Отрывки из ненаписанной книги «ОДНАЖДЫ, или ОТБЛЕСКИ ПАМЯТИ»
Александр Макаров-Кротков
Однажды в Самаре
*
Однажды, году этак в 98-м, шли мы с Виктором Ковалем и Сергеем Гандлевским по улицам Самары в поисках как бы открыть бутылку молдавского каберне.
То есть две-то бутылки этого самого каберне мы уже выпили на лавочке неподалеку от великой реки. А вот у третьей ну никак не протыкалась пробка. Ни ручкой, ни ключами.
Сергей стал призывать прохожих помочь нам в этом нелегком деле. Надо сказать, самаритяне живо откликались на призывы о помощи, предлагали свои собственные ключи и ручки, но коварная пробка не поддавалась. Тогда Сергей заглянул с неоткрываемой бутылкой в магазин, где мы ее приобрели. Но и там нам не смогли помочь.
Печальные и слегка окрыленные (все-таки две предыдущие бутылки открылись), мы направили стопы наши в сторону гостиницы. Впереди перед нами шел боксер. Нет, не спортсмен. Собака. С хозяином, разумеется.
Глядя на боксера, Сергей, у которого была собака той же породы, задумчиво произнес: "А все-таки какая у него ... задница".
…Несколько лет назад мы сидели небольшой компанией в каком-то московском заведении, и я напомнил эту историю Сергею, но вот эпитет, произнесенный им тогда, так и остался за пределами нашей общей памяти.
И вот надо же, вспомнил сейчас! Вы что подумали? Какая она, задница у боксера, а?
По тогдашнему мнению Сергея Гандлевского - умилительная.
*
Однажды, году в 98-м, мы лежали с Тимуром Кибировым в самарском гостиничном номере, и утро было туманным, прокуренным, начался третий день поэтического фестиваля, а потому хотелось чего-нибудь освежающего, например, ну хотя бы пива. Но денежные знаки не вечны. Они исчерпали себя. Еще вчера, пока Тимур вещал на местном ТВ, мы с Сережей Гандлевским и Витей Ковалем, сидя на лавочке по-над речкою, потягивали благородные вина. Еще вчера мы все четверо позволяли себе прогуливаться по злачным местам и разъезжать на таксомоторе, не помышляя о последствиях. Но наступило - сегодня. И мы продолжали лежа курить и раздумывать, как бы поправить положение вещей. Тут в дверь постучали. Переглянувшись, мы дружно произнесли: "Войдите!".
Вошел наш польский друг, поэт и переводчик Ежи Чех. Он принес Тимуру перевод его огромной поэмы, посвященной Льву Рубинштейну. И завел долгий и содержательный монолог о проблемах перевода центонной поэзии. Мы - внимали и соглашались. Правда, спустя какое-то время Ежи посмотрел в наши мутные глаза со значением и произнес: "Я бы тоже пива попил". Когда же мы неловко начали оправдываться, что вот как-то поиздержались, мол, жизнь - сложная штука, Ежи добавил "Я - приглашаю"!
Пиво придало нашему существованию некую осмысленность, и мы с Тимуром решили занять у Алеши Айги 100 рублей. Поскольку Коваль с Гандлевским еще почивали в своем номере, мы с Тимуром, прихватив по дороге чешского русиста Томаша Гланца и самарского литературоведа Ирину Саморукову, направились к реке Волге, приобретя по пути советского шампанского, которым все вместе запивали местную водку, сидя на лавочке, любуясь волжскими просторами и рассуждая о перспективах русской поэзии.
Надо сказать, что весной 1998 года 100 рублей были немалыми деньгами. Нам хватило их еще и на то, чтобы что-то прихватить с собой в поезд, и даже на постель Гандлевскому и Ковалю, которые гордо заявили в вагоне, что денег у них больше нет, и они будут спать на матрасах. Но мы с Тимуром оказались гуманистами.
*
Однажды, году в 99-м, ехали мы в Самару с Левой Рубинштейном, Мишей Айзенбергом, Костей Звездочетовым и Алешей Айги со товарищи на фестиваль, приуроченный к пушкинскому юбилею. Назывался он то ли «Пушкин и Пушкин», то ли «Новый Пушкин», то ли еще как… Не помню… Надо уточнить у Сережи Лейбграда, организовавшего это дело. И слоган у него, кажется, был – «Пушкин – наши все». Хотя, возможно, это я сейчас придумал.
Но вот что было на самом деле, так это когда мы вышли на привокзальную площадь, к каждому из нас по очереди подходили студенты Самарской гуманитарной академии, пожимали руки и произносили: «Здравствуй, Пушкин».
*
Однажды в июле 2001-го Сережа Лейбград организовал в Самаре высадку разнокалиберного московского поэтического десанта. Жарким, душным вечером в музее А.Н. Толстого перед публикой предстали Дмитрий Воденников, Юлий Гуголев, Тимур Кибиров, Виктор Коваль, Стелла Моротская, Татьяна Риздвенко, Лев Рубинштейн и ваш покорный слуга. В зале, рассчитанном от силы на полсотни сограждан, собралось человек 200. Во время чтений за окном разразилась настоящая буря - с ливнем, громом, молниями и сильнейшим ветром. Чуть позже, прогуливаясь по городу после поэтических бдений, мы обнаружили у памятника Пушкину несколько поваленных крупных деревьев. Тут же последовали шуточки, что, мол, не вынесла душа поэта... Но это все - пустое. А главное - вот в чем. Виктор Коваль, выйдя из музея, случайно отделился от нашей празднопрогуливающейся массы и как бы даже против своей воли примкнул к каким-то местным литераторам, предложившим ему чего-то покрепче и сообщившим, что в Самаре не только Лейбград в поэтах числится. Потом мы с Рубинштейном и Лейбградом, взволнованные долгим отсутствием товарища, начали было прочесывать город на подвернувшейся машине, но стоило нам проехать метро 500, как Коваль неожиданно оказался радом с нашим таксомотором. Так что - обошлось.
Однако спустя несколько дней в некоем городском печатном органе появилась заметка, поведавшая читателю, что в Самару приезжала группа московских поэтов еврейской национальности. Исключение составили лишь В. Коваль и А. Макаров-Кротков, однако, по мнению корреспондента, стихи последнего оказались еще более еврейскими, чем у Рубинштенйа и Кибирова.
*
Однажды, году в 2004-м, мы с Витей Ковалем, Леной Фанайловой и Володей Тучковым оказались в прямом эфире самарского ТВ. Эфир был небольшой, минут 25. Да и значительную часть времени что-то вещал ведущий, Сережа Лейбград. Но иногда он нас о чем-то спрашивал. И даже были звонки от смотрящей публики, на которые мы по мере сил также отвечали. Когда же все это дело закончилось, и мы смогли спокойно выпить по стаканчику животворящей и перекурить, Витя произнес: "Саня, ты знаешь, как хотелось крикнуть что-нибудь, ну типа - "Над всей Испанией безоблачное небо". Ведь прямой эфир, не вырежут. Но я взял себя в руки!"
«Летняя интерлюдия»
В 1995-м мне довелось совершенно случайно встретить Ингмара Бергмана. И вот при каких обстоятельствах. В июле того года я пребывал вместе с бывшей женой на шведском острове Готланд, получив грант Балтийского центра писателей в городе Висбю.
И вот, в один из тех славных дней, переводчица шведской литературы Александра Афиногенова, также находившаяся в этом пряничном городе, сказала, что ее шведская приятельница зовет ее прокатиться на машине на соседний островок Форё, куда ходит паром, ну а Саша, в свою очередь, предложила приятельнице с мурлыкающим именем Лиллемур захватить и нас на прогулку. Сказано - сделано. Пробрались мы на пароме на Форё, осмотрели удивительные рауки, такие известняковые скалистые образования, которые есть еще только в Новой Зеландии, если верить, конечно, готландцам, посидели среди этих раук с одним-другим-третьим стаканчиком доброго вина... А перед возвращением заглянули в местную кирху.
Когда мы вошли в церковь, заметили высокого седого длинноволосого старика, который что-то писал при входе в гостевой книге. А затем дернул за веревочку, и раздался негромкий колокольный звон.
Саша с Лиллемур вошли в кирху позже. "Видели Бергмана?", - спросила Саша. - "Как - Бергмана?!" - ошалели мы. - "Ну да, это он в колокол звонил".
Мы выбежали из церкви, но седовласый старик проворно вскочил в красный джип и рванул с места в карьер. Когда мы вернулись в церковь, Саша перевела нам на русский оставленную Бергманом в гостевой книге запись: "Сегодня опять не звонил колокол!".
Позже мы узнали, что это не первая подобная запись Бергмана. Оказывается, приболел церковный звонарь, и вот режиссер, у которого на этом острове было имение, заглядывал в час, когда звонарь должен был звонить по усопшим, и совершал этот аморальный, с точки зрения прихожан, поступок. За несколько месяцев до того у него умерла жена.;
Спасибо, что вы были с нами
Почти каждый вечер в этом пряничном готландском городке мы с бывшей женой направлялись прогуляться в сторону порта. И почти каждый вечер на многолюдной иноязычной набережной слышали возглас по-русски: «Соотечественники!» Это звал нас Василий Павлович Аксенов, пришедший в порт чуть раньше. Гуляя в течение двух недель вдоль берега, о чем мы только ни говорили. Он и рассказывал, и расспрашивал. Причем, с неподдельным интересом слушал. Ему было интересно все, что касалось тогдашней московской литературной жизни.
Это было в июле 95-го. В городке Висбю на острове Готланд, где расположился Балтийский центр писателей и переводчиков. Здесь мы и познакомились с Василием Павловичем.
Как-то на остров приехал из Стокгольма наш общий знакомый Ханс Бьёркегрен, переведший на шведский чуть ли не всю русскую литературу XX века (у него на другом конце Готланда, километрах в 70 от нас, были два рыбацких домика, кажется, XVII века), и пригласил нас посетить его усадьбу.
За день перед поездкой Василий Павлович спросил: «Саша, у вас сегодня много работы?» – «Не очень», - чуть не покраснел я, поскольку, в основном, катался на велосипеде и загорал на пляже. «Не заглянете тогда в магазин. Пару бутылок мутон-каде. А то я здесь расписался как графоман, по 10-15 страниц в день. Жалко времени».
(Василий Павлович вставал в 6 утра, заваривал чайничек Earl Grey и принимался за работу. Писал он часов до двух. А потом отправлялся на баскетбольную площадку. «Не хотите, Саша? – Нет, нет, я не по этому делу…»)
Василий Павлович взял напрокат машину, и мы вместе с переводчиком шведской литературы Сашей Афиногеновой покатили по гладким готландским дорогам. Однако сначала поехали не к Хансу, чуть отклонившись от курса. Мы заглянули на полуостров Нюннесхольм (если, конечно, я верно вспомнил название), где Андрей Тарковский в свое время снимал «Жертвоприношение». Там росли удивительной формы можжевельники. Зонтикообразные, с голыми стволами, тянущие ветви вверх.
«Андрей мне как-то позвонил отсюда. Вот, говорит, Вася, снимаю новый фильм», - задумчиво глядя на странный пейзаж, произнес Аксенов. А потом рассказал историю, как во время съемок горящего дома, настоящего, не макета, выяснилось, что одна камера не работала, со второй тоже случились какие-то проблемы, в общем, дом сгорел, сцену не отсняли… Узнав о произошедшем, Тарковский резко вошел в холодное море по грудь, постоял там минут десять, а потом, выйдя на берег, спокойно так произнес: «Снимаем заново».
…А вот ночевать у Ханса Василий Павлович не остался: «Нет, ребята, поеду. Жалко терять время. Так хорошо пишется». И отправился в путь (70 км все-таки) в первом часу ночи. Он писал тогда «Новый сладостный стиль».
За день до отъезда Аксенова с Готланда мы вместе заглянули в китайский ресторан. Он научил нас есть палочками. «Это очень просто, представьте, как работают челюсти крокодила. Одна челюсть двигается, другая – неподвижна».
Когда провожали его с Сашей Афиногеновой в порт, он перед заходом на корабль: «Ну, сейчас на посошок по рюмочке». Саша: «Мы же в Швеции, тут в буфете только слабоалкогольное пиво». «Ну, тогда присядем перед дорогой», - улыбнулся Василий Павлович.
Потом мы встречались в Москве и других городах. Но это уже другие истории.
Спасибо, Василий Павлович, что вы были с нами.
Кострома Mon Amour
Последний раз с Витей Кривулиным я виделся в ноябре 2000 в Костроме, где мы с ним были в жюри молодежного поэтического фестиваля.
Перед тем мы все лето (Витя в Питере, я в Москве) читали присланные нам стихи без указания авторства и выставляли баллы неизвестным поэтам.
А в Костроме в дневное время сидели на чтениях молодых авторов (Помню, Витя еще произнес, что наши взгляды с ним, как выяснилось, совпали, только он завышал оценки, а я - занижал), ездили по городу на экскурсионном миниавтобусе (Витю еще поразило, что центральная улица в городе переименована в Русинскую. Я знаю одного русина, сказал он, имея в виду моего хорошего друга из Словакии Валерия Купку, но как же они сюда добрались? Да, улица названа в честь оказавшихся здесь во времена расселения народов русинских племен, ничтоже сумняшеся ответила гидша. Мы тихо смеялись про себя. Ни один мускул не дрогнул на наших проветренных лицах. Воздух был морозный. Градусов 8), заглядывали в храмы (Витя, взяв костыли в левую руку, правой - крестился, а я, опустив длани, стоял рядом). Было и наше совместное выступление в каком-то здании в центре города неподалеку от пожарной колокольни. По вечерам же в витиной комнате собиралась компания из человек восьми-десяти (жили в каком-то общежитии). И Витя тут же, на ходу создавал очередные мифы, тревожа воображение молодых людей.
Утром третьего дня, отбывая в Москву и прощаясь, я зашел к нему в комнату. Мы обнялись и расцеловались...
…Спустя месяц в "Проекте ОГИ" Миша Шейнкер спросил меня в полушутку: "Что ж ты Кривулина в Костроме довел до болезни?" - "До какой болезни?", - спрашиваю. "Да у него рак легких", - уже серьезно и печально произнес Миша.
Остальное, полагаю, всем известно...
Москва - Петушки
В июне 1990 года большая компания московских литераторов отправилась в Петушки. Был сороковой день со дня кончины Венедикта Васильевича Ерофеева. Организаторами этой балаганно-печальной акции были Владимир Тучков и (Нина Искренко), (Женя Бунимович, тогда еще не депутат) и Паша Митюшев (исправленному по настоянию В.Тучкова - верить!). (Хотя взятые в скобки товарищи в акции, конечно же, участвовали - А. М.-К.)
Господа писатели заняли почти целый вагон электрички. Помню, я сидел с Володей Тучковым и киевлянином Игорем Кручиком, учившимся тогда в Москве на Высших литературных курсах. На протяжении всего пути присутствовавшие в вагоне по очереди читали очередную главку бессмертной поэмы, соответствующую действительности, и немедленно выпивали. Входящим контролерам вместо билетов предлагали кориандровую и альб-де-десерт. Стражи порядка усмехались, но не отказывались.
Изрядно поднабравшаяся компания согласно железнодорожному расписанию прибыла в славный город Петушки, где под изумленные взоры неподготовленной публики на пристанционной площади к бюсту, если не ошибаюсь, Ильича был каким-то образом прикреплен нарисованный на картоне московский Кремль. На фоне Кремля продолжалось зачитывание поэмы. Отчитавшись, господа литераторы оправились пить пиво в пристанционный пивной зал (так тогда назывались, если кто помнит, подобные заведения). Однако спустя непродолжительное время часть писателей решила вернуться восвояси, другая же - пообщаться с народом. Я оказался в последней. После распития всего и вся и долгого возлежания на травке некоторые завсегдатаи местной пивной поведали нам, что мужское население Петушков неоднозначно восприняло наш десант и разделилось во мнениях. Одна часть местных жителей полагала, что нас надо бить долго и с удовольствием, ибо такое количество "чужих" еще не скоро появится в славном городе Петушки. Другая часть прислушалась к голосу природного гуманизма и согласилась пить пиво и прочие незамысловатые напитки за наш счет, таким образом оберегая нас от мордобоя.
Единственное, что они никак не могли взять в толк, зачем же мы все-таки сюда приехали. Когда же мы в очередной раз пытались объяснять, что приехали в город, где частенько бывал великий русский писатель Венедикт Ерофеев, кто-либо из наших визави задавался вопросом: "Это не Нинки Ерофеевой сын? Да тот вроде не писатель. Слышь, Кольк, не знаешь, у каких тут Ерофеевых Веня был?" - "Может, это Сереги Ерофеева брат, - отвечал Колька и тут же добавлял. - Да нет у него брата-то".
К счастью, мы успели на последнюю электричку.
Комментарий В. Тучкова*
From: tu_95 Date: October 22nd, 2008 09:29 am (UTC)
Ну, да, Саша, примерно вот так и замещается реальная история набором мифов. Уточняю: ту поездку организовали Митюшев и я. А Искренко и Бунимович - осенью, на день рождения В.Е., организовали акцию "В поисках Кремля". Т.е. был устроен пеший поход от Курского вокзала, который к Кремлю нас не привел. Сейчас, я смотрю со стороны, клуб "Поэзия" мифологизирован изрядно. В апокрифах появились какие-то люди, которых и близко не было. А другие, без которых клуб трудно себе представить, почти исчезли из "памяти народной". Как, например, Друк и Митюшев. Кстати, в электричке был прелестный эпизод. В вагоне ехала только наша команда, посторонних не было, поскольку были телекамеры, и входящим говорили, что, мол, извините, кино снимается. Люди тогда были дисциплинированные, относились с пониманием. Так вот вошел на полпути некий пожилой забулдыга. Ему тут же протянули стакан водки. Он ошалел от привалившего счастья и заглотил. Прошел еще немного - ему еще подносят. Так он и шел, счастливый горемыка, от стакана к стакану. Дошел до противоположного тамбура, собрав последние силы раскрыл дверь... и рухнул, как подкошенный. О, жестокая и бездумная молодость!
Музыкальная пауза в лифте
Однажды, году этак в 1990-м, где-то в апреле, мы с Володей Тучковым направились к лифту, находясь при этом на третьем этаже ЦДРИ, отсидев перед тем определенное время в зале и большую часть его (времени, то есть) - в буфете по случаю литературно-музыкального действа, посвященного созданию Союза литераторов России. Когда мы подошли к этому самому лифту, в нем уже находились два господина - Андрей Макаревич и Борис Гребенщиков, принимавшие участие в вышеуказанном действе. "Ну что, отыграли?" - вопросил Тучков наших визави, дабы спуск в лифте не омрачался тягостным молчанием. Однако ни один мускул не дрогнул на лицах упомянутых господ. Безмолвие окутало наш путь вниз...
Комментарий В. Тучкова*
Эта история имела продолжение году этак в 2002-м. Я, будучи автором романа, сериал по которому продюсировал на первом телеканале Макаревич, приехал к нему в офис. Стоит Макаревич на крылечке, всматривается в мое приближающееся лицо и говорит: "Я именно таким вас и представлял". Видимо, я описал себя в романе портретно. Хоть, конечно, это могла быть и некая фантомная ответственность по поводу неответа на вопрос в лифте.
Октябрь 1993
В те дни у меня остановился мой питерский товарищ Арсен Мирзаев. Он приехал покопаться в ЦГАЛИ, писал какую-то работу о Хлебникове.
2 октября мы с ним были в гостях у наших знакомых на углу улиц Вавилова и Дм. Ульянова, неподалеку от метро "Академическая". Засиделись допоздна и остались там ночевать. Утром Арсен отправился в архив, а я - домой. Но прежде заехал на Октябрьскую площадь краем глаза поглядеть на «бесноватых». Они еще только митинговали. Никуда не двигались. Тем не менее, зрелище было не самое приятное.
Глянул и - домой. День провел у телевизора. К вечеру становилось все страшнее и страшнее. Идущие по Садовому кольцу толпы, сметающие все на своем пути. Захват путчистами (как их еще называть? бандитами?) мэрии. Грузовики с озверелыми мордами и красными флагами, несущиеся к Останкино. Пришел Арсен с двумя бутылками вина. Сидим, пьем, молча смотрим. Параллельно с телевизором работает у нас Радио "Свобода". Ну, а когда на экране появился Гайдар и попросил прийти к Моссовету на Тверской, мы с Арсеном посмотрели друг на друга, встали и - поехали.
У Моссовета мы были в начале одиннадцатого. Баррикад еще не было. Народ потихоньку прибывал. На балконе друг друга сменяли ораторы, а мы, замершие, кругами ходили вокруг Юрия Долгорукого. Встретили Игоря Иртеньева, Лешу Дидурова. Какие-то байкеры периодически прокатывались по Москве и, подъехав к Моссовету, сообщали, что город пуст, нет ни милиции, ни ожидаемых войск. Хотя с балкона постоянно твердили, что войска на подходе, вот-вот, уже-уже... В общем, ночь прошла в ожидании несостоявшегося "красного штурма" и не пришедшей помощи. Позже одна знакомая рассказывала мне, что муж ее приятельницы, занимавший весьма значимую должность среди московских чиновников, на чей-то вопрос: "Что делать?" истерично проорал: "Как что делать? С..бывать надо!"
Около семи утра, когда стало рассветать, мы с Арсеном решили, что вряд ли уже произойдет что-то серьезное, можно ехать домой. И тут я вспомнил, что как раз к семи утра мне надо подойти в Бобров переулок к нотариальной конторе, отметится в очереди, чтобы через пару недель все-таки попасть к нотариусу в эту контору. Утренние "поверки" происходили то ли два, то ли три раза в неделю. Если не отметишься, тебя вычеркнут из очереди. Мы прошли с Арсеном мимо баррикад. Что любопытно, желающих подойти к Моссовету уже не пускали.
А в Бобровом переулке стояла очередь. Кто-то простоял там всю ночь, не подозревая (или не желая того), что рядом тоже люди не спали. В общем, буднично так здесь было.
Отметился я в списке, и мы пошли в метро. Арсен ко мне домой спать поехал, а я в РГГУ к Юре Орлицкому, договариваться об устройстве к нему на работу моей будущей жены, которая через неделю должна была приехать ко мне из своего города, потому как именно через неделю мы собирались расписаться.
Помню, в метро я стоял, периодически задремывая, и какая-то весьма немолодая женщина уступила мне место.
В РГГУ я узнал, что Белый дом уже окружен, и что якобы по нему уже стреляют. Потом поехал домой – спать. Вечером по ТВ уже видел стрельбу болванками и выход (вывод) Хасбулатова и компании.
Любопытно, что недели через три зайдя в информагентство, где работал Саша Левин, принеся ему какую-то статью, я услышал разглагольствующего депутата (уровня московского, не более) о том, что Ельцин нарушил конституцию и расстрелял парламент. Я просто обалдел. "Мил человек, - говорю, - расстреливали бандитов, которые захватили мэрию и напали на телецентр. Да и не расстреливали, а так, попугали". Депутат запнулся, замер на полсекунды, а потом снова закудахтал свое…
* Все эти тексты в разное время были обнародованы в моем ЖЖ, соответственно, там же появлялись и комментарии Владимира Тучкова (А. М.-К,).