15 декабря 2015 | Цирк "Олимп"+TV № 19 (52), 2015 | Просмотров: 1873 |

(ИС)СЛЕДУЯ СУБЪЕКТ(У): заметки о конференции «Теория лирического субъекта в контексте новейшей поэзии» (Германия)

Александр Уланов

После не слишком долгих разговоров в клишированных вариантах постмодернизма о смерти субъекта, стало очевидно, что субъект никуда не исчез (да и не мог исчезнуть), только стал иным – более сложным, множественным, расщепленным, мерцающим, подверженным постоянным превращениям, возникновению и исчезновению, но по-прежнему проявляющимся через действие. Голландский литературовед В. Вестстейн напомнил, что еще в 1916 германский критик Оскар Вальцель писал о «Entichung» (что можно дословно перевести как «де-я-изация») стиха. Но и это означало не устранение субъекта, а перенос центра тяжести стихотворения с самовыражения на слушание, вглядывание в мир. Как пытается понять субъекта современная литература? Об этом говорили на конференции "Теория лирического субъекта в контексте новейшей поэзии" 2-5 ноября 2015 года в университете германского города Трир. В конференции, поддержанной Немецким научно-исследовательским сообществом и Российским гуманитарным научным фондом, участвовали исследователи из Германии, России, Японии, США, Голландии.

На конференции выступали и философы: Х. Швэтцер с докладом о развитии понимания субъекта в европейской истории мысли, и В. Молчанов, также подчеркнувший роль активности, в частности то, что взгляд – не столько чувственное восприятие, сколько суждение и поведение. О философии – Генриха Барта, полагающей существование трансцендентального субъекта, непознаваемого, но являющегося открытым источником смыслов – говорила и организатор конференции Хенрике Шталь. Может быть, именно эта концепция субъекта открывает возможность применения самых различных филологических и лингвистических подходов, допуская их сопоставления и преодолевая их односторонность.

Специалист по современной поэзии Германии Г. Корте прослеживает в немецкой поэзии освобождение «я» от биографии автора, превращение его в стиль, способ письма. В частности, у Т. Клинга «я» уже стало способом обращения поэта с языком. Т. Кудрявцева также напоминает, что лирика, написанная автором не от своего лица, встречалась еще в Средние века – так, миннезингеру Вальтеру фон дер Фогельвейде принадлежит стихотворение от лица девушки. Определенная гипертрофия «я» свойственна модернистской поэзии – например, в стихотворении Б. Брехта другой человек, несмотря на то, что это любимая, не имеет голоса и предстает как объект. В постмодернистской поэзии это сменяется наблюдением со стороны, так, что и действующий герой уже не «я», а «он» (у Д. Грефа, Д. Грюнбайна).

Меняется и автопортрет в тексте. По сообщению М. Шпрингер, поэт Ян Вагнер, иронизируя над наивным читателем, который по-прежнему хочет видеть в стихе реальные события жизни автора, включает в текст взаимоотношения с выдуманными родственниками. Но у ряда поэтов-постмодернистов непридуманный автопортрет возникает в поздних стихах при столкновении с возрастом, болезнью, смертью. Шпрингер прослеживает и параллельное изменение автопортрета в изобразительном искусстве – от репрезентации внешнего облика к репрезентации внутренней реальности, часто пустой.
Поэтическим субъектом может стать культурная реалия. Ю. Каминская прослеживает «Гёльдерлина» как поэтического субъекта в немецкой поэзии ХХ века. Причем, разумеется, происходит взаимодействие с ним автора текста – и заглавие сборника Г. Фалькнера, родившегося в 1951, «Гёльдерлин ремонт», невозможно у поэта другого поколения, У. Майрёкер (1921).

Понимание современной поэзии невозможно без исследования ее языка – отсюда значительное количество лингвистических докладов. Е. Евграшкина рассматривает формирование субъекта в тексте здесь и сейчас, в процессе письма, посредством наполнения содержанием «пустых» знаков, причем в процессе «полагания субъекта» участвуют и пространственный и временной модусы. В. Фещенко исследует перформативность текста, его действие на себя посредством слов, что можно соотнести с действием субъекта на себя посредством текста. С. Бочавер строит классификацию синтаксических средств выражения субъекта – причем подчеркивает, что нет синтаксических стратегий, характерных только для того или иного автора, то есть эти стратегии являются приемами, по-разному используемыми в различных поэтиках. В. Гречко на примере поэтов-минималистов показывает, как элиминация сообщения и сокращение до предела выразительных средств ведет к вырастанию роли субъекта в тексте.

В докладе Н. Фатеевой исследованы различные речевые способы расщепления субъекта: взятие «я» в кавычки и наблюдение за ним со стороны (А. Драгомощенко), включение в текст множества голосов из поля культуры, рядом с которыми «я» - лишь один голос из многих (А. Поляков), постоянное изменение дистанции между пишущим «я» и «я» в тексте (берущее начало в стратегии масок Д.А. Пригова), отстраненное наблюдение сознания за собственным телесным опытом (М. Степанова), принятие на себя различных ролей.

Проявление множественности субъекта в полилингвизме, множественности языков, применяемых в одном стихотворении, исследует Н. Азарова. В некоторых случаях автор вообще уходит из родного языка, как, например, перешедшая на немецкий японская поэтесса Ёко Тавада, изучаемая Х. Масумото и Х. Мацунага. Здесь можно предполагать и стремление выйти из рамок традиционалистской культуры к культуре более индивидуалистической, и желание выйти из ограничений персональной биографии в попытке быть кем-то еще, и выход из гендерных стереотипов (темой одного из сборников Тавады является любовь женщины к женщине).

В определенной степени субъект формирует себя из чужих голосов, цитат, способы обращения с которыми рассматривали М. Липовецкий и Ю. Орлицкий. Однако представляется, что основанием для восприятия цитат должна служить сильная субъектная позиция – чтобы свой голос не растворился в чужих. Мандельштам или Ахматова могли позволить себе сказать, что поэзия – цитата, по силам ли это М. Степановой или П. Барсковой? К. Корчагин прослеживает, как опыт концептуализма способствовал множественности субъекта, дав практику отстранения от дискурса, в котором автор только что пребывал. Впрочем, такое мерцание субъекта характерно не только для постконцептуалистских поэтов, и кажется, что этим опытом более успешно пользуются не они. Автор этих строк на примере поэтик А. Драгомощенко и А. Сен-Сенькова стремился показать формирование новой модели субъекта, дополняющей модернистское настояние на индивидуальности и устремленности к новизне полученным в постмодернизме пониманием неокончательности и множественности точек зрения, вниманием к потенциальности, перемене и диалогу. Об открытости миру, свойственной современному субъекту, говорил и Р. Грюбель.

При таком диалоге с миром поэзия все более сближается с некоторыми типами прозы, которые, в свою очередь, идут навстречу поэзии.
Работа исследования требует внимания к терминологии. Историю понятий «лирический герой» и «лирическое я», начиная с Ю. Тынянова и Андрея Белого, проследил В. Новиков. М. Рютц показала несходство терминологии в различных странах. В частности, русские и английские термины «поэзия» / «poetry» фокусируются на формальных особенностях, разграничивающих язык стихотворений и прозу, в то время как немецкая «Lyrik» подводит к представлению об индивидуальном внутреннем состоянии говорящего субъекта. Очевидно и несовпадение русского «лирический герой», английского «persona» и немецкого «lyrisches Ich» («лирическое «я»»). В. Вестстейн обратил внимание на то, что в стихотворении лирического «я» может и не быть, и предложил заменить его заимствованным из анализа прозы понятием «the speaker», «говорящий». Сходную «бессубъектную субъективность» обнаруживает у некоторых авторов неоавангарда С. Бирюков: ««я» нет, а поэт есть». В. Вестстейн говорил о необходимости типологии «я», которое, действительно, очень разнообразно в современных текстах. Различные подходы к таким типологиям обсуждались в докладах Х. Шталь, Н. Азаровой.

Доклад Е. Зейферт был посвящен скорее психологии творчества – тем элементам, из которых формируется текст, причем в этом случае важно и чувство точки (отказ уничтожать многозначность текста дальнейшими пояснениями), и нарушения непрерывности, дающие смену ракурсов. Ряд исследователей (К. Буххайт, К. Бахарова) обращают внимание на такую пограничную область, как сон, где субъект одновременно и остается собой, и перестает им быть.
Некоторые участники конференции – также и поэты, причем очень разных направлений. С одной стороны, это позволяло непосредственно на конференции обращаться к практикам письма, с другой – все эти поэты участвовали именно как исследователи, что еще раз подчеркивает необходимость рефлективной работы для любого современного автора, и наличие такой работы.

Разумеется, сложность современного субъекта учитывают далеко не все поэты и не все исследователи. А. Житенев полагает, что сейчас субъект интересен только у поэтов с экстремальным опытом, к которым он относит В. Iванiва, П. Разумова, А. Денисова. Это кажется попыткой возродить романтизм, да и вряд ли экстремален опыт данных поэтов – обычное существование богемных литераторов. Порой сам автор стремится упростить внутренний мир посредством «индустриализации внутренней жизни» (о чем говорил П. Гайст), пересказа, найденного в сериалах и социальных сетях (что анализировал Й. Ким). Но Д. Хок на примере К. Медведева показывает, как автор захлебывается репродуцируемыми им клише и перестает писать. И О. Северская, исследуя язык «новой социальной поэзии», обнаруживает его сближение с языком политики, то есть утрату рефлективной дистанции и индивидуальности субъекта.

Обсуждались на конференции и вопросы научного сотрудничества Германии и России в современных условиях. Германские участники отмечали, что за 25 лет в России изменилось не слишком много. Даже молодежь по-прежнему во многом настроена на поиск идеологии. Российские фонды сейчас поддерживают гораздо охотнее проекты, связанные с религией, а не с литературой. Соответственно, необходимы дальнейшие усилия по ознакомлению российской аудитории с современной западной гуманитарной мыслью, помощь российским исследователям, работающим в этом направлении.

На вопрос, заданный в стихотворении С. Бирюкова, специально написанном для конференции: «Вот Гёльдерлин – он кто? Поэт? Или субъект?», наверное, можно ответить, что Гёльдерлин – субъект именно потому, что он поэт, что его субъективность выстроена благодаря его стихам, и так же строится и субъективность читателя.

Германский литературный критик П. Гайст заметил в своем докладе, что для современных поэтов деконструкция субъекта – уже не результат, а предпосылка для дальнейшего движения, в ходе которого должно быть построено нечто новое. Соответственно, будет продолжена и работа исследователей. Следующая конференция – в июне 2016 в Москве.