, союз ветеранов выделил мне путёвку в Россию,

по местам боевой славы моей знаменитой мамы-фашистки.

Я не поехал, говорят, в России сплошные фашисты.


Тексты сборника напоминают причудливые 3D модели и пространства разной степени иммерсивности, но непременно – полные глитчей, которые моделируют тексты через смещения, растягивания, инверсии и другие процедуры. Так, в стихотворении «Зеркало Брайля» текст через придаточные предложения постепенно – но не до конца – выворачивается наизнанку:


Во дворе с солёным акцентом каркают голуби,

помещённые в кровяной багажник уходящей на

ретрофутуристический взлёт тойоты,

помещённой в раствор выбора между моральной инфузией

и нравственной ингаляцией

и долгом выслушивать полночи наполупролёт притворные сны,

помещающиеся, немного выставив тупые локти, под неблагозвучной

подушкой, которая и сама туповата, являет собой крепкое

«например», размещённое в каждом втором остро-социальном

сновидении, например, в городе Каранигде,

в скомканных ногах у нашей счастливчик-вселенной

все по местам и спят,

наверное, ждут ребят[1].


Такая топологическая модель непрерывного текста может не противоречить его дискретности; скорее выворачивающееся, но цельное пространство определяет траектории, по которым пойдут слова, создавая для них зоны турбулентности. Сила эта скорее неуправляема, поэзия Вишневской пытается ею овладеть, но то же самое делает и нормализующий дискурс, но – не выставляя эту работу на свет, а пытаясь её скрыть. Демонстрация работы этого нормализующего дискурса у Вишневской сочетается с феминистической критикой (впрочем, иронический тон текстов указывает и на возможные слепые пятна последней) – так, в тексте «Пятница» домашний мусор и грязь увещевают героиню писать только о том, что она знает, но сами «проговариваются», совершая смещение, которое указывает на работу топологической субструктуры:


иди вымой кастрюлю, вымой ребёнка, отвари в чистой кастрюле

                                                                                               вымытого ребёнка


Возможно, поэтическая критика тоже должна стать в какой-то степени топологической. Тогда, вероятно, можно будет дополнить предложенное Алексеем Масаловым понятие «прямого высказывания», которое он определяет как «способ построения субъекта в поэтическом тексте, при котором авторское Я стремится к полному отождествлению с лирическим Я»[2]. Само желание «построить субъект» (т.е. восстановить представление о его автономии), возможность и отчасти – результат этого действия уже заданы работой публичной сферы, которая и действует как искривляющее пространство (другими словами, субъект в любом случае оказывается децентрирован, восполняя этот факт «декларативностью» и «искренностью»). Как работают в этом случае стихотворные тексты, напоминающие публицистические, ещё только предстоит описать. И тем любопытней, что начать это делать можно со стихов Янины Вишневской, которые на публицистику совсем не похожи – возможно, это и есть эффект работы ещё более глубокой структуры, о которой мы пока что даже не догадываемся.



[1] Ср. текст «Срезь» из подборки в № 4 «Воздуха», в котором предмет определяется через выворачивание и смещение: «Нож для сыра — это такой нож, которым можно вырезать нож из сыра».

[2] Масалов А. Что такое прямое высказывание? URL: http://articulationproject.net/7206.


________________________ 

Константин Чадов — филолог, литературный критик. Родился в Новочеркасске. Окончил филологический факультет НИУ ВШЭ (бакалавриат и магистратура). Изучает современную российскую литературу и медиаискусство. Статьи опубликованы в журналах «Воздух» и «Новое литературное обозрение».