13 мая 2022 | Цирк "Олимп"+TV № 37 (70), 2022 | Просмотров: 923 |
Коммунальные истории (фрагмент)
Анна Голубкова
Много лет я прожила в коммунальной квартире, расположенной около Садового кольца. Попала я туда в 1999 году, когда это еще была классическая коммуналка — во всех комнатах жили владельцы, ни одна не сдавалась. Но для Москвы, в отличие от Петербурга, коммунальная жизнь — это скорее экзотика. И постепенно владельцы съезжали в более благоустроенные жилища, а вместо себя заселяли жильцов-арендаторов. Процесс этот сильно ускорился после смерти соседа Виктора Ивановича, последнего столпа сопротивления и хранителя традиций нашей коммунальной жизни.
Сдавать комнаты — дело беспокойное. Тем более что снявшие комнату тут же в свою очередь начинали сдавать углы и койки, так что количество людей, желающих утром попасть в единственный коммунальный туалет, все увеличивалось. Конечно, совладельцы квартиры очень хотели от этого актива избавиться, но при этом желали получить максимальную выгоду. Я тоже не отставала и требовала за свою прекрасную комнату полноценную однокомнатную квартиру как можно ближе к центру. Несколько раз было намечался разъезд, но дело заканчивалось на стадии переговоров между собственниками. А потом в квартире вдруг совершенно случайно поселились очень странные люди.
К тому моменту коммуналка наша стала вполне многонациональной. В одной комнате жили армяне, в другой — грузины, в третьей — даргинцы, в четвертой — чуваши из Чебоксар, в пятой — таджики, в шестой — балкарцы из Нальчика. Понятное дело, что жильцы часто менялись, но комнаты, видимо, они как-то передавали внутри диаспоры. Только один раз к нам заселились русские. Сделали ремонт, какое-то время жили нормально, потом полгода не платили под благовидными предлогами и в конце концов сбежали, так и не заплатив. Но люди они были очень душевные и разговорчивые. Надо заметить, что стратегия поведения у всех жильцов, вне зависимости от национальности, была совершенно одинаковая. Сначала они пытались захватить себе как можно больше общей площади, потом случался феерический скандал, в котором участвовала большая часть коммуналки, и все успокаивалось до появления следующей партии новеньких.
Рядом со мной довольно долгое время жила семейная пара лезгинов из Махачкалы. Оба они были статные, красивые, но что-то не заладилось, и они разошлись. Мужчина какое-то время проживал один, потом к нему подселились несколько человек явно криминального вида, а сам он куда-то испарился. Эти мужчины весь день проводили дома, часов в семь уходили и возвращались после полуночи. Вели они себя не то чтобы агрессивно, просто от них распространялась явная атмосфера опасности. Все остальные жильцы как будто уменьшились в размерах. Выходили в общественные пространства ненадолго и старались передвигаться по стеночке, чтобы занимать как можно меньше места. В основном их было не видно и не слышно. И хотя квартира была полна народу, с проблемой я осталась один на один.
Казалось бы, что может произойти с человеком почти в центре Москвы в 2008 году? А между тем произойти могло все что угодно. Особенно если ты хрупкая женщина, живущая одна в комнате многонаселенной коммунальной квартиры. Нет, конечно, сердечный друг у меня имелся. Один раз он пришел в гости, увидел новых жильцов и заперся в моей комнате, отправив меня готовить ужин на общую кухню. И после этого особенно настойчиво начал приглашать к себе. В общем-то, действительно имело смысл куда-то на время съехать, ну, или согласиться на невыгодный разъезд.
Жильцы эти, надо сказать, особенной агрессии не проявляли. Ну, покрутили пару раз ножик у меня перед носом на кухне, в контакт пытались вступать, вопросы какие-то задавали, по разным поводам интересовались моей жизненной позицией. На ножик я внимания почти не обратила, даже не сразу осознала, что происходит. Потому что дома я читала книжки и работала над текстами, а на кухню выходила в состоянии глубокой задумчивости, вывести из которой меня было довольно сложно. С контактом сложнее — было понятно, что за ниточку разговора можно вытянуть большую и неприятную агрессию, которая вполне могла закончиться изнасилованием. В лучшем случае.
С милицией, которая тогда еще не превратилась в полицию, тоже было все не просто. В лихие 90-е абсолютно все знали, что ментам лучше не попадаться — они были гораздо хуже бандитов, потому что у них была власть и практически полная безнаказанность. Попавших в ментовку могли ограбить (это программа минимум), изнасиловать и даже убить. Среди моих знакомых таких случаев не было, но в газетах о них писали постоянно. В 2000-е с этим стало получше (программа сократилась до грабежа), но все равно по доброй воле с правоохранительными органами никто старался не связываться. Пару лет назад они приходили в коммуналку по поводу смерти соседа Виктора Ивановича (совершенно естественной и практически мгновенной), и я попыталась выяснить, что можно сделать с незаконной сдачей жилплощади в аренду. Менты мне сказали прямо и даже с какой-то бравадой, что суммы тут слишком маленькие, поэтому с жильцами они ничего делать не будут, а нашей квартирой займутся только в случае, если меня тут убьют.
Звучит, конечно, ужасно, но такова была наша российская реальность середины 2000-х. И как ни странно, именно в этих словах я находила утешение во время истории с криминальными соседями. Ведь, убив меня, они гарантированно попадали в поле зрения милиции. Кроме того, убивать меня смысла не было и с точки зрения выгодного разъезда — еще неизвестно, кому досталась бы моя комната и насколько адекватным оказался бы этот человек. Так что передо мной маячила не преждевременная кончина, а «всего лишь» телесные повреждения или изнасилование.
Пока же новые соседи просто пытались меня запугать и делали это вполне профессионально. Разгадать их занятие удалось сердечному другу. Он предположил, что это сутенеры или охранники при проститутках, то есть женщинах, подвергающихся сексуализированной эксплуатации. И скорее всего, был прав, потому что это объясняло все: и загадку странного рабочего графика, и умелую бойкость психологической агрессии. Через некоторое время к ним по вечерам стали приходить худенькие и как будто покрытые серой пылью девушки, старательно прятавшие лицо, когда нам случалось столкнуться в коридоре. Какое-то время в соседней комнате скрипел и визжал диван, потом лилась вода в ванной, хлопала старая рассохшаяся входная дверь, и в квартире становилось как-то показательно тихо.
Наша, быть может, не очень чистая и уютная, но тем не менее вполне себе жилая квартира постепенно стала все больше напоминать какой-то притон или же место, состояние которого никого не волнует, потому что все здесь ненадолго и заняты делами, никак не одобряемыми просвещенной общественностью. С этим надо было что-то делать. Но что? Милиция отпадала, потому что от нее все равно не было никого толку. Я хотела съехать, тем более что было куда, но что-то меня остановило. Не знаю, почему и откуда, но все внутри меня заполнилось злобой и ненавистью. Я абсолютно не желала отступать, хоть и понимала, насколько это небезопасно. Что-то внутри меня требовало «ни шагу назад», и это что-то оказалось намного сильнее разума и чувства самосохранения.
Да, я любила свою комнату, где все было устроено так, чтобы мне было удобно и комфортно. Но это чувство было с ней никак не связано, скорее оно было подсознательным ответом на агрессию, направленную в мою сторону. При этом мне было очень страшно. Конечно, страх отступал, когда я брала в руки книгу или садилась верстать очередной номер литературного журнала, но все остальное время он присутствовал. Страх был похож на серую бетонную плиту, которая словно придавила всю мою жизнь.
Но при этом, как ни странно, именно страх побуждал меня к дальнейшему сопротивлению. Граница двух миров проходила ровно по порогу двери в мою комнату. С одной стороны были книги, фильмы, любимое кресло, письменный стол и электрический чайник. С другой стороны — хаос и ужас неструктурированного криминального бытия. И ничто не мешало этому хаосу проникнуть в мое скромное жилище. Дверь изнутри закрывалась на защелку. Еще ее можно было закрыть на ключ. Судя по размеру ключа, замок был с историей — скорее всего, его в эту дверь врезали ровно тогда, когда квартира превратилась в коммуналку, то есть в начале 1920-х годов. Замок был достаточно надежным, в отличие от защелки. Хотя и то и другое было скорее предназначено для защиты от добрых людей и имело символическое значение. Один удар ногой эту дверь не открыл бы, но два или три удара могли навсегда покончить с приватностью моего уединения.
В поисках хоть какого-то оружия я исследовала недра своей комнаты. Сначала нашелся выкидной нож, который достался мне случайно еще в начале 1990-х.
* * *
Чем занимается
кандидат филологических наук
женщина среднего возраста
и скромного даже скорее
маленького объема
ночью когда стихли голоса
шумных навязчивых соседей
громко топающих по коридору
оглушительно
сморкающихся
в ванной
и плюющих
на истоптанный пол?
Она сидит на кровати
и точит выкидной ножик
доставшийся в подарок
на восьмое марта
от только что
освободившегося
уголовника.
Вжик вжик вжик
попробовала пальцем острие
и снова
вжик вжик вжик
прекрасное лезвие
удобная рукоятка
продолговатый кровосток
и ритмичные скребущие звуки
в вязкой ночной тишине.
«Жесть» 6.02.2008
Однако по зрелом размышлении нож я отложила. Было очевидно, что с этим предметом мои соседи умеют обращаться намного лучше. А вот старый тяжелый советский утюг был мною одобрен. Если бы его, пока ломают дверь, еще и в сеть удалось включить на пару минут, действенность этого оружия значительно бы увеличилась. И каждый вечер перед сном я запирала свою дверь на ключ и ставила рядом с ней этот старый советский утюг. Я была готова дорого продать свою жизнь, но, слава богу, этого не понадобилось.
В моей комнате так или иначе какая-то защита была. А вот на общей территории все было гораздо хуже. Мне не только приходилось готовить еду на открытом пространстве, но и посещать ванную, защелка которой была настолько древней, что при желании открыть ее можно было снаружи одним пальцем. Каждый поход в душ становился особым экзистенциальным переживанием, хотя я, конечно, старалась выбрать время, когда соседей моих дома не было.
Злоба и ненависть породили во мне какую-то невероятную легкость, которая придавала особую остроту постоянно случавшимся словесным стычкам. Однажды, когда до меня начал докапываться самый главный в этой группе (их там было 5-6 человек), я вежливо поинтересовалась, сколько ему лет, что он так со мной разговаривает. Оказалось, что я на два года старше, что я ему и сообщила с удовлетворением. Факт этот настолько поразил моего собеседника, что он почесал в голове, признался, что они давно гадали и не могли решить, какого я возраста, и убыл в свою комнату делиться информацией с подельниками. В другой раз ему же я сказала, что если он не понимает по-русски, я могу ему то же самое сказать по-немецки и по-английски, и тут же это и проделала.
Постоянное напряжение не способствовало нормальному психологическому самочувствию. Конечно, я почти сразу провалилась в депрессию и держалась только на этой странной, непонятно на чем основанной воле к сопротивлению.
* * *
бедное загнанное животное
слабое и жалкое
внутри зачем-то стучит
маленькое злое сердце
быстрый стук
стальных молоточков
толчки горячей крови
пульсирующая нитка пульса
вот что не дает
распасться на части
скрюченному
невротическому телу
еле передвигающему ноги
по обледенелой
кромке тротуара
март 2008
Из моих знакомых (а происходящее я во всех красках описывала в Живом журнале) помощь мне предложил только один замечательный поэт, поинтересовавшийся под одним из таких постов, не прислать ли «ребят» ко мне в коммуналку. И ведь действительно прислал бы, я не сомневаюсь. Но я отказалась, так как к тому моменту придумала уже, как заставить работать нашу паразитическую правоохранительную машину.
Один мой знакомый работал в банке. В каждом банке был так называемый безопасник — человек из МВД или вообще «из органов». Как у нас обычно бывает везде, если ты приходишь с улицы, никто тебе не поможет. Но если твое дело придет в ментовку через какого-то авторитетного человека, от него уже никто не сможет просто так отмахнуться. И вот мой знакомый поговорил с безопасником, тот в свою очередь — со своими прежними сослуживцами. Обещали помочь. А мне велели отнести какой-то подарок местному участковому. А то, сказали, этот безопасник будет ему «должен».
И вот я купила хороший армянский коньяк (французский по зрелом размышлении был отвергнут за высокую цену и недостаточную патриотичность) и потащилась в местное отделение милиции. Чувствовала я себя крайне неловко, потому что, во-первых, общение с ментами всегда небезопасно, во-вторых, я не умею давать взятки, а именно это мне и предстояло сделать. Как можно было прожить столько лет на этой территории и не научиться давать взятки, вопрос отдельный. Наверное, произошло это потому, что мои основные интересы всегда лежали в сфере нематериальной.
Но разговор с участковым получился вполне конструктивным и где-то даже милым. Я подробно описала проблему, милиционер пообещал передать это все местному следователю, который понаблюдает за квартирой. Я вытащила коньяк и поставила на стул. Ну что вы, не надо, сказал мент. Ничего, ничего, пусть будет, сказала я. Расстались, можно сказать, довольные друг другом. На прощание участковый поинтересовался, кем мне приходится пресловутый безопасник. Дальний родственник, сказала я, которая даже имени этого человека не запомнила. Потом я шла домой по парку и чувствовала себя так, будто только что побывала у зубного — с невероятной легкостью и удовлетворением от выполненного долга.
Не знаю уж, начал следователь присматриваться к нашей квартире или нет, но где-то через неделю появился собственник соседней комнаты и заявил, что он жильцов этих сейчас выселит. И действительно через какое-то время выселил. После них остались просто горы мусора, чуть ли не ремонт пришлось делать. Больше никакого криминала в нашей квартире не появлялось, хотя бывало всякое. Но это уже совсем другая история.