09 сентября 2015 | "Цирк "Олимп"+TV №18 (51), 2015 | Просмотров: 2166 |

Жизнеутверждающий реквием жонглёра

(предисловие к книге Дмитрия Веденяпина «Домашние спектакли», готовящейся к изданию в поэтической серии «Цирка «Олимп»)

Сергей Лейбград

Очень сложно избежать давно уже скомпрометированного пафоса и повышенного градуса серьёзности в отношении к собственной, тем более литературной жизни. И при этом не свалиться в бесконечную амбивалентность, обесцененность и неразличение, прикидывающееся остроумием.

В любом случае, сегодня, а это «сегодня» длится, по меньшей мере, последние три года, я не только стилистически, этически и психологически, но и физически ощущаю оглушительный разлом и бессовестный разрыв времени и культурного пространства.

Вероятно, этот «распад атома» несопоставим с тем, что происходило в России век назад. Вероятно… Но субъективное болезненное чувство потери воздуха и языка, претендующего хотя бы на минимальную универсальность, кажется неотвратимым и беспощадным. Эпоха российского «постмодернистского гуманизма» ёрническим шёпотом, срывающимся на отчаянно иронический крик и лирическую исповедальность, приказывает долго жить. Завершается не только целый и целостный культурный период зримой свободы и речи, заканчивается (закончилась?) собственная сколь-нибудь социальная биография.

Остаётся телесная испуганная данность, выглядящая всё более фантастично, средневеково, варварски и чудовищно. Остаются усилия и вспышки сознания и памяти, экзистенциальные сны, очень похожие на эмигрантские попытки сохранить речевую подлинность и антропологическую адекватность. С острым и беспробудным чувством человека, пережившего своё время…

Я пишу предисловие к книге избранных и новых стихов Дмитрия Веденяпина «Домашние спектакли». Мне кажется издание этой книги неизбежным и необходимым именно в поэтической серии «Цирка «Олимп». В память о том авантюрном художественном пространстве, которое с начала 90-х годов смешно, весело и искренне формировалось в провинциальной Самаре. О том самом пространстве новой органической литературы, которое обозначалось именами и текстами Геннадия Айги, Всеволода Некрасова, Генриха Сапгира, Александра Ожиганова, Виктора Кривулина, Тимура Кибирова, Юлия Гуголева, Льва Рубинштейна, Михаила Айзенберга, Сергея Гандлевского, Виктора Коваля, Александра Макарова-Кроткова... «Перед тем, как всё забуду, я запомню навсегда»…

Это пространство я не представляю без Дмитрия Веденяпина. Без его пластической и непокорной просодии. «Жизнь моя в столбе бесплотной пыли, В облаке, расплывшемся от слез, В зеркале, которое разбили, А оно очнулось и срослось». В веденяпинском «постакмеизме», с глухими отголосками «Московского времени», чутком и восприимчивом к меняющемуся, сумеречно рассветному миру всегда было что-то от многозначного, как архитектурный замысел, реквиема. Ранимая, сиюминутная, подробная, хрупкая жизнь в его стихах всегда была прочно, почти навечно защищена светом, стеклом, облаком, дымом, водой, льдом, снегом, музыкой бесконечно длящегося и уже неизменимого воспоминания. Существования. Параллельного времени.

Его стихи чрезвычайно речевы, непосредственны, но эта прощальная и простительная непосредственность как будто уже в момент своего произнесения становится прошлым. Прошлым и вечным. То есть и будущим. Которое непременно вернётся к тебе, как возвращаются времена года, облака, старые фотографии, образы, электронные письма.

Впечатления-отпечатки, в которых давным-давно случившееся проявляется в настоящем и наступающем. Индивидуальная человеческая, сугубо личная биография в стране, где беспрерывно летят щепки, рушатся, взрываются судьбы и здания, стоит неколебимо, бесстрашно и неустранимо, как одуванчик. Как всё в том же стихотворении Веденяпина 1994 года: «Но не зря в серебряном конверте Нас бесстрашно держат на весу – Как от ветра, спрятавшись от смерти, Одуванчик светится в лесу».

Сохранять эту динамическую неподвижность Дмитрию Веденяпину всё сложнее. На трещинах и порезах проступает химия нынешнего политического безумия, методически врывающегося в быт и ежедневность даже глубоко частного человека…

Мне очень нравится, что Дмитрий не только удивительный переводчик, способный передать вещество бытия-присутствия в процессе трансформации с английского языка на русский, и совершенно особый, замечательный поэт. Я помню, что он ещё серьёзно занимался самбо. И даже был инструктором по жонглированию. Ведь чтобы зрительный, экзистенциальный и символический образ не распадался на фрагменты и осколки, чтобы он был одновременно живым, зависящим от твоего собственного дыхания, жонглёр не на мгновение не останавливается. Незаметно для тебя он живёт всем сознанием, всем телом, всей жизнью. Он экзистенциально классичен, античен и абсолютно сиюминутен, современен, публичен, уникален. Он свидетельствует о своей биографической вечности на площадной цирковой арене.

И его лицо – это не застывшая маска, как может кому-то показаться. Это лик. В столбе солнечного и электрического света. И языка. Накануне прощания и разлуки, неотличимых от приветствия и встречи.