О КРИТИЧЕСКОЙ ДИСТАНЦИИ МЕЖДУ…
Неля Коржова
От редакции: Совсем недавно в сеть выложен каталог МЕЖДУНАРОДНОЙ ТВОРЧЕСКОЙ ЛАБОРАТОРИИ В ШИРЯЕВО. «ЭКРАН: МЕЖДУ ЕВРОПОЙ И АЗИЕЙ» (Самара, 24 Августа 2013, с. Ширяево). Этой публикацией мы хотим поддержать наших коллег и пожелать всем нам новых ширяевских биеннале!
1.«Столб» - интерактивный перформанс Астрид Нюландер / Швеция / Astrid Nylander
2. «Исследователь» - инсталляция Левден Мартен /Франция/ Lewden Martin
3. «Где-то» - инсталляция Пьер Паоло Патти, Чиро Витале /Италия/
Сегодня мы находимся в той особой точке, где мир вокруг нас теряет привычную систему координат, где экраны сознания бесконечно множатся. Неожиданно мы оказались в эпицентре света. Все что раньше таилось в сумраке тени, настолько высветилось, что стало видно мельчайшие детали, они цепляют сознание, микшируя композиционные доминанты. Понятие целостности, заменилось многополярностью. Странно, что рожденные в эпоху постмодернизма, мы всё равно чувствуем неуютность этой колыбели, невзирая на безудержно изменчивый «интерфейс», беспрестанно предлагающий новый комфорт. Мы грустим о потерянном рае простых и ясных понятий, хотя приняли правила новых глобальных сетей – максимальная открытость, доступность, информативность. Всё всем и сразу. Уже завтра обещают всемирный и единый, беспроводной и бесплатный Wi-Fi, возможно это поможет пониманию «других».
«Трудностям перевода», восприятия или не восприятия «авторского» языка посвящен интерактивный перформанс Светланы Хегер из Австрии - «Потерянное и найденное». Светлана предложила решить проблему двух непонятых сторон, прибегнув к третьему неизвестному.
В работе прослеживается типология современного сознания и сложные переплетения самой художницы говорящей на многих языках, рожденной в Чехословакии, живущей в Берлине, работающей в Швеции. Это была первая акция «номадического шоу», развернувшаяся прямо у пристани. Десяти спонтанно вызвавшимся участникам Светлана предложила одеть майки, со словами на международном английском, из которых складывались национальные японские стихи хокку, берущие свое происхождение в контекстуальной перестановке слов. Исследуя содержание этих стихов, автор опирается на исторически-концептуальные работы движения «Art & language» и позиции настоящего времени. На груди цветастого арт-строя сложилась поэма о луне, воде и камешках. На спине - о птицах, шторме и радуге. Случайно выбранные участники представляли собой типичный состав посетителей арт-событий (вернисажей) в русской провинции, мужчин представляли двое мальчиков, женское большинство в основном состояло из студенток и дам пенсионного возраста. Возможно, не все они знали английский и не ведали оригиналов хокку, но волнующая атмосфера вернисажа, свежесть утренней реки, солнца и смеха позволила проникнуться духом поэзии, игрой в созидание. Люди менялись местами и смысловые оттенки менялись вместе с ними. Перед нами предстало размышление о сложности прохождения идеи через фильтр языкового клонирования. Временные и национальные рамки сместились. Возможно, нас нет, мы просто набор цитат, миллиардный вариант репрезентаций с неведомого исходника.
О ментальных сдвигах в рамках конкретной человеческой жизни инсталляция «Где-то» художников из Италии Пьер Паоло Патти и Чиро Витале. На крыше старого дома они разместили огромную фотографию голой груди пожилого мужчины с татуировкой Ленина около сердца и крестом. Моделью для этого снимка стал житель села Ширяево, Николай, отец хозяина дома, где жили итальянские художники. Наколка сделана в 60-ых годах на Кубе, во время службы в армии, в составе ограниченного контингента войск СССР. Наколка служила опознавательным знаком советского служащего, на случай смерти её хозяина, поскольку солдаты носили гражданскую одежду. В молодости Николай гордился этой татуировкой, позже хотел от нее избавиться, так как стал истово верить в бога. Крыша, совместившая на себе грудь «простого русского мужика», «Ленина» и «крест» более всего обсуждалась в сообществах и СМИ, как удачная попытка выяснить, «в чем заключена специфическая русскость, на чем она держится и в чем противостоит Западу. «Обнаруженное парадоксальное соседство в русском сознании ортодоксального христианства и коммунистического утопизма, примиренных патриархальным поклонением перед духовным авторитетом, отчасти раскрывает эту «загадку русской души», - пишет газета «Культура». Инсталляция стала кульминационной точкой проекта «Восток Мемориал», реализованного Пьером и Чиро,как путешествие на машине из Италии в Россию через Грецию, Болгарию, Румынию, Молдавию и Украину и обратно. Это было независимое художественное исследование с запада на восток, авторов, чьё сознание апроприировано особым политическим дискурсом, о чем свидетельствуют многочисленные фоторепортажи этой поездки и манифест проекта с заявлением о том, что «целью является обозначение опасности процесса вестернизации, в первую очередь, перехода к капиталистической системе, которая всегда была готова вылиться в тяжелый финансовый кризис». Пристрастность художников к идеям равенства, идеализация коммунистических идеалов, но в тоже время критика репрессивных времен культов личностей, вычленяла из окружающего мира болевые точки социальных перемен. Важно отметить, что финансовую поддержку проекта они также нашли через интернет, открыто обратившись к социуму. Пьер Паоло Патти и Чиро Витале - члены независимого союза художников «Ferro 3» из маленького города Скафатти, недалеко от Неаполя, представляют точку зрения большего числа художников юга Италии, чаще всего не имеющих возможности получать гранты международных профильных институций.
В этой связи, интересно рассмотреть интерактивный объект «Социал-демократия пейзажа» итальянца Вито Паче. Этот проект перемещается по странам, и каждый раз автор иронично намекает, что разделительная полоса видения проходит не между географическими границами. Зрителю предлагается ограничить свой взгляд, вставить голову в круглую тубу, внутри коробки. Таким образом, он как бы запакован между своим взглядом и взглядом на него. «Ландшафтный аппарат для наблюдений» призван содействовать пониманию национальности открывающегося пейзажа. Вы можете увидеть любой пейзаж… Например русский, если вы в России. Это ваш взгляд. Ваша радость узнавания.
Но хотим ли мы радости узнавания? И готовы ли мы к узнаванию привычному?
Вспоминается один давний случай. Как-то при подготовке выставки автор предложил назвать её «Другой взгляд» и спросил, что я об этом думаю. Я сказала, что это часто встречающееся название. Кажется, он обиделся, потому что это была выставка современного искусства в традиционном российском музее. И действительно, в этом месте это была одна из первых выставок такого рода. Хотя для традиционной европейской площадки, это была бы самая обычная выставка. Название оставили, поняв, что местное сообщество с большим энтузиазмом воспримет «другое» событие.
Во многом, эти миссионерские настроения являлись потенциалом для распространения современного искусства. Зритель заинтересован в приобщении к новым знаниям, хочет чувствовать себя передовым. Но постепенно это перестало радовать художников, поскольку граней нового неисчислимо много и уже нельзя репрезентировать работу «в своем обычном необычном стиле» как действительно «новое». Возможно эта проблема не так актуальна внутри самого профессионального сообщества, где новый язык визуального понятен, а важна лишь плоскость соприкосновения высказывания автора с широкой аудиторией.
Я обращаю на это внимание, поскольку основной проект Ширяевской биеннале построен непосредственно на контакте со зрителем, во время «Номадического шоу», когда «орда» зрителей движется за художниками.
Для того, чтобы объединиться со зрителями, шведский художник Густав Хеллберг использовал понятие «они». Посреди обыденной сельской улицы зрители неожиданно натолкнулись на огромный баннер «Они здесь». Растянутая между домами, рубленая надпись на черном полотне заставляла вздрогнуть, мгновенно объединив толпу электрическим шоком воспоминаний о происхождении места, зияющих дырах пещер в дали, о чем-то потустороннем. Вопрос «кто они?» сбивал штормом эмоций по поводу их внезапного обнаружения «здесь». Возможно, в другом месте, например, в Берлине, откуда прибыл художник, это заявление имело бы в основном политическое значение. Но, растворенные в ландшафте, плененные ситуацией данного места, «мы», безусловно, объединялись в маленькое уязвимое сообщество людей, бродящее в чашке древних жигулевских гор. Флаеры с этим зомбирующим "они", многие закрепляли на одежде, как знак причастности.
Противовесом абстрактного понимания «они» может рассматриваться конкретная история, рассказанная Энн Эдхольм и Томом Сендквистом в инсталляции «Ширяево». Художники использовали название села, поскольку эту поездка на биеннале стала частью повествования о переплетении жизненных фактов. На воротах Репинского музея в Ширяево они представили семичастный коллаж с историей о том, что отец Тома участвовал в уничтожении дачи Репина в Финляндии во время ВОВ, где он успел сделать фотографию последнего натюрморта с черепом в его мастерской, о том, что сегодня это реконструировано в музей, а до большевистской революции это был курорт высшего класса, который регулярно посещался Малевичем и его коллегами. Также в эту инсталляцию входят небольшая реплика работы Энн Эдхольм из её монументального цикла живописи, где встречаются «Красная конница» Малевича и работа Барнетта Ньюмена «Кто боится Красного, Желтого и Синего?» 1966 года. И участие в семинаре в Верхнем Волочке в 2001 году, где они познакомились с новыми российскими лидерами современного искусства. И тут мы могли бы продолжить «ряд Фибоначчи», вспомнив, что в том году мы сделали вторую Ширяевскую биеннале, и начать выявлять общих знакомых того времени…
«Здесь и таится очарование историей. Не наукой, которая как раз чаще всего, эксплуатируя это очарование, выхолащивает его до неузнаваемости (доклады на интересные темы по историческим наукам зачастую могут оказаться чрезвычайно скучными), но речь идёт о том очаровании, которое раньше всякой науки и встречается повсеместно: мы как бы само собой начинаем прислушиваться к той или иной истории, которую рассказывают совершенно незнакомые нам люди…». Так объясняет этот субъектоориентированный вызов миру философ Михаил Богатов.
К личностным осмыслениям нарратива можно отнести и видео работу Пии Марии Мартин «Признаки и призраки». Основную часть этой работы художница смонтировала лишь после биеннале, столкнувшись с трудностью обработки 16 миллиметровой пленки, на которую снимался фильм. Для Пии Марии важно работать со старой камерой. И этот сложный прием довольно-таки популярен среди нового поколения видео-художников, они как бы пытаются быть вне времени.
В этом контексте интересную идею о том, что у настоящего и не может быть своего лица, в рамках философского семинара, высказал Дмитрий Клеопов. Он задал теме экрана временное измерение, сравнив его с двуликим Янусом, лицо которого можно найти только как прошлое и будущее. Настоящее предстает в качестве экрана, который отражает, но и скрывает что-то.
Акция Магнуса Петерссона из Швеции «Невидимое» как раз и пыталась связать прошлое и будущее. Под живописными стенами местных развалин он зарыл клад. Прослышав, что на этом месте будут строить парк, он решил порадовать потомков. Привезенные из родной Швеции недорогие вещицы типа вазочек и бутылочек с аутентичными напитками были преданы земле и увенчаны саженцем местного дерева. Так, вполне в стиле дубков Бойса, художник надеялся заложить нечто таинственное, прорастающее в историю места.
В рамках темы «Экран: между Европой и Азией» предлагалось исследовать, где и как поле коммуникации переходит в демаркационную линию. Рассмотреть ситуацию, когда художники создают новые произведения, и те мгновенно копируются на бесконечное число дисплеев. Как, пройдя через сито социальных клише, авторское произведение теряет свой аутентичный контур, что рождает общую волну неудовлетворенности? Почему само создание произведений происходит с постоянной оглядкой политические дискурсы? Признать, что эта новая зависимость от социальной оценки, желание понятно трактовать произведение, весьма ощутимо наносит урон самовыражению художника.
Когда же это возникло? Если рассмотреть феномен авангарда, предшествующий появлению контемпорари-арт, то можно констатировать , что язык, выраженный в беспредметном видении, стал наиболее непонятной версией визуального воплощения для широкой аудитории. Например, «Черный квадрат» Малевича «работает» лишь в окружении посвященных, для остальных остается неведомой черной дырой, да и специалисты заявляют, что не понимают Ротко поскольку и не стоит понимать набор цветных полос…
С одной стороны, сворачивание волны беспредметного случилось, потому что его сложно объяснить. С другой стороны, эта непроговоренность способствовала движению в область декоративного, породившее множество академических клише, что не устраивало художников нового поколения и требовало новых форм. Возможно, здесь и наступает переломный момент развития. Даже если зритель и чувствовал накал страстей, исходивший от соединения цвета и формы, логически объяснить этот феномен никто не мог. Общедопустимые чувственные начала, приветствующиеся в других видах искусств, например, в музыке и танце, в картине стали выводиться в зону умолчания. Ответом на настоятельное требование обществом объяснения авторских позиций стал концептуализм. Новое движение, основанное на философских изысканиях, отчасти компенсировало потребность в диалоге. Несмотря на декламируемую открытость социуму, это направление содержится в круге посвященных, пользуясь всеми правами богемы, в том числе правом быть непонятым, правом на эксперимент.
Выдающейся работой 8 Ширяевской биеннале стала инсталляция Йоханны Карлин из Швеции «Инициация». «К новой стене прислонился объект из выброшенных веток, остатков досок и мебели, найденных в Ширяево. Эти объекты можно рассматривать как начальное состояние разложения», - говорит художница. А можно как работу с формообразованием, где конструктивное начало, пленяет своей точностью. Уравновешенность предметов в пространстве, пронизанных внутренним движением, в соединении с запустением, поднимает глубинные пласты созерцательности. Перед нами не просто проект с «отработанной», «покинутой» частью мира, а поиск нового видения ситуации самого искусства. Восприятие «конца» как предвестника «начала» противопоставляется потребительскому видению. Пытаясь разобраться в неприятии глобальных культурных трендов рынка, художник нащупывает путь разумного символического начала.
Открытость в отношении новых кодовых знаков маркетинга характеризует инсталляцию молодого художника Калле Холка. В Ширяево на Монастырской горе он выложил огромными буквами лозунг «Улыбайся», так, что его хорошо было видно проплывающим по Волге судам. Этот «крупный» призыв был подкреплен видео-обращениями самарских волонтеров к зрителям, в которых они предлагают всем улыбаться и пол тысячью распространенных писем. В свете прожекторов прессы художник уверял всех, что его цель просто инспирировать очередную цепь улыбок. В целом, это предложение нравилось всем и доходило до потребителя, несмотря на укоренившееся в общем сознании негативное отношение к навязчивой и лживой рекламе. Даже старожилы из местных селянок, обычно препятствующие всякому внедрению в окружающий пейзаж, приветливо улыбались кудрявому розовощекому блондину, несмотря на то, что надпись была выложена рядом с крестом и грустили, когда наутро автор её снял. Интересно, что уже в сентябре эта надпись вновь появилась на билбордах Самары с рекламой «ессо».
На поле позитивных социальных клише сыграла и юная шведка Астрид Нюландер с перформансом «Столб». По её мнению в Ширяево недостает общей площади для народных сборов. Астрид решила начать эту традицию, водрузив огромный деревянный столб посреди пустыря и устроив народную забаву с обвиванием его цветными лентами. Для хоровода она выбрала цвета российского триколора, поскольку они присутствуют в большинстве мировых флагов. Так фольклорно-обрядовые игры получили новый код и были полностью приняты как контемпорари-арт сообществом, так и зрителями.
Легитимное использование социально рекламных ходов и веселит, и пленяет, хотя практика экспроприации экспроприируемого, безусловно тревожит потерями в истории переделов.
Вопрос о приятии и неприятии культурных трендов потребления важен в контексте «экрана», поскольку высвечивает недовольство социальным укладом жизни, провоцирует политические потрясения. Эксперименты в зоне революционно-социального двинулись к поиску нового пластического языка. Во время перехода к глобальной системе «рынок», приравненный к «власти», выявил и стал активно использовать потенциал современного искусства как ресурс для модернизации. В этот момент социальное стало превалировать над всем, оттесняя художника к политическому дискурсу.
Следом усилилась роль пиара, нахлынула волна новых СМИ, обещающая выставке успех, если вы доходчиво сможете объяснить, кому это приносит пользу. Понятие пользы сузилось до борьбы за чьи-то права, до пользы политической. Вслед за этой уступкой «быть понятным», общество затребовало понятный язык. Пусть он будет дикий и страшный, но понятный. Радикальный язык борцов - это терракты, и ничто не может соревноваться с 11 сентября. Эти изменения произошли на наших глазах. И больше всех в тисках тотального маркетинга зажато политическое искусство. Став основным поставщиком праймтайма, оно срослось с медиасистемой, где аутентичность пережевывается в новостной ленте, а на экран выдавливаются политические клише. Естественно, что современный художник постоянно возвращается в круг зрительской оценки, но именно здесь и может быть поставлен вопрос о критической дистанции между ними.
Слиянию искусства и политики посвящен перформанс Ханса-Михаэля Руппрехтера «Экран без проекции - ничто». В шелковой серебристой пижаме, купленной в неведомом году в Лас-Вегасе, напоминающей элитарный костюм арт-проходимца, в сопровождении прелестной переводчицы, акционист шустро вскарабкался на холм, где разложил у своего подножия революционные лозунги, написанные на надутых пакетах из-под вина со словами «Свобода», «Равенство» и «Братскость» (слово, которое он заимствовал из русских СМИ). Произнеся спич своей предвыборной программы, не забывая пользоваться услугами юной девушки, он раздал всем листовки со своей фотографией за решеткой и лозунгом на трех языках: «Для свободы, равенства и братства выбирают меня». В ознаменование опасной борьбы, деятель прожег воздушный шарик сигарой, радостно кланяясь под аплодисменты сочувствующих. Голову «культурного политикана» венчала бейсболка с его собственным именем.
В поддержку этого, с бесшабашной прямотой аполитичной постсоветской богемы, коллектив авторов в составе Михаила Лезина, Виктора Гурова и поэта Айвенго выдали музыкально-поэтический хэппенинг «Дичь» из проекта «Назрело».
Над сценой красовался лозунг:
«твори вторец
творение своё
что б зритель
вдруг восклинул: ё-моё».
Андрюс Йонас пытался разобраться насколько искусство должно быть на стороне зрительского большинства. Его перформанс назывался «Эстонские национальные традиции. Часть 3. День Европы». Сценой для работы был выбран пригорок - небольшой, отдельно стоящий, с видом на реку. На него водрузился маленький столик с водкой и банками кильки, консервированными в томате, наиболее популярном виде еды нашего общего советского времени. Выпив водки и вскрыв кильку, художник вдруг принялся бешено избивать рыбу, беспощадно обляпывая кровавым крошевом свои золотые доспехи. Это личностное осмысление современного искусства последних двух десятилетий в независимой Эстонии. У Андрюса особый взгляд художника, принадлежащего к культовому поколению бунтарей, чье видение совпало с падением советского строя. Он был в первом составе группы «Non grata». Это потрясающее по силе энергетического воздействия объединение свободных художников бешеным вихрем пронеслось по миру в девяностых и нулевых. В то время самоидентификация этих художников была наполнена пафосом борьбы, идея социальной справедливости совпадала с их художественными радикальными поисками. Группа существует и сейчас, во втором и даже третьем составе. Самое ценное, что осталось от тех времен, это особый авторский язык. Но в нем уже нет той востребованности. Поколение первопроходцев чувствует себя обманутым, перемолотым в общей маркетинговой машине. Обычная грустная история художников, когда отдавшие свою творческую энергию, необходимую для революционных преобразований в социуме, потом оказались помехой в новой перестроенной системе. Они предвидели перемены, которые так и не произошли. Это роднит всё постсоветское пространство и его новое поколение.
В этом году в Ширяево зрители могли видеть наиболее яркую продолжательницу движения «Non grata» - Сибиллу Нееве. Та же стратегия лететь напролом, вера в харизму, телесные практики. Но взгляд на мир все-таки через ширму, видимо, коллективные раны старших товарищей сыграли свою роль. Для неё экраном трансляции и защиты одновременно служит костюм, специальная маска, разделяющая её с миром. На ней всегда переизбыточный белый маскарад, часто шокирующий, она всегда в гриме. На каждый день свой образ, каждую минут она проживает как художник. Но эта беспрестанная бравада с переодеванием и обнажает ранимость самого её существа. Весь её облик как бы кричит, «смотрите на меня! я спасу вас моей придуманной реальностью». Сейчас Сибилла отошла от работы с голым телом, чем характеризовались её ранние работы, теперь она запаковывает себя под фрика, чтоб высвободить внутреннее содержание. Её работа в Ширяево так и называлась «Освободи свою душу!». Весь день показа, в очередном «парадно белом» она ходила с белой курицей на руках, как дива с крошечной собачкой, для общего «фото пользования». В какой-то момент потерялась в толпе и вдруг явилась на дороге, ведущей в гору, остановилась, обрамленная зрительскими рядами, спустила курицу на землю, привязав ее к силиконовому кирпичу. Откупорила бутылку красного вина, брутально влила его в себя прямо из горлышка, всё, без остатка, и закружилась в ритуальном танце. Остановившись, мучительно извергла выпитое из своего тела. Это красное теперь было похоже на её кровь. Изможденная, она вдруг вспомнила про курицу. Возникла пауза, публика явно ждала радикальной развязки. Но белая птица была просто отвязана и передана из рук в руки журналистке, что брала у неё интервью. Почему? Ведь до этого мы обсуждали, что она сделает перформанс с убийством курицы. И зрители явно этого хотели, чтоб потом сходу объяснять свою позицию, быть «за» или «против». Нежелание Сибиллы потакать публике актуализирует вопрос о том, насколько важно индивидуальное и как оно сегодня возможно?
Если у современного искусства есть только политическое лицо, то это не может быть принято как достаточное. Давление социума проявляется в самых безобидных вещах. Поверхностно схватывая новую репрезентативную форму, зритель спешит заявить «я тоже так могу» и «я в праве».
Как ответная реакция на это, может рассматриваться стратегия артикуляции предметов, изготовленных для бытового применения как продукт искусства.
Владимир Архипов в рамках проекта «Полезные формы Ширяево» провел поисково-исследовательскую работу по выявлению самодельных бытовых вещей у жителей села.
Найденные и наделенные экспликациями объекты, предстали перед зрителями в день показа, после чего были возвращены авторам. Таким образом, никому неизвестные, ширяевские самодельные вещи дважды изменили свой статус: от бытового предмета до арт-объекта и обратно. Эта трансформация представляет удачную попытку представить «профанное» как «художественное» через экран концептуального восприятия. Прикладной характер проекта актуализирует вопрос «бытие определяет сознание? или наоборот?»
Сохранить философскую дистанцию перед брутальностью этой позиции позволяет
инсталляция Марсьяля Вердье (Франция), под названием «Пещера Платона». Она представляла собой барочную камеру обскура, расположенную в деревенском сарае. За несколько минут индивидуального посещения объекта, зритель, погруженный в безотносительную темноту и безнадежно вглядывающийся в свое собственное сознание, на излете веры, вдруг видит перевернутую, но все же узнаваемую картину мира напротив.
Полной противоположностью "походу в народ" выглядит перформанс Габриеля Фераччи «Честная игра». Во время показа автор возводит сложную скульптуру из стекла, укрепленную зыбкой системой противовесов, и, в какой-то момент конструкция, держащаяся на «честном слове», рушится. Габриель работает с понятиями критического порога и разрыва и ставит под сомнение связь между художником и зрителем. Его интересует создание экстремальных ситуаций опасности, связанных с физическими ощущениями, привлекают свойства стекла, резонирующие в нашем сознании с понятиями чистоты, хрупкости и травмы.
Мартен Левден представил скульптуру «Исследователи» в виде двух мужчин, которые осматриваются по сторонам на вершине телеграфного столба. Работа имела подзаголовок: «Чтобы обрести свободу, нужно от нее отказаться». Свои скульптуры Мартен создает из скотча, снимая точную копию тела конкретных людей. Затем облачает прозрачную скульптуру в типовую, безликую одежду. Его персонажи всегда находятся между надеждой и отчаянием в попытке понять мир. Их движения застыли под насмешками из-за отсутствия результата, они всегда находятся в неразрешимых ситуациях, их шаткий мир трагически балансирует между хрупкостью и стандартизацией.
Тему неузнанного и странного развивает средовая скульптура «Кактус» Александра Зайцева.
Автор демонстрирует радикальное изменение волжского ландшафта за счет ввода в него не характерного растения. Результат - искусственная смена ситуации в пределах одного видового кадра. Инсталляция внедряется в среду таким образом, чтобы с расстояния могло показаться, что это не свойственный для наших мест пейзаж. Зритель может участвовать в этой инсталляции и получать новое изображение среды, не меняя географии. Такой объёмный экран, в который можно попасть при отсечении периферического зрения.
Расширенные экраны взаимоотношений земного и инопланетного проявляются в перформансе Сюзанны Мессершмидт «Конец мира». В течение всего «номадического шоу», в разных местах перед зрителями появляются флуоресцентные зеленые человечки, величиной с детскую куколку, действуя как 25 кадр, они скользят по краю сознания, но быстро забываются в пестрой толпе. К вечеру, когда уставшая толпа паломников входит в темный холод пещерных проемов, зеленое латексное существо, неожиданно увеличившееся до человеческих размеров, в порывистых конвульсиях движется навстречу. Страх перед «другим» позволяет сохранить критическую дистанцию между художником и зрителями. Последние останавливаются, поднимая разбросанные инструкции, предназначенные для граждан с атомным облучением.
Чтоб спастись, публика радостно переключается на аудио-перформанс под гитару Виталия Рыбакина, вызвавший бурю восторгов уж за одно то, что позволил вернуться к радости узнавания.
Все вдруг вспомнили, как много прошли в этот день, пережив и зной, и жажду, и крутой подъем, искренне воодушевившись собственным, душевным и физическим подвигом.
Символичным экраном видения молодого поколения современных художников стала работа Катрин Хорнек из Австрии. Инсталляция из трех частей расследует изменения представления о природе и культуре в течение долгого времени. Художник ставит под сомнение линейность развития антропогенного и природного миров. В разных частях пещеры, где раньше добывали известняк, были расположены три инсталляции. Первая представляет небольшой мостик из природного камня. Вторая – неожиданную гладкую поверхность, выложенную фабричной кафельная плиткой в пыльном природном ландшафте. И третья – цифровая панель со светящейся цитатой известного писателя романтизма 19 века Генриха Клейста, выбранной художницей в качестве названия всего проекта: «Всё держится по-прежнему, потому что хочет рухнуть одновременно».