Лжеантичная ясность: новые стихи
Сергей Лейбград
Подробнее об авторе
* * *
лжеантичная ясность ублюдка
перекличка разводка побудка
зажигалка планшетка селёдка
это город на грани рассудка
словно мужеподобная тётка
мы впитали пространство как губка
мы запомнили то что забыли
эти книги от лагерной пыли
ты уже не очистишь голубка
это угол квартиры отвесный
это русь это высшая раса
это местная власть это местный
распорядок до мёртвого часа
словно суржик земной и небесный
* * *
золочёные кокарды
беспардонные бастарды
похоронные венки
телефонные звонки
батискафы перископы
скрежет керченской косы
тороватые холопы
как раскормленные псы
слишком поздно слишком рано
спи в утробе замолчи
сетевые тараканы
расползаются в ночи
кто не знает что во фляжках
кровь чернеет на костяшках
без опознавательных
знаков глиняных льняных
спят берлин со сталинградом
моджахед и шурави
чьё-то тело дышит рядом
задыхаясь от любви
бог распят и обезврежен
через марлю свет процежен
и течёт из всех прорех
из-за острова на стрежень
третий крым четвёртый рейх
* * *
На багровые складки заката
он взирает, как мартовский кот,
хамоватый плешивый диктатор,
повелитель морей и болот.
Заражённые тем же мотивом,
воспарив над скоплением масс,
наполняют душевным порывом
дрессированность жестов и фраз.
Всё похоже: и тело и слово.
Всё похоже - и что же с того?
На любое холуйство готовы
ради барства они своего.
Не завидуй единству и месту,
недостойный такой красоты,
ты - культурная жертва инцеста
и осколок чужой пустоты.
* * *
Речь тянется вдоль глаз, хромая, враскоряку,
что надобно понять, не стоит понимать.
Мне нечего сказать узбеку и коряку,
и Чехову в Крыму мне нечего сказать.
Мелодия одна, одна фигура речи,
и фига под полой с гримасой «ни фига».
О чём нам говорить, беседовать нам неча.
Как девочки в метро, в степи грустят стога.
О чём нам говорить уже в пустом вагоне?
Промокшие насквозь сухими из воды
мы выйдем наугад – вся схема на ладони –
иллюзия судьбы, иллюзия беды.
Всему положен счёт, как смерть при Фермопилах,
забудемся, заснём на третьей мировой.
Не в силах говорить и замолчать не в силах,
мы в снежный небосвод летим вниз головой.
* * *
Пускай уходят солоно хлебавши
держатели арен и ярлыков.
Искусство - это правда проигравших,
как христианство первых двух веков.
Слепой старик забыл ключи от дома.
У нашей жизни середины нет -
всё на краю, на линии разлома.
И ночь страшней, когда включаешь свет.
* * *
Дожидаюсь отклика после выкрика,
согреваю дыханием чернозём.
Нет ни грека, ни иудея, ни икса, ни игрека -
только снег с дождём.
Только лёд с водой и ржавые трубы,
только март убивается по февралю.
Ты меня целовала в глаза и губы,
будучи уверена, что я сплю.
Отрешённо, словно солдат со знаменем,
повторяя всю ночь со знанием
дела: "Прощай, миллениум. Привет, реланиум.
Пропади всё пропадом, гори синим пламенем".
Больничные стансы
Охранник ограниченный, как штамм
истории, решительный, как кашель,
я шамкаю: «шаламов», «мандельштам»,
мой рот забит небесной манной кашей.
Я есть ещё, но, кажется, что нет,
но смех шуршит, как нужная бумага,
больничный корпус - восемьдесят лет
ударной стройки местного ГУЛАГа,
дремоты золотые вензеля,
постылый дух дерьма и киселя,
развесели меня, развеселя,
мне выкинуть поможешь кренделя.
В засрайской поликлинике, в раю
синонимы - живу и умираю,
но как мне удержаться на краю,
по мерзлой кромке двигаясь, по краю?..
Сгорело солнце. Черная дыра
в сплетении зияет со вчера,
судьба на выход требует с вещами.
Кто говорит? Никто не говорит,
в моем желудке лампочка горит
и путь заветный людям освещает.
* * *
Я старше и старше, а ты всё моложе,
тоска по Итаке, сплошной Гильгамеш,
все гении - геи, все геи похожи
на гейш.
Ты знала, наверно, я слышал от скольких,
что ты не вернёшья, а я не дойду
из русской зимы до этрусских осколков
по снежному плену, по голому льду.
Европа, Елена, Мария, не надо,
мы в тесной прихожей зажаты в тисках,
где серая кошка урчит, как цикада,
где души и шубы висят на крючках.
Самарские стансы
Когда бы не футбольная команда,
чей русский дух томится на полях,
наркома внук и дочка наркомана
давно бы растворились в Жигулях.
Мышиный трон, купеческие вздохи,
косая удаль в тёртом казаке.
Я в курмышах, я выкормыш эпохи,
где время, словно пыль на языке.
Пьянящая казённая свобода,
за вещь в себе - статья за воровство.
По слободе гуляет непогода,
по Волге вниз уносит естество.
Раёшный бред, райкомовское счастье,
отчётливый по Блоку звон костей,
моя любовь похожа на запястье
единственной возлюбленной моей.
Свидетельствую: шрам заместо шарма,
старуха-жизнь, раскольников-процент.
Самара, одиночество, казарма,
окраина, ширяево, арт-центр.
* * *
Плачьте, ива и рябина,
утешать вас не берусь.
Мы - Орда, а Украина -
это Русь.
Мы - Орда, истлела лепта,
натирается с трудом.
Мы - Россия, видишь, степь да
степь кругом.
Наши лики - это блики,
балалайка, рафинад,
мерь, булгары да калмыки,
да Хазарский каганат.
Неразборчивое слово,
сладкий дым, как борода
в ночь бегущего Толстого
к богу, к чёрту, в никуда...
* * *
Спускается ангел сусальный
примерить на тело обнову.
Над Киевом звон погребальный:
хоронят российскую мову.
Разносится гулкая слава,
палатки бредут караваном,
и кружится пепел курчавый -
как Пушкина прах - над Майданом.
* * *
Возвращайся в лоно,
кончилась лафа.
Пятая колонна,
пятая графа...