Читательский дневник-2: «Русский сверхчеловек на рандеву»
Татьяна Казарина
Подробнее об авторе
(о романах «Хирург» Марины Степновой, «Синдром Петрушки» Дины Рубиной и «S.N.U.F.F» Виктора Пелевина)
Совпадения вообще подозрительны, а уж в литературе особенно. Понятно же, что практически каждый автор претендует на оригинальность, не хочет походить на других, на худой конец – надеется хоть чем-то от них отличаться. Поэтому если сразу во многих произведениях разных писателей появляется один и тот же сюжетный поворот или один на всех художественный приём, это вызывает интерес особого свойства. Ведь они же не сговаривались, и всё вышло само собой, - значит, дело не в авторской воле: здесь заявило о себе нечто более могущественное – пропечатался на поверхности текста некий бытийный сдвиг, обозначился новый тренд. В любом случае хочется разобраться, что за этим совпадением стоит. Кажется, что это позволит тебе узнать о нашем времени что-то такое, что писатели уже почувствовали, но ещё не высказали напрямую.
Именно поэтому меня так заинтересовало, почему в романах последних лет самые разные авторы с большим упорством разрабатывают один и тот же мотив - историю любви между творцом и его творением – куклой, превращённой в женщину или женщиной, обращённой в куклу. Что-то похожее можно встретить в прозе Алексея Иванова, Дмитрия Быкова, Виктора Пелевина, Марины Степновой, Дины Рубиной и др. авторов. Скажем прямо, эта выдумка если и оригинальна, то, уж точно, совсем не нова: о чудесных превращениях рукотворного в живое писатели любили рассказывать ещё в античности, но окончательно «заездили» эту тему авторы готической и романтической прозы. Инициатор описанного чудесного преображения мог вознаграждаться богами за мастерство, как творец Галатеи, а мог быть, как Франкенштейн, наказан судьбою за дерзкое посягательство на слишком престижную для простого смертного роль, на божественную прерогативу даровать или отнимать жизнь по своему усмотрению. Собственно, между этими полюсами и размещались все варианты – от прославления мощи человеческого гения до сурового порицания совсем уж зарвавшихся богоборцев. Этот сюжет всегда позволял безошибочно определить, какой мерой авторы меряют человека, - ставят его рядом с богами или напоминают ему о неоправданности подобных претензий. Что же происходит теперь? Что собой представляет, в глазах нынешних авторов, современный человек, вполне способный на «творчество и чудотворство»?
Выбор у нас большой, но я бы особенно внимательно присмотрелась к трём романам: это «Хирург» Марины Степновой, «Синдром Петрушки» Дины Рубиной и «S.N.U.F.F.» Виктора Пелевина. Всё это совсем «свежие» тексты признанных авторов, и можно надеяться, что их суждения о жизни не слишком легковесны. Во всех трёх случаях мы имеем дело с очень качественной литературой, всё в ней внятно, продуманно, и смысл авторского послания улавливается без труда. При этом никто из авторов не скрывает «заёмности» основного мотива – способности человеческого гения пересекать границу между искусственным и естественным. Он возникает в густой сети отсылок к готическим романам, научной фантастике и др. источникам, где такая образная конфигурация эксплуатировалась многократно. Современные прозаики не боятся идти по чужим следам, и это заставляет подозревать, что знакомую схему они намерены использовать в каких-то новых целях, готовы придать ей особое звучание.
Конечно, в каждом случае – своё. Эти произведения, хоть и называются одинаково - романами, - на самом деле и по жанру не похожи. «Хирург» Марины Степновой – интеллектуальная притча о двух гениях из одного рода - благополучно исполнившем свою дьявольскую миссию средневековом завоевателе и современном, живущем в России гениальном хирурге, который осуществил мечту – создал идеально красивую женщину, и это его погубило. Среди литературных предков этого произведения легко угадывается «Мастер и Маргарита» Булгакова, - здесь тоже соседствуют посланники высших сил и рядовые представители человеческого рода, огонь геенны и кухонный чад, быт и бытие. Критики единодушно отметили, что роман Степновой написан замечательно живым языком, но, пожалуй, излишне многозначителен, как это часто случается с первыми книгами талантливых авторов.
«Синдром Петрушки» – произведение, типичное для Дины Рубиной, мучительно ищущей компромисс между масскультом и мейнстримом, развлекательностью и содержательностью текста. В соответствии со вкусами массового читателя, здесь есть роковой союз двух сердец, таинственное предназначение героя, родовое проклятье и встающий на пути влюблённых подонок-гэбист. Но вокруг этого выстраивается совсем не «попсовое» размышление о необъяснимой власти искусства – «царства бесплотных теней» - над самой что ни на есть безусловной реальностью. Это роман о гениальном кукольнике, который мучительно балансирует на границе человеческого и кукольного мира. Кукольный ему ближе, и он старается подчинить его законам любимую женщину – по сути, превратить её в одну из своих марионеток, сделать такой же управляемой.
«Снафф» Виктора Пелевина – самый известный в этом ряду текст – роман-памфлет, ядовитый и саркастический. Критик Сиротин сразу назвал его «будущей запрещённой книгой». Пелевин предсказывает окончательную гибель социума, распавшегося на расу господ и расу рабов, а вместе с ним – и конец человеческой цивилизации. В «Снаффе» она рушится в результате того, что против своего хозяина взбунтовалась кукла – высокотехнологичный вариант резиновой женщины для сексуальных утех.
В каждом из этих произведений кипят любовные страсти. В «Хирурге» герой с помощью пластических операций создаёт женщину такой красоты, что одна её улыбка может осчастливить или убить. Творит её для себя, но неожиданно обнаруживает, что любить не способен даже такую, и мстит за это ей же - уничтожает своё создание.
Для Дины Рубиной взаимные чувства героев всегда на первом плане. «Синдром Петрушки» - это история любви-поединка: каждый из двоих стремится «переселить» любимого человека в свой мир, он – в кукольный, она – в «человеческий», и градус страсти необычайно высок.
В «Снаффе» главной причиной гибели земной цивилизации становится утраченная людьми способность любить. В издательских резюме подчёркивается, что это первый у Пелевина роман о любви и даже «о глубочайших тайнах женского сердца».
Во всех трёх романах любовные отношения развиваются драматично, а в двух – даже приводят героев к смерти. Но стоит сразу же обратить внимание на то, что не только любовь, но и невероятное преображение – женщины в куклу, куклы – в самостоятельно действующее существо, одного человека – в другого – не становится в этих произведениях центральным событием, точкой максимального накала. Создаётся ощущение, что все авторы стараются «приглушить» звучание этого мотива, несмотря на его очевидную выигрышность. Он нужен лишь для того, чтобы мы оценили невероятные возможности главного героя, выделили его из человеческого большинства. Дело в том, что каждый из перечисленных романов – история жизни избранника, любимца богов. И сотворённое им чудо должно окончательно убедить нас в том, что речь идёт о настоящем чудотворце. Иначе говоря, в центре внимания всех авторов - тема гения, готового встать вровень с Творцом, тема сверхчеловека. Герои Степновой и Рубиной имеют куда больше оснований претендовать на это «звание», но и пелевинский Дамилола причисляет себя к касте высших существ.
О богоизбранности, особой миссии каждого говорит череда сопровождающих его загадочных совпадений и предзнаменований.
Аркадий из романа «Хирург» – потомок женщины, которая взбунтовалась против отца – создателя касты ассасинов, профессиональных убийц. Эта обладательница пророческого дара предсказывает, что среди её потомков непременно появится тот, кто сможет противостоять предку-разрушителю как созидатель, дьяволу в человеческом обличье – как бог. Хассан ибн Саббах покорял мир силой, его потомок покорит красотой. Такой человек действительно рождается – через 900 лет, в глухой советской провинции. Его, как мессию, охраняют неведомые силы: чудесным образом спасённый от верной смерти, Аркадий Хрипунов то и дело встречает людей, которые помогают ему обнаружить и проявить дар пластического хирурга. Он мечтает творить прекрасные, совершенные лица, принести в жизнь Абсолютную Красоту. И он безусловно гениален: в глазах коллег – настоящий Бог.
Герой «Синдрома Петрушки», по странному совпадению, тезка и даже однофамилец знаменитого балаганного Петрушки – Пётр Уксусов. И это не единственное свидетельство его особого предназначения. Куклы для него – страсть и спасение: если их нет рядом, он кажется попросту неполноценным, рядом с ними – блистательным и неотразимым. В детстве учителя собираются перевести его в школу для слабоумных: мальчик с детьми не разговаривает, на вопросы не отвечает. По счастью, мама вовремя вспоминает, что сын болтает без умолку, когда лепит фигурки; после этого он начинает ходить в класс с коробкой пластилина, и всё приходит в норму. Позже, когда его талант раскрывается в полной мере, и он способен «оживить» любой предмет, он по-прежнему зависим от мира кукол: любит только тех, кто напоминает ему ожившие игрушки, и старается жить в городах, красивых кукольной красотой - в Праге, Львове.
Подчеркну ещё раз: Аркадий и Пётр не просто замечательные профессионалы, виртуозы в своём деле, – всё свидетельствует о том, что это не случайно, и они избраны для осуществления какой-то важной и загадочной миссии.
О Дамилоле из пелевинского «Снаффа» этого не скажешь: туповатый толстяк тратит все силы на зарабатывание денег, а нужны они ему для выплат за суру – искусственную женщину для секса. Других интересов у него нет, в суре – смысл его существования. Пелевин не уделил бы ему внимания, если бы Дамилола был только Дамилолой. Но в романной конструкции «Снаффа» он играет важную роль. Автор этой вещи описывает будущее, в котором два разряда людей противопоставлены во всех отношениях, даже пространственно. Внизу, на остатках искалеченной войнами Земли – Уркаина с полчищами кровожадных варваров. Вверху – на плавающем острове Безантиум – элита, у которой все богатства и привилегии, все чудеса компьютерной эпохи, а заодно – все пороки пресыщенной знати. Изнеженные хозяева жизни усердно распаляют чувственность, в основном, с помощью снаффа - заснятых на пленку реальных убийств. Дамилола – один из изготовителей снаффа. Он имеет отношение к самой сути этой цивилизации – всемогущей и ничтожной одновременно. По сути Дамилола - это Безантиум в одном лице (не случайно он никогда не покидает плавучего острова и начисло лишён индивидуальных черт). Именно эта типичность делает его ответственным за сверчеловеческие амбиции всех обитателей офшара.
Рубиной, Степновой и Пелевину, - всем трём авторам - интересна судьба человека особого, «отмеченного», талантом или обстоятельствами вознесённого над человеческим большинством.
Что могло спровоцировать интерес к этой теме? Она кажется давно отыгранной, - вспомним страстный интерес к идее сверхчеловека в европейской и русской литературе столетней давности. Но, странным образом, в этой точке снова сошлись интересы не только многих писателей современной России, но и целых литературных направлений. С одной стороны, исключительная личность, как и всё редкостное и маловероятное – предмет особого интереса массовой литературы. Для неё супергерой едва ли не обязателен. Но и литература элитарная, «высоколобая» также демонстрирует тоску по мифу и герою-богочеловеку. В романах Владимира Сорокина, Виктора Пелевина, Дмитрия Быкова то и дело на первых ролях оказывается то сверхоборотень или Минотавр, то вампир или какой-нибудь «осколок разбуженного света».
Этот неиссякаемый интерес современной литературы ко всему, что превышает человеческий масштаб, способен озадачить. Конечно, можно предположить, что писатели просто следуют за жизнью, которая как-то болезненно внимательна к фигурам значительных исторических лиц – от Сталина до Путина – или звёзд из шоу-сферы. Но тогда надо объяснять, отчего сама наша реальность так благосклонна к любым кандидатам в супермены. Видимо, в конечном счёте, общей причиной этого могучего поветрия является непреодолённая бинарность русской культуры – такое её устройство, при котором люди реагируют только на абсолютное Добро и несомненное Зло, а всё, что в промежутке, - обычное, серединное, - игнорируют как ничтожное и малоинтересное. Это было подмечено лет сто назад: русские люди внимательны к разного рода крайностям, а всё нормальное им безразлично. Их способны заинтересовать только фигуры титанического масштаба – злодеи или святые, гении добра и зла.
Это качество русской культуры отмечалось многими, но воспринималось принципиально противоположным образом – то как источник её величия, то как причина едва ли не всех её бед. Одни видели прямую связь между бинарностью культуры и её максимализмом, благодаря которому русские люди способны на грандиозные исторические деяния. Другие обращали внимание на то, что бинарные культуры нестабильны: для них в порядке вещей резкие колебания во взглядах и поведении людей, броски из крайности в крайность. А свойственное им неуважение к норме подрывает надёжность и устойчивость жизни. Например, известный культуролог Михаил Эпштейн настаивает: «Русской культуре необходимо какое-то среднее пространство, между идеалом содома и идеалом Мадонны. Впрямую соприкасаясь в этой культуре, эти полюса обеспечивают ей чрезвычайную напряженность - и одновременно недостаток равновесия, вследствие чего русский человек, а с ним и все человеческое, включая культуру, летит в бездну "головой вниз и вверх пятами". Полюса легко переворачиваются именно потому, что между ними нет зоны опосредования».
Такая позиция предполагает сочувственный интерес к обычному человеку, жизненной норме, «области естественного», как выражался Сергей Аверинцев.
Похоже, Степновой, Рубиной и Пелевину близка именно эта, вторая, точка зрения. Рискну предположить, что три текста, о которых я завела речь, сближает желание авторов погасить нездоровый ажиотаж вокруг фигуры сверхчеловека. Все эти писатели, каждый по-своему, пытаются уничтожить ореол избранничества вокруг фигуры гения. Каждый пробует бросить вызов моде вместо того, чтобы следовать в её фарватере.
Вкратце рассказав о чудесах, которые способны творить их герои, то есть об их победах, писатели без промедления переходят к обстоятельному анализу их ошибок и поражений. Сводятся они в общем к тому, что, дав жизнь новому существу, все персонажи сами этому не рады: каждый не знает, что ему делать со своей Галатеей. Когда чудесное превращение куклы в женщину всё же происходит, его инициаторы переживают это как драму и, чем очевиднее их достижение, тем настойчивее они пытаются «отменить» сделанное, «отыграть всё назад». В наибольшей степени это касается пелевинского Дамилолы: безмозглый толстяк ставит своей суре на максимум настройки «духовность» и «сучество» только лишь для того, чтобы разнообразить любовные игры. Ему и в голову не приходит, что тем самым он превращает суру в самостоятельное существо. А когда «очеловечившаяся» Кая сбегает от хозяина, Дамилола изо всех сил старается изловить и вернуть её в прежнее состояние.
Но протагонисты Степновой и Рубиной тоже пугаются дела рук своих и чувствуют себя не триумфаторами, а жертвами неожиданного для них поворота событий. Не случайно они держат своё творение при себе, прячут от людей. Все герои странным образом «забывают», что превращение состоялось, и с какого-то момента они имеют дело с человеком, а не куклой. Все распоряжаются женщиной как вещью: один пытается свою «игрушку» перепрограммировать, другой – уничтожить, третий – добиться полной покорности. Это касается даже Петра из рубинского «Синдрома». «Даже» – потому что он бесконечно любит свою Лизу и отнюдь не считает её существом второго сорта. Но сам он умеет жить только по законам сцены, и, чтобы Лиза осталась с ним, должен подчинить и её принципам этого мира, превратить во что-то вроде элемента театрального реквизита.
В общем, всё это выглядит парадоксально: герои посягают на природу вещей, потрясают основы бытия, но не способны извлечь из этого какой-либо выгоды – ни для себя, ни для других. Выходит, каждый не ведал, что творил, то есть действовал вслепую, непродуманно – и это по-человечески понятно, но можно ли говорить о таком герое как о сверхчеловеке?!
Наконец, самое страшное фиаско все эти персонажи терпят на любовном поприще. Каждый из них явно проигрывает созданной им женщине, которая, явившись в мир, «растёт на глазах» - становится всё более самостоятельной, деятельной и яркой. Её изменения контрастно оттеняют то, что происходит с героем, - а он так же стремительно «теряет очки», сдаёт позиции. Витальность всех трёх женщин делает особенно ощутимой одномерность их творцов. Героини не демонстрируют каких-то нечеловеческих способностей, зато их характеры многокрасочны. Эти «галатеи» способны меняться, удивлять своими дерзкими выходками: Кая из «Снаффа» влюбляется в человека и сбегает с ним на Землю, чтобы начать новую жизнь; Лиза из «Синдрома Петрушки» крадёт и уничтожает любимую куклу мужа, в которой видит свою соперницу; красавица, созданная хирургом Аркадием, убивает сутенёра, которому её пытаются продать. Но главное – эти женщины умеют любить, - Аркадий и Дамилола могут предложить женщине только секс.
Благодаря героиням, бросается в глаза, насколько узок диапазон возможностей их творцов. Любой из них поглощён единственной страстью и в этом смысле полностью предсказуем. Неожиданности его деморализуют, пространство его интересов оказывается крохотным. Он всемогущ в каком-то одном отношении и немощен во всех остальных. По сути, каждый из трёх героев – «человек играющий»: он азартно вмешивается в дела мироздания не потому, что думает о его судьбе, а просто потому, что ему так хочется.
Все мы помним русскую классику и то, как она любила обыгрывать ситуацию «русский человек на рандеву», когда героиня превосходила своего избранника в нравственном отношении. В наших случаях герой тоже проигрывает женщине, но здесь преимущества ожившей куклы, скорее, в том, что она куда более живая, чем её творец. Она имеет больше прав считаться человеком.
Таким образом, претендент на звание сверхчеловека выглядит у Пелевина, Рубиной и Степновой банкротом, понапрасну колеблющим мировые устои и получающим серьёзный отпор с самой неожиданной стороны – со стороны обычной жизни. Она лишена того блеска, которым может похвастаться гений, но любовь и самоотверженность присутствуют именно в ней – и нигде больше.
Вот такая рокировка! Обычная жизнь нормального человека ставится выше жизни гения, со всеми его заслугами. Согласитесь, это серьёзный удар по привычной системе ценностей!