04 декабря 2014 | "Цирк "Олимп"+TV №15 (48), 2014 | Просмотров: 2325 |

Неприкаянная благодать

Сергей Соловьев

 

Родился в 1959 в Киеве, автор 12 книг поэзии и прозы, в числе которых «Крымский диван», «В стороне», «Адамов мост» и др. Лауреат премии «Планета Поэта», финалист премии Андрея Белого. Живет в Мюнхене.

 

***
Разум, доминантный самец,
перечитывает Потец,
перебирая страницы как шерсть у самки,
выкусывает.
Кассандра
стоит на стене и поет в небеса от пуза.
Он спел бы тоже,
но как примату
ему тревожно:
трава не смята.
Вглядывается исподлобья:
потец
на ней проступает.
Он – нянька, на нем чепец,
а в глазах – гоби,
божья роса. Многоразовая
нянька. С посохом
между ног. Грация,
кланяется. Человек для разума,
как для скота силос,
производится без доступа воздуха.
Есть многое на свете, друг Иррацио,
что и не снилось.
Живи и помни, говорит отец,
рассвет со лба стирая, как потец.

 

***
Лицо у нее отвернуто,
а руки-ноги, как молдаване –
вино и песни.
Пахнет спермой и ворванью.
Красота растлевает,
да, мальчик с головою песьей?

Разве ты не помнишь ее-себя,
как сновали вы из живого в мертвое:
сезам – сезам,
и она вобрала всего тебя,
а потом лежал в ней, к стене отвернут,
а она, как посуху, по слезам.

Неприкаянная благодать,
небеса из конца в конец,
отрешенные шарики и сосуды.
Уходящее, со спины – отец,
обернется – мать.
Но едва против света уже разглядишь отсюда.

 

***
Наступил на улитку во тьме.
Жизнью меньше,
словом больше.
Без домика. Просто слизень.
С одним легким
и капельными глазами
на чутких веточках.
Гермафродит.
Такой же,
как мы были когда-то
до засолки рябины.

 

***
Дождит, пространство между нами не простаивает.
Птицы в себе сидят, как в концертных ямах,
настраиваются, деревьями-меломанами обрастают.
Жду тебя, думаю о последних минутах Омар Хаяма:
взял он книгу ибн Сины «Об исцелении» и открыл
на главе «Единое во множественном», и отошел,
заложив страницу золотой зубочисткой,
тихо так отошел меж раскинутых крыл.
Семь дней я творил тебя, отворял. «Хорошо!» –
как явствовало из моей записки,
вложенной трубочкой в твои ложесна,
похожие на сведенные ладони,
в которых… я бы сказал, теперь – забриски
поинт. А была весна
на заречной улочке. Где ж ты там ходишь, доня
омута, инок страсти, страстотерпица-изуверка,
булочку ешь? Ветрено. Баржа ржавая, как щеколда
в берег вдвинута. На мосту стоишь ты, наверное,
вдаль смотришь, Ножки сжаты твои, рощи голы…
А записка? Или вынула, влажную,
нечитаемую, как те двое – с ангелом у ворот?
Дурачок, обнимаешь меня, давай, ляжем.
В Боге, шепчешь на ухо, не инсталлирован word.

 

***
Он лежал на ее бедре и тихонечко дул во тьму,
как на легкую пенку на молоке, на оторочку
ее сорочки, и улыбался, скользя ко дну.
А в соседней комнате, только бог знает где – 
крохотный суфий кружился у ног ребенка.

 

***
Он говорит: понимаешь, как это ни странно звучит,
но думая о смерти, меня беспокоит тело, только оно,
вернее, память о нем – непродолжительная, но все же,
пока энергия переходит из одного в другое. Даже ведь
если нить перерезать, какое-то время еще существует
ее прошлое – эта натянутость, нож, воздух, где-то оно
всё еще затихает, длится. В этом странном зазоре –
ни вперед, ни назад. Ведь известно, что бесконечен
и самый ничтожный отрезок, если делить его надвое,
натрое и так далее. Я о памяти тела, его несвободе,
его, так сказать, башмаках, переходе, о чашечке кофе
с прости господи небом над ней, и особенно там, где
у каждого свой этот список во рту, и особенно там,
где ты делишься, рвешься до бесконечности между
телом и духом, меж импульсом, говорит, и частицей,
пока что-то третье все еще взглядом удерживает тебя,
удерживает… и отпускает – из одного в другое.

 

***
Если взглянуть на мир как на текст,
различимы две записи: ранняя, безупречная,
и крайне неровная, поздняя, неоконченная,
похожая на набросок, и будто другой рукой.
Или той же, но что-то упущено –
время ли, слово ли, чувство меры…
Странный, парадоксальный ход:
одновременно – прорыв и прорва.
Можно, наверное, было вписать его мягче –
этого человека – где-то на третьем плане,
не нарушая целого и единого.
Нет, возвращается и дописывает
именно так: отрывисто,
между строк,
расплывающихся,
исчезающих
навсегда.