29 ноября 2011 | "Цирк "Олимп"+TV" №1 (34) | Просмотров: 5174 |

Из книги «О чём речь»

Сергей Лейбград

* * *
Всевышний высоте своей не рад.
Музей закрыт. Все вышли на парад.
Ни слова о Моне и о Сезанне.
От телеснов до телеосязанья
моя любовь не ведает преград.

Не пей, сосед заблудший, антифриз.
От этого греха до этой клизмы
всего лишь шаг. Не надо падать вниз.
Мой годовалый отрок-футурист
бормочет, как Кручёных, алогизмы.

Жить веселей. Закончился апрель.
Блестит форель, в окне проснулась муха.
Живая плоть - сметана и кисель,
и родинка заветная за ухом.

Жить веселей. В хибаре на реке
в пупырышках от холода и бреда,
как невидимка, весь в речном песке,
зачем я жил? О чём хотел поведать?..

* * *
Спасибо за розу над прахом,
поэзии верный Азор.
То смехом зовётся, то страхом
бессмысленной плоти позор.

* * *
Собаки рождаются на наших глазах
и прячутся от наших глаз,
когда к ним приближается смерть.
Клички любимых собак свежи в моей памяти,
как имена любимых поэтов.

* * *
Аморфны формы и пусты,
и амфоры не те.
Конфорок газовых цветы
мерцают в темноте.

Боится карликов страна,
дрожит, как водоём.
И отражается луна
в мобильнике твоём.

Как парки, вновь мотают срок
Синявский, Даниэль.
И засыпает возле ног
ушастый спаниель.

И пляшут вещие коты
и крысы пляшут и кроты
под музыку одну.
И только знать не хочешь ты
про время и страну.

Бросай меня и так и сяк,
В озноб бросай и в зной.
Глазные яблоки висят
На яблоне глазной.

* * *
Список Шиндлера. В цилиндре
то ли Бельман, то ли Пушкин,
конус елочной хлопушки,
Льюис Кэрролл, Астрид Линдгрен,
конь в пальто и клоун с рынка,
ослик глиняный в ермолке,
ювелирная икринка...
Что еще на книжной полке?
Что еще на этой стенке?
Тени, отблески, оттенки,
Чехов, лампа из латуни,
медный росчерк на латыни,
пыль зеленая, как с Марса,
сфинкс картонный над кроватью,
семисвечник, вымпел Барсы,
деревянное распятье,
львенок, ангел, бюст Давида,
два американских вида,
нецке, Хармс, Айги, Фемида,
мяч футбольный, шишки кедра,
рваный зонтик маскарадный,
удивительная щедрость,
восхитительная жадность...

Список кораблей небесных
я прочёл до середины.
Наши души неуместны,
наши судьбы неизвестны,
вещи - неисповедимы.

Для чего перечисляешь?
Для чего запоминаешь?
Ничего ты не запомнишь.
Ничего ты не заполнишь.

На костях твоих височных,
на часах моих песочных
только полночь.

В сигаретном этом пепле,
в порошке небесной тверди
ху из ху на тонком стебле
страсти, грусти, жизни, смерти?

* * *
Твоя рука, как в юности, узка.
Минута до финального свистка.
Опять ничья. Игра, как коромысло.
Я прысну на словах «отныне, присно
и на века».

Последний смысл – ни в чём не видеть смысла.

Поп-артийная элегия

эта рощица в десять стволов
эти выстрелы из-под столов
всё усвоено всё позабыто
сколько с плеч полетело голов
сколько было забито голов
сколько было голов не забито

Соловки соловьи и дрозды
от последней до первой звезды
о закате поют о рассвете
Аллилуйя и алаверды
айлавью ни кола ни бельды
тятя тятя кого в наши сети
занесло ни туды ни сюды
за бессрочные наши труды
за священные наши мечети

краткий курс скотоводства в быту
лесбиянки из группы Тату
всё торчит из под той же шинели
лес Бианки и Мишка Барто
Ролан Барт Жиль Делёз Жан Кокто
недотыкомки рук Церетели

что за виды в остатках еды
разгуляй разгулаг две беды
палачи и палатки на склонах
и не спросишь у тополя ты
где надгробные наши цветы
кто о клёнах а я всё о клонах

гляди в оба вот вобла вот лещ
это вещи но это не вещь
и не вечность что прячут за ризы

подколодная плачет швея-
мотористка
летит чешуя
от русалки во время стриптиза

дыр бул щир убещур Сыктывкар
Йошкорла и тесак под полою
божий дар и яичницы жар
всё родимой покрыто золою

у собаки ресницы во льду
целлюлозная пена в пруду
или это небесная манна

спят соседи стучи не стучи
у Емели имейл на печи
Марьиванна и марихуанна

поцелуй на морозе горчит
дым Отечества Сникерса слаще
и отчаянно мальчик кричит
заблудившийся в солнечной чаще

* * *
Между окон и между икон
на коне, на кону, на треноге
герб России - трехглавый дракон,
трехголовый орёл одинокий...
Дед Мороз, не жалей порошка,
то есть снега стране моей гордой.
Под короной, где третья башка,
как на фото, вставляй свою морду.
И считай, что теперь навсегда
за тебя и природа, и книга,
Белeбей, нефтяная орда,
между прошлым и будущим иго.

На смерть капитана авиации Смирнова, трижды женатого, писавшего от одиночества мемуары и умершего от старости 27 августа 2010 года

Ни калмыка, ни тунгуса,
никого на все края.
Никому ненужный мусор -
жизнь прошедшая твоя.

На твоё пустое кресло
ночь стекает, как вода.
Никому не интересно,
что терял ты и когда.

Френч полощется на леске,
Спит Самарская лука.
Ты теперь в Борисоглебске,
в сорок третьем навека.

Даль смеркается, как плазма,
я кормлю твоих синиц.
От оргазма до маразма -
взмах заплаканных ресниц.

Всё нечётко, всё нечисто,
и кругом одни кресты.
Исчезают атеисты,
как нездешние цветы.

В поисках избранного

В Италии бормочут: Мама миа, Санта-Мария.
А в России: блядь-блядь, блядь-блядь...

Январь в Израиле

Только и можно жить,
что на Мертвом море.

* * *
Сиртаки похожи на замедленные Семь сорок.
Несть ни эллина, ни иудея...

* * *
Разыскивается человек.
Он же царь, он же раб, он же червь, он же Бог.

* * *
Террористы готовили гормональный взрыв.
В результате слаженных действий спецорганов
десятки тысяч детей были спасены от рождения.

* * *
Закончил ЛГУ
и лгу, и лгу

* * *
Это кино, говорю, не про нас,
не про меня, променявшего Запад
на удивительно вкрадчивый запах
микрорайонов и прочих турбаз.

Сгустки энергии или балласт,
все мы, конечно, из полишинеля
Гоголя, Бабеля и Бунюэля
вышли на этот потёртый палас.

Время пришло, матерясь, как конвой,
снова вернулось, чтоб кашлять в ладошку
и, задыхаясь, курить на дорожку
каннскую только взамен беговой.

Это кино, говорю, не по мне,
не про меня, провонявшего почвой
и голубями. Следите за почтой,
что открывается в каждом окне.

Встретимся в "мыле". И в пене веков.
Всё сохранится на флешке случайной:
тихая музыка страсти печальной,
оклик отчаянный, стук каблуков...

* * *
Глядит театральная ложа
на смертное ложе Москвы.
А Красная площадь похожа
на рвотную массу, увы.
Блаженный лубок винегрета
над матовым смутным лобком.
Большое кремлевское гетто
смердит мавзолейным пупком.

* * *
Но жизнь за гранью после сорока,
но срам Христа, но сильная рука...
Из храма паства тянется, как паста.
Воскресный день. Бегущая строка
из интернета, из Экклезиаста.

* * *
как свора, как стая
окрестных бездомных собак,
тоска нарастает,
а снег не растает
никак.
монголо-татары
берут за редутом редут.
сугробов отары
вдоль дома бредут и бредут...
татаро-монголы,
какой-то заоблачный бред.
и сиры, и голы
ушедшие жить в интернет.
и липнут мотивы,
и в поры врезается сеть.
и слушать противно,
и невыносимо смотреть.
и спрятавшись в нишу,
компьютерной мышью свербя,
как я ненавижу,
как я ненавижу себя...

* * *
Ах, миллениум, хруст хризантем,
алюминий ведра и бидона,
Пан Ги Мун, пандемия, тандем
гедонизма и Армагеддона.
Этот милый армейский язык
с уголовной горчинкой шансона,
этот жертвенный мертвый таджик,
эти рваные раны озона.

Только я отчего-то живой,
не в себе и уж точно не в теме.
Отрави меня пьяной травой,
поцелуй меня в лысое темя.
Безутешные сопли утри
и оставь досыпать на перроне,
где Монголия брезжит внутри
и летят ошалевшие кони...

* * *
Вот мы.
Вот мы и выжили.
Вот мы и выжили из ума.