07 января 2012 | Просмотров: 2444 |

Содержание формы, или Сезам, откройся

Сергей Лейбград

Подробнее об авторе

В своих наивных нападках на "постмодернистскую" литературу ревнители классической ясности и стихийной исповедальности имеют один, как будто бы, неопровержимый аргумент, презрительно и молчаливо гордо игнорируемый их эстетическими оппонентами. А именно – относитесь как угодно к этим свойствам, наслаждайтесь ими или страдайте от них – но сознательное и едва ли не азартное комбинирование, центонность, интеллектуализм, игра и провокация, стилистическая мимикрия и прочие признаки ненатуральности, сочинительства, "не природности" есть суть творческого метода "других" (не советских, не русских, а русскоязычных) литераторов. Причем, под эпитет "постмодернистская" попадает необъятное сонмище (какое веселое претенциозное слово!) пишущих (и в прошедшем, и в настоящем, и в будущем временах) от Владимира Набокова до Владимира Сорокина. В одном круге адского бомбоубежища томятся, кроме случайно названных, и никогда "вместе не служившие" Абрам Терц, Иосиф Бродский, Всеволод Некрасов, Виктор Кривулин, Елена Шварц, Саша Соколов, Юрий Милославский, Марк Харитонов и прочая, прочая, прочая… То есть все не Большие, не Нравственные, не Народные, не Государственные, не способные просто так в благородных и общеполезных целях пользоваться великим и могучим, данным нам раз и навсегда родным языком, а также универсальными и непререкаемыми заповедями первых христиан и последних строителей коммунизма. Все, пьющие не от неизбывной любви к бесконечным далям, березовым веникам и простой девочке Лиде… Москва и Петербург, Екатеринбург и Челябинск, Нью-Йорк и Иерусалим слились в едином демоническом угаре разрушения, гордыни и самокопания.

Смешно говорить, что вместо постмодернизма могло бы фигурировать любое другое услышанное от Курицына слово. Но что поделать – именно это произносится слишком часто, слишком убедительно и невероятно аппетитно. А то быть бы всем безобразникам концептуалистами, поставангардистами, метаметафористами, маньеристами, рококошниками, прерафаэлитами, короче – формалистами или еще кем-нибудь в подобном роде… Какая разница?.. В данном случае, никакой. Только вот мертвая зашоренная словесность, прикрывающаяся, как туземец, набедренной повязкой реализма, настойчиво и небезуспешно изображает (симулирует) из себя поборника естественности и человеческой непосредственности. Это становится как бы общим местом. Бутафорский борщ из предельной вторичности, ритуальности и этнографической орнаментальности почему-то позволяет якобы реалистам свидетельствовать, пусть и о скучной, пресной, навязчивой, но правде жизни. А ведь господа Беловы, Крупины, Личутины, Бородины, Приставкины, Поляковы, Ермаковы плохи не своими нынешними или прошлыми убеждениями (они у них часто диаметрально противоположны), а плохи как писатели, всегда были плохи, если не сказать фальшивы. Легенда о чудесной "деревенской прозе" и замечательной "тихой лирике" – жалкая иллюзия, мираж несчастного советского интеллигента, безуспешно ожидающего автобус нужного маршрута и жадно, до аберрации зрения вглядывающегося в асфальтовую безысходность…

Дело не в том, что "иная", "другая" (опять же "постмодернистская") литература умнее, остроумнее, разнообразнее, изысканнее, терпимее, лишена псевдогероизма и ханжества, открыта пространству и времени. Самые заразительные и обаятельные ее черты – это реальный прорыв в художественную и метафизическую подлинность, освобождение языковой и лирической энергии, эстетической и психологической полноценности. Честное слово, я люблю Набокова не за его, ставшие банальными и признанными, изощренность, филигранность, "шахматность" (я воспринимаю это как всего лишь неизбежный, неотменимый пароль, своего рода "отмычку" для Сезама). И в Джойсе, и в Борхесе, и в Набокове меня влекут мерцающая чистота, пульсирующая осязаемость переживания, тревожная нежность грусти и страсти, цветная вспышка жизни, воспоминания, счастливой секунды перед небытием… От прозрачного и почти наивного "Дара" до "Лолиты", "Бледного пламени" и "Истинной жизни Себастьяна Найта"…

И Бродский (первый среди равных), и Цветков, и Гандлевский гипнотизируют сознание единственной точностью абстрактного и биографического, универсального и нечаянного слова. Стереоскопический смех Рубинштейна – печальная и торжественная поэма нашего коммунального одиночества. Центонные мелодии Тимура Кибирова растворяют все, кроме непридуманных интонаций и детской непосредственности, хрупкого кристалла, празднично и застенчиво приемлющего мир. Бедный Всеволод Некрасов, блаженный Всеволод Некрасов. Контуженный на последней войне подданный Российской империи будет в бреду говорить его стихами, и по этим скупым словесным разрывам не составит труда воскресить уже несуществующую страну.
Будем сколько угодно прикидываться, господа. Без самоиронии и стеснительности, жестокости и безумия трудно не только забывать своих любимых, но и рассчитывать на безболезненную казнь. Последний реалист сегодня – Фридрих Горенштейн, автор легкой и сомнамбулической повести "Ступени", и тяжеловесного и сердитого до отвращения романа "Псалом", который, не отрываясь ни на секунду до самой последней страницы, страстно не хочется читать. Писатель этот столь педантичен и точен, прямолинеен и ангажирован собственным заблуждением, что, сам того не ведая, врезается на полном ходу в фантастическую Америку вместо расчисленной на карте и без него не скучающей Индии…

Современность требует размежевания, ухода в себя или, по меньшей мере, к своим. Отличия принципиальнее сходств. Петербург и Москву нельзя представить даже в самой хлесткой антиутопии двумя районами одного постурбанистического города. И не надо. Достаточно того, что есть литература, которая, нет, не возвращает, а воплощает, да нет, просто возникает независимо от нас и не для нас, но вместе с нами – и этим хотя бы немного похожа на преображение и бессмертие.

Книга закрыта. Что остается брошенному в подвалы подсознания некогда разумному существу, жителю уже не двадцатого и еще не двадцать первого века? Чувство языка, собственной (пусть и ненужной) уникальности и личного достоинства. Без вычурной позы, истерического отчаяния и дешевой надежды на светлое до рези в глазах будущее.