22 мая 2018 | Цирк "Олимп"+TV № 28 (61), 2018 | Просмотров: 1122 |

Прерии, сабербы и травмы канадской литературы: роман Катерены Верметт “Пустырь”

Елизавета Тарнаруцкая

Женщина смотрит в окно своего дома, где на заброшенном пустыре банда подростков насилует 13-летнюю девочку. У женщины плачущий младенец на руках, поэтому она не поднимет тревогу, уложит ребенка спать и позвонит в полицию только через два часа, когда все разойдутся. Полиция приезжает и неохотно фиксирует ее рассказ об изнасиловании. Через несколько страниц мы узнаем вместе с женщиной, что изнасилованная девушка, из которой в больнице вытаскивают осколки бутылки (да, насиловали бутылкой) была ее родной племянницей.

Да, это сюжет, который мы скорее ожидаем от поздних фильмов Балабанова, чем от романа канадской писательницы. Канада на протяжении всей второй половины двадцатого века строила имидж доброжелательной улыбчивой страны, где ничего никогда не происходит и где люди забыли, что такое замечать цвет кожи друг друга. Но канадская литература в очередной раз доказывает, что искусство обмануть сложно и оно схватывает проблемы быстрее и тоньше любых других видов знания. Поэтому канадская литература в своей массе - чтение очень концентрированное и тяжелое, а проблемы, затронутые в ней, до предела острые и больные.

Роман “Пустырь” - это первый роман, написанный Катереной Верметт в 2016 и вошедший в шорт-лист Премии Генерал-губернатора по литературе - самой престижной канадской литературной награды. В 2013 году книга стихов Верметт North End Love Songs не только вошла в шорт-лист этой премии, но и получила первый приз. Верметт начинала как поэт и певец городских сабербов, населенных по преимуществу индейцами и метисами. Ее сборник стихотворений North End Love Songs посвящен одному из самых старых и криминальных районов Виннипега. Верметт выросла в этом районе, там пропал ее 14-летний брат, которого полиция отказалась разыскивать. В романе “Пустырь” почти нет имен собственных, кроме имен героев, но, очевидно, что топос поэтического сборника и топос романа один и тот же – это район North End города Виннипега, провинции Манитоба. Роман “Пустырь” повторяет темы, уже поднятые в поэзии его автора, но оформляет их в форму истории и череды женских нарративов: Манитоба, Виннипег, сабербы, семейные связи, колонизация, насилие, справедливость, судьба коренных народов, наследие и культура метисов, город и резервация. Все эти темы одинаково важны для романа, и если упустить какую-то одну, архитектоника его непременно разрушится, что и делает роман очень насыщенным и тяжелым, хотя и написан он простым и прозрачным английским языком.

Как почти для всего канадского искусства, здесь чрезвычайно важна локация. Канадцы вообще заворожены пространством и равнодушны ко времени, поэтому очень часто в канадской прозе читатель будет слабо себе представлять, когда происходит история, но он совершенно точно будет знать, где она происходит, даже если нет прямых указаний. В романе “Пустырь” это один из бедных, преимущественно метиских районов Виннипега, столицы провинции Манитоба. Современный Виннипег, согласно официальным и неофициальным данным, - самый расистский крупный город страны, расположенный в центре канадских прерий. Когда Алексей Толстой писал об одиноких самарских степях, он просто не представлял себе, насколько пустыми и безнадежными бывают степи на другом континенте. Неофициальное название этого города Винтерпег (Winterpeg) - из-за экстремально холодного климата, герои романа все время мерзнут в его сабербах. А мерзнут они, потому что бродят по ним пешком - деталь, важная и не совсем понятная для тех, кто не знаком со структурой северо-американских городов.

Сабербы - это не просто жилые районы, удаленные от даунтауна, делового центра. В сабербы чрезвычайно сложно проникнуть пешком, они разделены между собой многополосными хайвеями, рядом с которыми пеший человек чувствует себя ничтожным и хрупким. В сабербах часто нет тротуаров, потому что они не были предусмотрены для пешеходов. Жители гуляют в сабербах только в специальных парках, куда нужно ехать на машинах. Если в сабербах появляется пеший человек, то он сразу попадает под подозрение, как потенциальный грабитель или взломщик гаражей. В современных сабербах Виннипега живут не только белые респектабельные канадцы, но есть целые анклавы, где живут индейцы и метисы. “Пустырь” - это, конечно, не только кусок невозделанной земли между домами в сабербе, где и происходит изнасилование. Пустырь - это и промерзлая провинция Манитоба, это и город Виннипег; в конце концов, вся Канада после колонизации - это огромный пустырь для героев этой книги. Пожалуй, роман этот - частный пример воплощения в жизнь масштабнейшего гуманитарного проекта, предпринятого западной цивилизацией в последние 20-30 лет: попытка смотреть на мир глазами того, кто рассказывает историю, добиться отмены колонизаторской/западной/мужской/цисгендерной (нужное подчеркнуть) перспективы. Хотя Катерена Верметт - тоже представитель коренных народов, но ее родной язык английский. Она - такой же продукт западной цивилизации, как и любой цисгендерный белый мужчина. Наверное, поэтому она мало доверяет даже своему голосу. Ее роман говорит голосами метисов - по преимуществу женщин, членов одной семьи.

В романе чрезвычайно важно, что почти все герои этой книги - родственники, и генеалогическое древо на форзаце помогает восстановить родственные связи. Структура романа - одновременно триллер-расследование преступления и набор женских нарративов. Говорит девушка-подросток, которая влюбилась в мальчика и пошла с ним на вечеринку, где и произошло страшное и жестокое изнасилование. Она не хочет рассказывать, как это произошло и кто это сделал, и виновник открывается читателю только в финале романа. Говорит мать девушки, которая мучается сомнениями в отношении ее нового бойфренда и боится доверять мужчинам. Звучат голоса бабушки - главы семейства, сестры, борющейся с алкоголизмом, близкой подруги-социального работника, которая осознает, что мало может помочь своим подопечным, так как сама страдает от опутавших ее проблем.

Единственный мужчина, на котором ненадолго сфокусирован взгляд - это один из полицейских, который приезжает на вызов об изнасиловании. Он тоже метис, но давно живет с белой девушкой и почти полностью вписался в западную культуру. Он бы и вовсе не вспоминал об этом факте, если бы статус метиса не помог ему устроиться в полицию (в Канаде узаконена привилегия при приеме на работу для индейцев и метисов). Но несмотря на эти официальные преимущества (или благодаря им) офицер Скотт сталкивается с бытовым расизмом в устах своих коллег каждый день. Его напарник - типичный толстый полицейский Кристи из американских фильмов, лентяй и любитель пончиков - не называет Скотта по имени, но обращается к нему “Мети” (английское “metis” произносится как “мети”), конечно, не видя в собственных словах никакой расистской подоплеки. Когда в начале романа они приезжают на вызов об изнасиловании, Кристи демонстративно отказывается верить в версию об изнасиловании и говорит, что скорее всего это была драка между бандами метисов. Он определяет всех женщин-метисок как dime a dozen (десять центов за дюжину, то есть ничего не стоящие), не думая о том, что мать его напарника - как раз одна из таких женщин.

Хотя этот слегка-расист-полицейский Кристи - чуть ли не единственный белый персонаж романа, а все остальные - метисы (взрослые метисы, метисы-подростки, нарко-банды метисов, социальные работники-метисы), в романе демонстративно не упоминаются индейские школы-интернаты, вероятно, самый травматичный и жестокий эпизод канадской истории, о котором начали публично говорить в Канаде относительно недавно. На протяжении всего XX века индейских детей и метисов насильно забирали из семей и помещали в интернаты (управлявшиеся католической церковью), где запрещали говорить на родных языках и всячески приучали к западной культуре. Все это сопровождалось многочисленными случаями физического и сексуального абьюза, часто заканчивающегося смертью. Самое удивительное и страшное, что это вовсе не дистантная, далекая история, как рабство в США, а это происходило, когда все читатели этого текста были живы: последний интернат был закрыт только в 1996 году. Судя по всему, действие романа происходит в современное нам время, поэтому можно сделать вывод о том, что его взрослые герои прошли через этот опыт, но не хотят о нем говорить и вспоминать. Однако, почти как советские “деревенщики”, они все время вспоминают свое раннее детство в резервации, только в отличие от последних, у них нет никакой уверенности, что вернувшись туда, они обретут себя, и потерянные связи восстановятся. Они все понимают, что “возвращение к корням” - это утопия и жизнь в резервации среди своего народа не может вернуть то, что давно утрачено, а это, как ни странно, не культурные, а именно семейные связи. Да, все герои этой истории метисы, но они тоскуют не от того, что не говорят на родном языке или не проводят традиционные обряды, а от того, что они растеряли непрерывность семейной связи, а также дружбу и поддержку, которые неотделимы от этого. Только жестокое изнасилование девочки собирает всех членов семьи под крышей госпиталя, где они вспоминают прошлое, винят и прощают друг друга.

Финал романа, когда Скотт находит человека, который совершил изнасилование, почти совсем стирает социальный контекст. Конечно, это роман о канадских коренных народах, о том, что с ними произошло после прихода европейцев на континент, о том, что женские голоса должны быть услышаны, но преступление над 13-летней девушкой-метиской совершила другая 13-летняя девушка-метиска, которая, к тому же, была в тот момент беременна. Устрашающий катарсис этого открытия заключается в том, что насилие не имеет цвета кожи, скорее всего оно не бывает гендерным и имеет только косвенное отношение к колонизации и расизму. Да, мы знаем о том, что в современной Канаде у индейской женщины в два раза больше шансов быть изнасилованной и убитой, чем у белой, нам продолжают рассказывать в новостях, как индейские женщины бесследно пропадают и никто их не ищет, мы знаем, что такое наследственная травма и видим ее на лицах тех индейцев, которые бродят по районам больших городов в Канаде. Но Катерена Верметт в романе “Пустырь” говорит о том, что хотя колонизация - это, несомненно, преступление канадского правительства против коренных народов, однако жестокое начало в человеке выходит за рамки этих преступлений и не определяется ими.

Хотя этот роман и проходит под категорией “литература коренных народов Канады”, он все же “канадский” в очень в западном смысле, являясь частью, простите, «белой» англоязычной литературы. Если бы мне случилось писать статью на тему “Как читать канадскую литературу”, я бы выделила три ее вечных признака: важность места; потеря семейных связей; Канада как одинокая пустыня (даже если действие происходит в Торонто или Монреале). И в этом смысле Верметт не отличается от Элис Манро, Маргарет Этвуд, Мордехая Ричлера или Элистер Маклауда, которые писали о монреальских евреях, канадских шотландцах, канадцах, которые забыли, кто были их предками. Удивительно, что перечисленные авторы совершенно не похожи друг на друга, и никаких “пушкинских” и “гоголевских” традиций у канадской литературы, конечно, нет. Я даже не уверена, можно ли говорить о существовании как таковой “истории канадской литературы” как истории преемственности и истории дискуссий. Возможно, канадские авторы не читают друг друга. Канадская литература не оглядывается на саму себя и почти никогда не рефлексирует над самой собой, а только над меняющимся миром вокруг и его голосами. Но при этом она сохраняет какое-то трудно уловимое стилистическое единство, одинаковое для историй о монреальских интеллектуалах и о метисах, затерянных в пустырях канадских прерий.