
Моды, аддоны и скины для языка
Константин Чадов
Рецензия на книгу:
Янина Вишневская. "Лучшие компьютерные игры: Стихи"..
Ozolnieki: Literature Without Borders, 2019. – 72 с. (Поэзия без границ).
Сборник Янины Вишневской «Лучшие компьютерные игры» (2019) начинается с сотворения мира, с расщепления на тео-, био- и гейм-перспективу, стянутые текстом:
Спора. Сотворение
В бесконечном безжизненном коридоре...
в одиноком холодном пальто...
в равнодушной забытой сумочке...
вдруг взрывается лампочка!
Сразу же тысяча мелочей, мурашек и щекотных инфузорий
высыпают на свет, мчатся на помощь свету,
работают всеми пуговками и крючками,
мировой океан взбивают, заваривают сушу.
Эти разбегающиеся во все стороны тысячами «мелочи и мурашки» подтачивают Рай, гомогенное и бесконфликтное пространство, в которое человечество попало в последнем тексте. В этом Раю живёт миф о Железном веке, веке различия, в котором
У каждого царя сто языков.
Есть расшёрстный язык, чтобы кормить аквариумных рыбок.
Ногобразный, говорить сам с собой. Несхородный, чтобы
смотреть сон.
Во сне я решаю вымыть посуду,
и каждая грязная тарелка в раковине — разная.
Вишневская настаивает на ценности гетерогенности, отклонения. Сборник сам есть отклонение в самой своей структуре – он начинается с сюжетов из Ветхого Завета, а затем уходит в сторону, дробится и расщепляется на всё более мелкие структуры – исторические события, сводки новостей, «случайные» стихи – которые сами наполнены алогизмами и странностями. Смещения, настоящая абсурдистская чехарда, указывают на «выход из трубы, по которой течет спасение»:
Но есть и другой выход
из трубы, по которой течёт спасение,
а именно — пересесть, наблюдать,
как сначала чужой взрослый ребёнок
резво дёргает электричку,
желая уступить место моему старику,
потом средний дошкольник-дитя
слушает в оглушительной электричке мать,
уступая место моему старику,
и вот младенец, на коленях у электрички,
равнодушно кричит, отвернувшись к окну,
не замечая моего старика,
не замечая мороженого пива, свежих газет.
Нужно только определить – какого свойства эти алогизмы, откуда они появляются и как работают. Уже сами библейские истории, в которые Вишневская встраивает игровые процессы, населены необычными вкраплениями. Логика компьютерной игры в первой части сборника сказывается по-разному. Например, во втором тексте, написанном по мотивам игры Fallout, герою 1) не приходится выбирать между вариантами, он «проделывает всё это», умирает, его убивают и он выживает – всё потому, что историю можно в любой момент переиграть; 2) его окружают объекты неопределенных свойств, не сводимые ни к чему знакомому ни ему, ни читателю – «ты» и «отдать одежду нищему»:
У Адама есть два варианта — умереть или быть убиту,
обмануть отца на уровне лжи, выпить чашу остывшей.
Проделав всё это, зацепив немного жизни из аптечки,
у Адама есть только ты или отдать одежду нищему,
заражённому кармой.
Светясь и насвистывая, новый свободный летит на другую локацию,
а Адам возвращается в Рай, но обнаруживает, что тот давно заброшен.
Вишневская предлагает посмотреть на слова и тексты как на моды, аддоны и скины для языка – всё то, что может сломаться, выдать ошибку и этим реализовать своё предназначение; всё, что нам не до конца подчинено. Так расщепляется и торчит странно растянутыми текстурами слово «фашист», которое не может целиком уместиться ни в одном из наплывающих друг на друга контекстов:
Когда я был маленьким, ребята на стройке играли в войну
и все как один хотели быть за фашистов.
Когда я ходил в школу, на День Победы мы ставили сценки,
и каждый старался одеться фашистом.
Я вырос и выучился на артиста, но меня не брали сниматься в кино,
не давали ролей фашистов. Даже на студии «Дефа».
Затем я состарился, союз ветеранов выделил мне путёвку в Россию,
по местам боевой славы моей знаменитой мамы-фашистки.
Я не поехал, говорят, в России сплошные фашисты.
Тексты сборника напоминают причудливые 3D модели и пространства разной степени иммерсивности, но непременно – полные глитчей, которые моделируют тексты через смещения, растягивания, инверсии и другие процедуры. Так, в стихотворении «Зеркало Брайля» текст через придаточные предложения постепенно – но не до конца – выворачивается наизнанку:
Во дворе с солёным акцентом каркают голуби,
помещённые в кровяной багажник уходящей на
ретрофутуристический взлёт тойоты,
помещённой в раствор выбора между моральной инфузией
и нравственной ингаляцией
и долгом выслушивать полночи наполупролёт притворные сны,
помещающиеся, немного выставив тупые локти, под неблагозвучной
подушкой, которая и сама туповата, являет собой крепкое
«например», размещённое в каждом втором остро-социальном
сновидении, например, в городе Каранигде,
в скомканных ногах у нашей счастливчик-вселенной
все по местам и спят,
наверное, ждут ребят[1].
Такая топологическая модель непрерывного текста может не противоречить его дискретности; скорее выворачивающееся, но цельное пространство определяет траектории, по которым пойдут слова, создавая для них зоны турбулентности. Сила эта скорее неуправляема, поэзия Вишневской пытается ею овладеть, но то же самое делает и нормализующий дискурс, но – не выставляя эту работу на свет, а пытаясь её скрыть. Демонстрация работы этого нормализующего дискурса у Вишневской сочетается с феминистической критикой (впрочем, иронический тон текстов указывает и на возможные слепые пятна последней) – так, в тексте «Пятница» домашний мусор и грязь увещевают героиню писать только о том, что она знает, но сами «проговариваются», совершая смещение, которое указывает на работу топологической субструктуры:
иди вымой кастрюлю, вымой ребёнка, отвари в чистой кастрюле
вымытого ребёнка
Возможно, поэтическая критика тоже должна стать в какой-то степени топологической. Тогда, вероятно, можно будет дополнить предложенное Алексеем Масаловым понятие «прямого высказывания», которое он определяет как «способ построения субъекта в поэтическом тексте, при котором авторское Я стремится к полному отождествлению с лирическим Я»[2]. Само желание «построить субъект» (т.е. восстановить представление о его автономии), возможность и отчасти – результат этого действия уже заданы работой публичной сферы, которая и действует как искривляющее пространство (другими словами, субъект в любом случае оказывается децентрирован, восполняя этот факт «декларативностью» и «искренностью»). Как работают в этом случае стихотворные тексты, напоминающие публицистические, ещё только предстоит описать. И тем любопытней, что начать это делать можно со стихов Янины Вишневской, которые на публицистику совсем не похожи – возможно, это и есть эффект работы ещё более глубокой структуры, о которой мы пока что даже не догадываемся.
[1] Ср. текст «Срезь» из подборки в № 4 «Воздуха», в котором предмет определяется через выворачивание и смещение: «Нож для сыра — это такой нож, которым можно вырезать нож из сыра».
[2] Масалов А. Что такое прямое высказывание? URL: http://articulationproject.net/7206.
________________________
Константин Чадов — филолог, литературный критик. Родился в Новочеркасске. Окончил филологический факультет НИУ ВШЭ (бакалавриат и магистратура). Изучает современную российскую литературу и медиаискусство. Статьи опубликованы в журналах «Воздух» и «Новое литературное обозрение».