Начало и конец повести
Рассказ
Александр Мильштейн
В самолёте я встретил шапочного знакомого, который предложил подвезти из аэропорта. Я сказал то, что мне сказали устроители фестиваля: хорошее сообщение, каждые десять минут автобус, всего полчаса, и я буду в центре города, недалеко от гостиницы. “Багажа у меня нет, — добавил я, — только ручная кладь, так что спасибо, но я сам доберусь”. “Как хотите, — сказал он. — Но… незнакомый город, зачем вам автобус, поедем вместе, я завезу вас прямо в отель”. После этого или частично ещё до этого у нас завязалась беседа, в какой-то момент он напомнил мне, что работает фрилансером для телевидения и поведал, что едет снимать фичу о том, как город справляется с мусором, хотя чаще он делает репортажи о культурных событиях. Он рассказал, что довольно долго жил в этом городе, будучи тогда женат на его жительнице, потом переехали, так сказать, в город-побратим (по-немецки — город-партнёр), а не так давно развелись. “И я теперь еду, чтобы найти новую жену!” — сказал он и рассмеялся. “Я заметил”, — сказал я. “Нет-нет, — продолжил смеяться он, — это было не то, что вы подумали. Просто знакомая, она замужем”. “То, что я подумал” было довольно симпатичной девушкой, к которой он подсел — самолёт был наполнен наполовину или даже на треть, девушка сидела прямо передо мной, они щебетали бОльшую часть полёта, а потом девушка пошла в туалет и не вернулась. Он оборачивался, видимо, недоумевая поначалу, куда она делась, у меня тоже были нелепые мысли о том, куда ещё можно выйти из туалета в самолёте, но потом он, по крайней мере, видимо, её увидел где-то за моей спиной, он понимающе помахал ей рукой, мол всё в порядке и тут, как назло, наши взгляды встретились, мы почти узнали друг друга — ну да, пересекались, общие знакомые, такой-то, такая-то… и уже до конца полёта он сидел, обернувшись, и мы обменивались фразами. Я в двух словах рассказал ему, что это за фестиваль, куда я лечу, он сказал, что если случится у него свободное время, он будет рад снять сюжет и о литературном фестивале, а не только о городском мусоре, после чего сказал, что вообще-то всё есть мусор. Я пожал плечами и подумал, что слово “мусор” в адрес того или иного, если не вообще всякого “культурного контента”, о котором я ему упоминаю в наших беседах... употребляет почти всегда мой старый друг, писатель экклезиастического склада ума и библейского возраста. “Зачем вы читаете этот мусор?!” Ещё я вспомнил, как на каком-то из фестивалей команда тамошнего телевидения выдёргивала за кулисы, да, там висел чёрный парчовый занавес… участников круглого стола, не всех, но особенно таких, которые приехали за тридевять земель, и когда я оказался за кулисами, звезда местного телевидения с пушистым микрофоном спросила меня: “Почему вы думаете, что такие литературные фестивали полезны?” “А почему вы думаете, что я так думаю?” — машинально ответил я вопросом на вопрос. -- Вы же не я, откуда же вам знать, что я думаю?” “Ну как… А чтО вы думаете, скажите — вы?” “Я думаю: вот она радость рыб!” — процитировал я Чжуан-Цзы, и она рассмеялась. А Францу, который ближе к посадке стал вставлять в свою речь отдельные слова на русском, в том числе “мусор”, но по-русски он не говорил, как и по-украински… я сообщил, что означает “мусор” на слэнге, он этого не знал. При этом мне вспомнилась фраза, которую повторял нередко мой приятель, независимо от времени года… на момент моего путешествия его уже не было в живых и всплывший в голове микростих, казавшийся таким дурашливым и солнечным раньше, теперь вернул меня в моё обычное сумрачное настроение: “Этим летом я стал своим менталитетом”. Покойный приятель был автором ещё и замечательного каламбура: “Во мне столько почтения, что это уже почти не я”. Я подумал, что во мне довольно-таки много почтения к устроителям этого… да и всех других фестивалей, в водоворот, или карусель, если угодно… каковых я угодил несколько лет назад… но всё-таки я это всё ещё я... Правда, я стал гораздо меньше писать, чем говорить о когда-то мной написанном, и тот же мой старый друг-писатель стал сравнивать меня, посмеиваясь, с охотником, который давно не охотится, но всё время говорит об охоте, не помню, кого цитируя… Ну а зачем писать? Моё ПСС гораздо больше уже к этому моменту, чем количество мыслей, посещавших мою голову за всю жизнь. “Не такой он умный, чтобы писать такие толстые книги!” — восклицал Марсель Райх-Раницкий, вроде и не в мой адрес, но я к себе относил эти слова ещё в большей мере, чем к их адресату. На каком-то другом фестивале меня выдернула не то чтобы за кулисы… просто предложила выйти в фойе, это было на банкете… Женщина представилась представительницей ОБСЕ и сказала: “Я хотела вас спросить: что, по-вашему нужно сделать, чтобы закончилась эта война?” И я ничего не мог ей сказать. Я сказал, что это странно, спрашивать об этом у меня, потому что я… живу не здесь… и не там… и неизвестно, живу ли… а это серьёзный вопрос… и я один раз пробовал на него ответить, в другом веке, в других параллелях, гораздо более южных… и мне тогда сказали: вот ты живи здесь и тогда говори, что нужно сделать, чтобы закончилась эта война… а так, прилетев по гостевой, какое ты имеешь право.
Опять же, зачем тебе писать весь этот стенд-ап, который я, скорее всего, сотру… да и вообще -- что-либо, если ты не знаешь, что нужно сделать, чтобы закончилась эта война?
Нет, она не задала мне этот вопрос, к счастью, а то бы я ответил: “Так а я ничего и не пишу”, на что она спросила бы: “Так а что же вы тут тогда делаете?”
Их-эрцелер, т. е. рассказчик мой не раз пожалел о том, что принял предложение Франца, начиная с того момента, когда он, направляясь далее к выходу, был схвачен за руку Францем: “Багаж! Транспортёр!” И вынужден был ждать, глядя на карусель чемоданов и сумок, ещё не зная, что его сумке, покинув транспортёр, предстоит совершить ещё немереное количество кругов.
Багаж Франца оказался огромным баулом, это был баул, да, настоящий клеёнчато-клетчатый баул, с какими ездили в прошлом веке “челноки”. “Это оборудование” — сказал Франц, когда мы взяли баул вдвоём за ручки… “Что за оборудование?” “Ну как, камеры, штативы, это всё…” “Но мне кажется, его тут на целую команду… зачем тебе одному столько… оборудования? Там что, рельсы, по которым ездят с камерой по кругу?” “Ну, не совсем… Но направляющие такие стержни…. всё необходимое… Нет-нет, в “зелёный коридор” мы не можем, мне же нужно всё это задекларировать”.
После того, как мы выстояли очередь и Францу поставили печать на его опись, мы направились к прилавку, где выдавали в прокат легковые машины, это тоже заняло несколько времени, и я уже проклинал ту минуту, когда согласился... но пока ещё не вслух.
Минут через пять Франц выключил навигатор. “Он указывает плохой маршрут, — сказал Франц, — я знаю, как намного короче!” — после чего он резко повернул руль, мы съехали с автострады и начали петлять между лабазами, овощными базами, чёрт знает чем, какими-то пунктами вулканизации... стеклотары… всё медленнее, как будто утопая в свалках, мы ехали вдоль бесконечного забора, последние сотни метров уже не по улице, а по узкому проходу, слева теперь тоже был забор, а потом третий забор вырос прямо перед нами.
“Через час выступление”, — сказал я. “Твоё?”
”Не моё. Моё завтра. Но я обещал быть на этом, и это важно... и для меня и для выступающих. Это мои друзья”. “Ну так ты успеешь, я же завезу тебя прямо в гостиницу!” — сказал Франц, давая задний ход.
Мы откатились обратно и потом ещё обратно… вернувшись в итоге, если не на исходные позиции, то всё-таки явно ближе к аэропорту, чем были до выключения навигатора, после чего Франц снова его включил.
Но через десять минут он не выдержал и с криками “Фердамт нох маль! Нет, это невозможно, он ведёт нас не туда, я же вижу!” — снова выключил электрический голос женщины.
Это повторилось несколько раз, пока Франц не остановил машину и не признался, что он понятия не имеет, где мы находимся.
“Ты не мог бы выйти и спросить у кого-нибудь, как нам вернуться на автобан?”
Я сделал было здравое движение — потянулся рукой к моей сумке, которая стояла на заднем сиденье… Но почему-то вместо того, чтобы взять её, махнул рукой и вышел из машины налегке, хлопнув дверцей так, как будто вышел с концами.
Ругая себя за нерешительность, за мою половинчатость... я выслушал удивительно подробный рассказ продавщицы семечек,”...потом направо, потом налево...”, постарался его донести до Франца, но, конечно же большую часть расплескал по дороге... “Но ты узнал, где мы находимся?” “Овёсный базар”. “А улица?” “ А улицы тут без имён, потому что это никакие не улицы”, — передал я Францу слова старушки вместе с семенами подсолнуха, которые, как оказалось, Франц тоже не ел, и чуть позже я вручил кулёчек другому местному жителю в знак благодарности за описание нашей дальнейшей траектории.
Кривая часа через полтора вывезла нас таки ближе к центру, чем к окраине, но ощущение зацикленности там только усилилось.
Когда мы делали очередной концентрический круг по городу и заехали на пригорок, серые высотные “сталинки” вдруг выросли перед нами, как скалы, и Франц сказал: “Вот там была наша квартира! Там мы с Таней жили!”
Это не вселило в меня надежду, что уж здесь-то Франц сориентируется, нет, я понимал уже, что это что-то другое, что не нужно пытаться объяснить… И в городе я точно так же, как до этого в пригородах, покорно выходил из машины и спрашивал путь у встречных… Не все отвечали, но все смотрели на меня, как на какого-то... попаданца, хотя я и объяснял им, что просто не успел купить сим-карту в аэропорту, очевидно, больше это походило на то, как если бы я выскочил перед ними из... пункта вулканизации телепортации.
Мы добирались от аэропорта до гостиницы три с половиной часа.
На автобусе это и вправду заняло бы 20 минут, я знаю это, благодаря дороге назад.
Повесть-не повесть, но рассказ… может быть, и напишется и будет состоять не только из сусанинской навигации и сатанинской таможни, но сейчас мне не хочется разносить в разные концы, т. е. в конец и в начало… всё, связанное с Францем… Так бывает: вы думаете писать совсем о другом, упоминаете Х просто для затравки, он кажется хорошим стартером… а Х становится стикером, от него невозможно избавиться.
Чёрт побери, мой “пишущий голем”, наверно, представляет из себя теперь машинку-комбинатор строк газет, пропущенных через шредер. Вспомнил, откуда эти стикер и стартер: из давней большой статьи в “Зюддойче Цайтунг” о первой встрече Черчилля и Гитлера, в Мюнхене, задолго до всего… “Антисемитизм, — сказал тогда Черчилль Гитлеру, — хороший стартер, но плохой стикер”. И вот это не имеет уже точно никакого отношению к рассказу, который превращается в рассказ о Франце, чего я не хотел.
Поэтому я попробую свести конец и начало, а уже потом, если ещё будет драйв, дописать… т. е. вынесу это за скобки, которые попробую сейчас же закрыть, промотав плёнку: через пять дней я увидел в аэропорту Франца, что было неожиданностью, я не знал, когда он летит назад, от мусора, т. е. темы своей фичи он не отвлекался, на литфест, конечно, не заглянул, последний раз перед этим я видел его, когда он довёз меня до гостиницы, где я продолжил, кстати говоря, совершать круги, как человек, соскочивший с карусели, по центробежной инерции.
Гостиница была цилиндрической, я видел её в раннем детстве, но тогда она была ещё более призрачной, потому что она была вечным недостроем… Т. е. она им оставалась до конца вечности, т. е. всю мою сознательную жизнь, как в моём родном Ха — Оперный театр.
Про гостиницу “Сатурн” я знал, потому что моя мама нередко бывала в командировках в этом городе и когда она узнала, что я туда лечу и буду ночевать в “Сатурне”, она рассказала мне, что за тридцать лет её посещений города здание оставалось таким же, каким я его видел, когда у них была совместная командировка с отцом, ну т. е. совпали просто командировки по времени, и они прихватили и меня заодно, было лето… И вот, значит, извечный недострой достроили, и внутри он оказался так похож на многоэтажный гараж, что если бы я не видел его оболочку в раннем детстве, и тогда же мне не объяснили, что это такая строится гостиница… я бы подумал, что это гостиница не для людей... лестниц, например, в ней не было, а был неуклонный уклон, по которому я и побрёл в свой номер, хотя были и лифты, но в первый раз я, ступив на красный серпантин (да, мой путь наверх был укрыт красной ковровой дорожкой, как будто тут проходил кино-фестиваль), я думал только немного глянуть, как высоко это всё простирается... да так и дотопал до своего номера. Размял ноги после трёхчасовой поездки и трёхчасового перелёта… С Юлием мы встретились в “Ирландском пабе” недалеко от гостиницы, я вчерне, но подробно воспроизвёл ему “рассказ”, который… не знаю ещё, как выглядит на бумаге, но в устном исполнении в сочетании с неожиданно недурственным местным пивом и карпатским коньяком, этот недорассказ... прокатил. “Ничего, что такая гостиница?” — спросил Юлий. Я удивился вопросу, но припомнил, что... на прошлых фестивалях, куда я залетал за эти годы с его лёгкой руки, гостиницы были несколько получше, хотя звёздочек у них было примерно столько же… Гостиничные звёздочки, как коньячные… Хороший коньяк, говорили в СССР, должен пахнуть клопами… А гостиница без клопов это уже хорошая гостиница… — что-то такое я бормотал, пока мы, покачиваясь, пробирались в свои номера, расположенные на разных этажах, и немного ещё зависали в промежуточном баре… “Клопов нет, но странным образом тут… остался дух тех лет, — сказал Юлий, — тебе не показалось, когда ты вошёл в номер, что там воздух застоя?” “Показалось, — сказал я, — точно. Но я решил, что там просто были постояльцы до меня, злостно курившие прямо в номере... Но странно, ты прав, если бы я не знал, что как раз во время застоя это был недострой, скелет… я бы подумал, что это тот воздух здесь задержался… Впрочем, знаешь, как меня называет мой переводчик? “Певцом застоя””. “Нет, не знал, — сказал Юлий, — ну тогда что ж... наслаждайся!” Мы выпили по последней, и я пошёл в свой номер, упал на кровать, надеясь сразу же отключиться… Но я услышал какой-то странный шорох… или даже скрежет… где-то в районе тумбочки или, точнее, ряда тумбочек, скорее, в углу… Для насекомого это было бы слишком громко, но для мыши в самый раз… Я встал и подошёл к тумбочкам, открыл и закрыл каждую, одна из них была холодильником, другая сейфом для денег и документов, на третьей стоял телевизор, я пытался заглянуть и за них… но это было нелегко, все тумбочки стояли очень близко к стене и они были без ножек, полировка этой невысокой мебельной стенки достигала пола… Я подумал, что может быть, это что-то скребётся на балконе в углу, открыл дверь и увидел, что там идёт дождь.
Но не ливень, и его совсем не слышно, когда балконная дверь закрыта — понял я, открыв и закрыв дверь несколько раз… Но что-то явно скреблось за тумбочками ещё громче, чем прежде… по крайней мере, не крысы и не мыши — я стучал по тумбочкам, я пробовал их отодвинуть от стены, любой грызун уже бы ретировался.
При этом звук всё больше напоминал вот именно тот, что издают грызуны… я вспомнил, что в харьковском оперном, когда он был вечным недостроем, водились куницы, которых я, будучи “певцом застоя”, конечно же успел с тех пор воспеть в одном из своих рассказов, так что не буду повторяться. Так или иначе, я, попробовав уснуть, понял, что при этом звуке это невозможно.
У меня возникла идея, я встал и отключил холодильник-минибар, нашёл т. е. вилку, розетку, выдернул… Ничего не изменилось, и я решил вызвать горничную, я набрал номер, который был указан на листке рядом с телефоном.
Горничная пришла так быстро, как будто подслушивала за дверью.
Я сказал ей “Послушайте” и приставил палец к устам (своим). “Я ничего не слышу”, — сказала она через минуту. Крыса, куница или летучая мышь… после этого обиженно заскребла с удвоенной прытью, так что не слышать это… девушка решила, что это было бы ещё хуже, отрицать данное нам в ощущении… и сказала “Да, слышу. Но я не знаю, что это. В соседнем номере никого нет. Я понятия не имею, что это”. Она ушла, пообещав прислать кого-то вышестоящего. И в самом деле пришёл её шеф, выслушал меня, выслушал “крысу”, убедился, что это не дождь, мы выходили с ним на балкон.
Он сказал, что он не знает, что это, поэтому пришлёт техника или даже инженера, возглавляющего техническую службу. Но только утром, сейчас ведь далеко уже не рабочее время.
Этот бред постепенно перешёл в недолгий сон, который так мало отличался от яви, что когда утром меня разбудил техник или инженер, точнее, когда он, всё осмотрев и прослушав, несколько раз выходя на балкон, постукивая по стенам… в конце концов поставил диагноз, мне показалось, что я таки сплю.
“Это потому, что здание круглое”. — буркнул он и направился к двери, но я преградил ему путь и потребовал разъяснений. Он нехотя, с какой-то досадой, сказал: “Ну, это потому, что здание круглое, понимаете? Вентиляционные ходы так устроены, что они усиливают шум дождя... Это дождь, его усиливают круговые полости. Вы в этом сами убедитесь, когда дождь пройдёт”.
“Ветер выл и скрёбся в стёкла пальцами, похожими на ржавые гвозди...” — вспомнилась мне строка из моего юношеского стихотворения, а дальше я не мог вспомнить, как ни напрягал память, собирая в тарелку на раздаче лепестки омлета и колбасные радости. За завтраком я застал Юлия, но он уже заканчивал и спешил в номер к своей колонке для какого-то издания. Кстати, литературные фестивали становились не раз темой не только его колонок, но и романов, ещё и поэтому я не раз ощущал себя как бы сказать, внутри них, или так: именно поэтому я до сих пор ни разу не тематизировал фестивали в своих произведениях, понимая, что это территория хорошо разработана Чернявским… В общем, он сказал, что у него в номере ничего подобного не происходит и посоветовал мне потребовать, чтобы меня перевели в другой номер, после чего откланялся.
В зал вошла Дорис, старая знакомая, писательница и переводчица из Мюнхена, которой я начал рассказывать о шуме, но Дорис тоже вскоре меня прервала: “У меня в номере точно так же”. “Стало быть, нет смысла тебе это описывать и... переходить в другой номер… Хотя у Юлия тихо, он говорит... наверно, в части номеров так, а в другой этак… И тебе это не мешало спать?” — спросил я. “Просто это ничто по сравнению с тем, что у меня было позавчера за стенкой”, — сказала Дорис.
“Сосед из Майнца привёл к себе ночью в номер девушку”. “Имеет право”, — пожал я плечами. “Да, но ты не представляешь, как это было громко. Я вышла, постучала к ним, он пообещал, что они не будут… так громко хохотать и включать музыку. Я попробовала уснуть и тут за стенкой началось… что-то вообще невообразимое и невероятно громкое, женских голосов при этом стало больше, я не выдержала, у меня же на следующий день, то есть вчера было выступление…” “Да, прости, я опоздал и на твоё и на Юлия, потому что…” “Не страшно… Я постучала к нему в дверь и когда он открыл, закричала: вы можете приводить хоть сорок женщин одновременно, майнетвеген, но только если все вы будете вести себя тихо! В противном случае я… не знаю, что я сейчас сделаю! Мне нужно выспаться, у меня завтра важное выступление!”
И это помогло, они странным образом утихомирились, может быть, переехали в другое место. Я даже удивилась. Но ещё больше я удивилась вчера вечером, когда услышала стук в дверь. За дверью стоял мой сосед с букетом из сорока роз. Это он сказал, что их точно сорок, я не считала... Он опустился на одно колено и сказал, что он ужасно устал от этих пустых женщин, которые никак не могут заполнить пустоту и бессмысленность его жизни и что он давно стал мечтать об “интеллектуальной красавице”, и вот он её, наконец, встретил… После чего он сделал мне предложение”.
“Вот это да. — сказал я. — Вот это я понимаю, сатурналии вместо пустоты и кругов Сатурна — миллион алых роз… Знаешь такую песню?” “Конечно, знаю!” — сказала Дорис, как всегда чуточку, кажется, обиженно, когда кто-то как будто сомневается в её познаниях советского и постсоветского пространства.
“Так что, ты согласилась?” — спросил я.
“Ты что, забыл, что я замужем?!”
“Ну что ты, Дорис, — сказал я. — Этого я никогда не забывал. Иначе я бы давно уже сам сделал тебе предложение!”
В последующие дни я поднимался в номер на лифте, а спускался пешком, мне нравилось медленное вращение в красном серпантине и когда я выходил из гостиницы, я некоторое время по инерции шёл, как в детстве, соскочив с карусели, по спирали.
Через три дня я увидел Франца в очереди на регистрацию и у меня возникло нехорошее предчувствие. Когда-то давно, когда я летал не на литфесты, а в служебные командировки, у меня была аэро... порто… фобия, которая питалась всякими такими... паранойяльными значками-заначками… например: однажды увидев на обратном пути пассажира, с которым я летел туда, т. е. в Красноярск… я стал мрачен, это совпадение показалось мне знаком того, что… Что? Плохим, в общем, знаком, смех смехом, но я тогда едва не сдал билет, а уж когда пошли глубокие воздушные ямы, в которых к тому же темнело, молнии… Но всё это в далёком прошлом, с тех пор я перерос свою аэрофобию… иногда мне кажется, что я теперь, наоборот, только в воздухе испытываю отдохновение и вместе с ним что-то вроде вдохновения.
Нет, я не пишу там рассказы, но их идеи приходят ко мне последние годы чаще всего в воздухе.
Увидев Франца, я, стало быть, не испытал страха совпадения, макабрического танца, Coins-Dance`а-признака катастрофы, загибания краёв субстанции... Спинозы, помехов в старой Спидоле… как в юности в Красноярске, но, естественно, я и не подошёл к нему, как бывало в детстве-юности, когда я видел впереди себя в очереди знакомое лицо, а лишь кивнул.
Но за скобкой, за тором, за брагой… я не смог откивнуться.
Франц молил о помощи, и я стал его синхронным переводчиком, а потом и стихийным соучастником. Полковник таможенной службы сказал, что я — именно я — угрожал ему, и это всё записано теперь на камеру — он указал вверх и вбок, и сообщил, что идёт вызывать “оперативную группу”.
Он зашёл куда-то в сторону, за какой-то прилавок, и через несколько секунд вышел со словами что нам крупно повезло, можем идти, но на будущее.
Диалог перед этим мне не воспроизвести... ссылки на Киотский протокол такого-то года, изменение на 180 градусов собственных слов (когда это произошло в пятый или шестой раз, и я указал ему на этот проворот, он, т.е. вот этот лысый, аж вспотевший от азарта человек, всё больше напоминавший вертевшегося угря, это и назвал — "угрозой").
Весь сыр-бор разгорелся из-за баула с оборудованием, который, если честно, в самом деле, был немного гротескным… подобное притягивает подобное и для гротескного в свою очередь полковника (в нём я, кстати, узнал персонажа моего знакомого писателя, который написал “таможенный роман”, где у него был полковник, который там же вроде бы и умирал от иада коллеги, что не мешало ему, естественно, воскресать в другой стране (в романе моего угрюмого коллеги, надменно презирающего все вообще фестивали-манежи-арены... ну понятно, куда его никто никогда и не зовёт... полковник жил в маленьком городке на границе Украины и России — с российской стороны), даже внешне полковник был похож на того, т. е. романного... Откуда я это знаю? Дело в том, что мой знакомый, автор и исполнитель, как он себя скромно величает, или точнее, своего рассказчика… в том смысле, что тот бывает ещё и раскрасщиком… и в этой своей книге… он нарисовал своего персонажа “на полях”, сделал такой внутренний... микрокомикс, который находится внутри романа в романе, но я не буду углубляться в чужие матрёшечные сны, мне хватает своей протояви, в которой…
всё ведь было запротоколировано, т. е. что было ввезено в страну, как я уже сказал, кроме того, у Франца были все до одной квитанции о покупке камер и прочего, что меня вообще-то потрясло — меня, но не полковника. Впрочем, чеки на него произвели какое-то впечатление, он явно думал, что нокаутировал нас, когда сказал про “критическую массу”, ну т. е. сумму, стоимость оборудования, он думал, мы этого не знали. Внешне он и бровью не повёл, взглянув на чеки, старая грёбаная школа, ну да… но понёс после этого уже такую околесицу… что и сам в какой-то момент, похоже, испугался и побежал вызывать опергруппу или машину скорой помощи… Нет, это трудно передать словами, к тому же, мне кажется, что я краду… да-да краду всю эту сцену из романа коллеги об “инфернальной”, как он её там называет, таможенной службе.
Да, все чеки были у Франца, из которых было видно, что общая стоимость оборудования очень далека от той критической суммы, за которой ввоз и вывоз из страны требует уже каких-то дополнительных сертификатов или чёрт его знает чего, этой суммы всё содержание сумы далеко не достигало, и всё было задекларировано, и Франц никак не мог понять, что ещё от него может хотеть этот странный человек, и я уже было думал ему это объяснить... но потом подумал, да нах… да какого хрена этот лысый чёрт будет тут… в общем, я не стал объяснять Францу, что на самом деле происходит, прорвались и так.
На "чек-ине" девушка спросила меня: "А вы не хотите стать добровольцем?”
“Вы за это получите 400 евро", — сказала она, глядя мне в глаза, не мигая, у неё были длинные ресницы.
Оказалось, что мне нужно всего лишь добровольно переночевать в этом городе ещё один раз и полететь на следующий день, потому что “Австрийские авиалинии” продали больше билетов, чем существует в природе… ну т. е. мест — в их самолёте.
“А что будет, если никто не захочет стать добровольцем?“ — поинтересовался я, вежливо отказавшись.
“Тогда система выберет сама тех, кому придётся задержаться. Причём, в отличие от добровольцев, бесплатно”.
___________________
В публикации использованы рисунки Александра Мильштейна