28 октября 2018 | Цирк "Олимп"+TV № 29 (62), 2018 | Просмотров: 762 |

На Нимцах

Юрий Гудумак

Что это, нежелание отличить факт от фикции?
Или осознание того, что незавидный удел выяснять,
чем же все-таки был продиктован
пространственный выбор немцев
между пунктом Б., с одной стороны, и пунктом Г., с другой, –
дело едва ли не безнадежное? Разница в этимологии
их названий как между «болотом» и «грязью»
правдиво указывает на малодоступность,
замкнутость связей, депопуляцию и безденежье.
Несомненно одно: географический образ
как место отсутствия реальности
так и остался потенциалом поля расселения,
естественного прироста населения и т. д. –
немцы здесь не прижились.
Семантика места, однако,
оказалась устойчивее, нежели сам объект,
предопределивший ее возникновение.

Тот знаменательный факт,
что от исходного множества смыслов остался один,
сконцентрированный в топониме-символе «Нимци»,
говорит о том, что ни в пространственной,
ни во временной составляющей образа местности
ничего более запоминающегося, то есть «яркого»,
не нашлось. Как в негативном познании,
такую местность проще описать через то,
чем она не является. Ни то, ни другое, ни третье,
или, чуть уточнив, отсутствие всего остального,
следовательно, и делает явным присутствие человека –
неважно кого.
Значит ли это, что отсутствие всего остального
сделало немцев главной приметой пейзажа?
Именно так, и не иначе.

Она, пустота, никогда не имеющая названия
и поэтому называемая «Нимци», сродни
собственному существу места.
Это едва ли удивительно,
поскольку отображение пространства связано
с «воссозданием образа объектов в их отсутствии» (Пиаже).
Изъясняясь языком Хайдеггера, эта пустота –
«вовсе не отсутствие, а про-изведение»:
немцев отсюда.

Что это за место, если не Нимци,
где всегда присутствующее «я» образуется
только перед лицом все время отсутствующих «других»?
Несомненно – Нимци.
Здесь срабатывает закономерность:
конструирование образа как способ найти то,
чего не знаешь заранее.

Об этом не говорит роман, дневник,
документальная литература и фотография.
Придя сюда, мы не находим здесь
ни элементов быта, ни традиционных форм архитектуры,
ни вообще построек… ни единого, стало быть, «окна,
которое могло бы унять клаустрофобию».
Вид как обозреваемый участок местности,
но с ограничивающим горизонтом
небольшой сыроватой лощины
(она-то и помечается на старых
топографических картах как урочище Немецкое),
имеет до такой степени «отсутствующий вид»,
что в иной оптике – зовут ли ее гештальтпсихологией
или как кому заблагорассудится – его, этот вид,
можно было бы назвать «самовлюбленным».
Он всегда не-здесь. И он кажется далью
даже при попытке спроецировать себя в нее.
Даль эта – именно та,
в которой лишенные человеческого присутствия виды,
если позволительно будет употребить
подобное выражение, есть не что иное,
как виды на будущее.

Складываясь в понятие (значение его,
как известно, может смещаться и изменяться),
географический образ работает на увеличение
параметров самого пространства.
Кумулятивный эффект развития образа
и его способность к динамическим трансформациям
зависят, помимо прочего, но и в первую очередь,
от местонахождения присутствующего «я» – упомянутого
выше условного автора описания.
В этой «области» кроется объяснение, почему
понятие «Нимци», и соответствующее ему пространство,
не может далее разрастаться на север, в сторону села
(грубо говоря, это значило бы назвать себя немцами),
но, дойдя до южной его околицы,
делает резкий крюк в направлении смолокурни,
затем берет на юго-восток и распространяется до тех пор,
пока вновь не встретит достаточное сопротивление.
На сей раз – Ходобаша. Подобной стратегией,
равно как и внешней манерой,
оно подтверждает, что оно не фикция.
Что и понятно: ибо всякое сопротивление ему
уже предполагает его наличие.

Местность, там и далее,
уже настолько сохраняет однообразие,
что сама равнина, выполаживающаяся из холмов,
норовит пуститься в бега.
В этом перманентном состоянии ситуации,
а не субстанции, пространство устремляется на юг
почти что до самых Фундур. А земля,
разбавленная водами одного из бесконечной
длиннющей цепочки голубых озер,
приобретает свойство зеркальности
и показывает (мутнея от увиденного),
что пейзаж лишается главной своей приметы –
людей.

2005