16 сентября 2021 | Цирк "Олимп"+TV № 36 (69), 2021 | Просмотров: 567 |
Варикозное расширение времени
Анна Гринка
Анна Гринка — поэтесса, писательница. Родилась в Мичуринске, жила в Геленджике, затем в Москве. Сейчас попеременно живёт в Балашихе и в Латвии. Окончила романо-германское отделение филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Тексты были опубликованы в журналах «Воздух», «Контекст», «Незнание», «Речпорт», Vesalius, на порталах TextOnly, «Цирк „Олимп+TV”», «Лиterraтура», «Двоеточие», «Грёза», «Полутона», «Артикуляция», «Сигма», Solo Neba и др. Также поэтические циклы с авторскими иллюстрациями появлялись на портале «Дискурс».
Другие публикации автора на нашем сайте
I.
***
произошло варикозное расширение времени
луна распустилась невиданным небом
вторым или третьим по счёту
но там не бывало нас
но там не гудели птицы
и самолёт ускользал от собственного следа
и человек, который не был мной
смотрел моим телом на цифры экрана
он раненный мной, то есть я
была его раной
а это
лучшее, что нарастало
в сосудистой грядке
и лучшая грязь
***
закольцованность моего излечения
погубит целый мир
не ударом по крови
но ударом по времени
я расскажу:
есть ранка от верёвки на руке
она заживает спокойно неделю
зарастает полупрозрачной сначала кожей
потом более прочной бабочкой
стремится не болеть
а в понедельник я просыпаюсь
вижу ранку снова нанесённой
чувствую верёвку
будто совсем вчера
и опять по кругу мази и пластыри —
стягивается и растягивается снова
как гармошное время вокруг
от такой медленной игры
звук должен быть очень протяжным
но я не слышу его, находясь в инструменте
будучи сердцевиной его
или даже самим инструментом
будто верёвка не отпускает ранку
возвращается и тянет её обратно
на перемотку
потихоньку вороша и без того
рыхлый континуум
вот он такой редкий уже
что в раночных окошках вижу прабабку
и несбывшуюся дочь
хмурятся и машут мне из-под кожи
эпидермисом мягко любимые
я их не слышу, но думаю иногда:
слышат ли они долгие звуки
из времени-гармошки?
наверное, да
для них эта музыка
и пластырем её не остановить
и играет её какой-то больший, чем я
родственник
дальше и глубже и гуще
всей нашей семьи
сбывшийся сразу во всех направлениях
***
их ленивые имена
начинают сначала
каждый раз, когда погода
была произведена
им не нравится утро дождя
не нравится солнечный грохот
не нравится пешая осень
и гонкой больная весна
их ленивые имена
буквами льют измену
и порядок звука и времени
уходит в немирную тень
там пересадка рисунка
в слове и прочем движении
грубо струится и плачет
как иней, бегущий в окне
и что-то кривится в солнце
что-то в дожде грозит —
это новое имя погоды
рушится из земли
***
что хочу, то и наблюдаю
никто не умеет, как я
все дураки
ленивые их имена
ни пропасть, ни склад
а несчётность моркови
проносят в растерянной почве своей
моё же проколотое плесенью имя
зорче несётся
всё оно — взгляд
никто не умеет, как я, проложить его зрением
шпионское в обе стороны имя
не корнеплодное, а зерновое
гниющее, чтобы дальше себя прогудеть
ловко назад
где развилка пронизана в грядке
и получается свернуть
в туннелях — как в песне
как в том, где молчать невозможно
где время становится мышцами
в скелетах недорождённых детей
как же приятно жить
зная, что только мои буквы — иллюминаторы
свёрнутые и готовые
прорасти и смотреть
или сгнить и не видеть
оба варианта одинаковы
и не происходят
***
оскалившись, имя ищет
но нет ещё выстрела
памяти нет
есть дырочка в зрении
откуда
без сна и солнца на курке
придёт насквозь
II.
***
не пойми, чем болит живот
не вызови его азбуку на себя
не пойми непрожитую кровь
вот она:
нитка окна
развернулась из кукиша
где пальцами сложенный рой
роняет не мёдом, а криком
пчелиный сквозняк перекрытый
боль золотой
простор
***
выбранный тщательный закат
над оглушённой землёй
она не умеет больше биться
но умеет выбирать
из почв своих рассматривает тени
из них звучит икота, будто дети
из них ползёт прохлада, но недолго
земля не слышит, но берёт по голосам
по волосам сверяет их, растущих
с осколком леса: всё теперь одно
и корни перемолотые ноги
совместно улыбаются в зерно
откуда будет звук, но не сегодня
откуда выбирается земля
себя вбирает, снова выбирает
и слух выходит снова из неё
лучом закатным
***
стелется плоский пар —
масло, выпитое с губ
часовые поглядывают из кожи
микроикра иммунных огоньков
команда в уменьшенном батискафе
застрявшая в капилляре, где стенки аппарата
не устояли под пульсом —
и животное диско
человечья глубинная нить держит теперь их в танце
ноги двигаются без остановки
нажимая на пухлые кнопки
бегущего многомерного пунктира
слышного из всяческих мелких сторон
пока качается их лодочка и думает
тоже кем-то стать, провернуть правильно стенки
в сторону лейко-, а то и эритроцита
и тоскливо смотрит в кожу медицинская комната
из которой начался исход в пациента
в его улыбчивую броню
трещин и происшествий
под которой музыка собирается быть хрупкой
долгими толчками
и никак не соберётся
***
пробить налёжанный огонь
свалянный в тушку вереск его
под шагом тех, кто отдыхал
настолько, что выронил мор из себя
в самую пламени мягкую глушь
в самую корку золы уплотнённой
вот она сонная, будто горит
на ожидании ложном
в котором нет встречи, и роет земля
врущую темень тоски под себя
снова по ней отдыхают шаги
снова спокойные смерти слышны
снова пробитый лежачий огонь
смотрит наверх через ранку
леску удара вбирает, ползёт
и начинается заново
***
не бывает слишком большого страха
каждый поезд встаёт перед тобой как перекрёсток
где в разные стороны расходятся магазины
побывавшие в мыслях пассажиров
и голод пересчитывает покупки
вытравляя пространство полок наружу
и несётся оно
вязкой, но очень ускоренной лавой
вот смотришь по сторонам —
поезд просторен людьми
поезд огромен
речной супермаркет в венах его летит
не бывает слишком большого страха
растут переулки
вырванной тьмой и запёкшимся снегом
из-под ногтей
между одеждой и холодом —
холод их встречи
немного другой, о нём понимаешь, когда
паника пронизывает нитями грибными
свитер и пуховик
они становятся слоем кожи
и мёрзнут навстречу начальному страху города —
страху продлиться в пересечениях
вырваться, стать
протуберанцем
а после наростом кривым
из многостроек и серых огромных линий
не бывает слишком большого страха
есть дом для тебя —
ещё одно пространство, позолоченное стенами
покрытое ими, как рыбой проглочен крюк
шкафы, холодильник, ящики и коробки —
тоже прекрасны для рук, когда касаешься внутрь
всё это есть
и бывает дальше, когда ты спишь
пока сны обступают
рассматривают тебя на части
подселяя драгоценную дрожь
и утром, когда проснёшься
дотронешься миром с кожи
всего наполнения комнат
утвари мерной своей
выльется рябь, проскочит
новым моллюском густым
новой кривой позолотой
добавится в стены твои
и не будет большого страха
будет ровный наружный страх
оболочный обойный рой
есть дом для тебя — ты в нём
не бывает слишком большого страха
в растущем и сжатом листе
каждая площадь недостаточна в голове
есть разгулочный гул внутри —
каждый страх решетом перед ним
пропускает слова
и только
***
Пол Атрейдес идёт в пустыне
и замечает немного России
в одном из густых видений
возмущается, но падает перед ней
на подрубленных коленях
издалека одинокий гигантский червь
видит его и плачет
распростёртым клыком своим
ветром души медовой
глухотой близнечного сна
весь он как будто колокол