07 января 2012 | Просмотров: 2717 |

Мужчина и женщина

Ирина Тартаковская

Почти соц-артовские заметки

Социально-экономические, политические и культурные изменения, произошедшие в России за последнее десятилетие, существенно повлияли на все аспекты социальной жизни. Насколько они смогли затронуть отношения между полами, которые подкрепляются всей системой властных отношений? На этот вопрос пытались ответить уже многие авторы, но динамичность перемен и разнообразие их проявлений делает тему поистине неисчерпаемой.

Мне показалось интересным использовать материалы советских газет в качестве образца "легитимного дискурса", представляющего государственную точку зрения по всем основным вопросам, в том числе и на то, что является "нормой" и "отклонением" в сфере пола.

Я выбрала три советские газеты, принадлежавшие к числу наиболее известных и влиятельных: "Известия", "Комсомольскую правду" и "Советскую Россию". Для того, чтобы проследить эволюцию этих представлений в постсоветской России, я использовала те же конкретные издания за те же месяцы, но 13 лет спустя. За это время все газеты стали независимыми от государства, но сохранили ведущую позицию в российском информационном пространстве: "Известия" (до самого недавнего времени) были наиболее влиятельной газетой либерального направления; "Комсомольская правда" осталась наиболее популярной молодежной газетой, а "Советская Россия" превратилась в самую массовую оппозиционную газету.

Для удобства сравнения отобраны подшивки всех трех газет за два хронологических периода: январь-февраль 1984 года (последний год "застоя" перед приходом к власти Горбачева) и соответственно 1997 года.

1. Известия, 1984.
Представление о женщине как о жертве присутствует в "Известиях-84", точно так же, как мы увидим это ниже и в "Известиях"-97, но это относится только к западным женщинам. Вообще, образный ряд советской газеты, особенно той, где большое внимание уделяется международным новостям, полярен – в нем присутствует "наш мир", имеющий свои внутренние проблемы, но окрашенный в несомненно оптимистические тона, с одной стороны, и "империя зла" в лице "западного мира", где обычный человек просто не может не страдать, с другой. Вот характерный фрагмент: "Пополнила ряды безработных и Жанин Штокер. Ее муж попал в тюрьму за кражу, которую он совершил, отчаявшись обеспечить нормальным путем жизнь жене и дочери" ("Известия"-84, № 2). Ничем, кроме времени и места действия, стиль этой заметки не отличается от тех, которые будут опубликованы в этой же газете 13 лет спустя, но уже применительно к жестоким реалиям современной России.

Но если идеологема "слабая женщина – жертва бездушного государства" является общей для обоих временных пластов (меняется лишь название государства), то обратное представление о государстве – как о защитнике и гаранте всех благ – свойственно, конечно, лишь прессе советского периода. Приведем типовую для 1984-го года заметку: "В семье вязальщицы рижского комбината "Сарма" Аусмы Страуме и ее мужа Юриса недавно родилась тройня – два мальчика и девочка. Появление тройни – огромная радость для семьи и для всех рижан. Малыши в семье Страуме окружены особым вниманием, заботой. Их ежедневно посещают на дому опытные медицинские работники. Родители получили от государства единовременное денежное пособие. Пролетарский райисполком предоставил им новую благоустроенную просторную квартиру. Теперь семья стала многодетной: в ней шестеро детей" ("Известия" № 1). Эта публикация имеет очень характерную расстановку акцентов: во-первых, много детей – это большая радость; во-вторых, это не частное дело родителей, а забота всего общества, которое разделяет их радость и создает им благоприятные условия. Про действия властей говорится больше, чем собственно про семью.
В качестве важной темы, постоянно присутствующей на страницах советских "Известий" применительно к отношениям полов, выступает материнство. Любая молодая женщина, если еще не имеет детей, является потенциальной матерью. Это подчеркивается, например, в материале "Очищение", где речь идет о съемках фильма о специальном профтехучилище для девочек-несовершеннолетних преступниц: "И все-таки мы робели, ведь снимали девочек, будущих невест и матерей. Основной упор в воспитании делается на доверии к личности, на ее нераскрытые душевные ресурсы, а применительно к девочкам – еще и на заложенные природой силы материнства". Государство здесь персонифицировано в лице директора и воспитателей училища, которые берут на себя родительскую функцию, они даже называют девочек "дочерьми".

Создается впечатление, что спецучилище функционирует как институт благородных девиц: все, что может ожидать выпускниц – это удачное замужество как показатель успешности перевоспитания. Возможно, это не случайно, поскольку, судя по заметке, единственная профессия, которой обучают в училище – швея-мотористка...

Однако, при многократных упоминаниях рождений, многодетности и т.п., нельзя сказать, чтобы советские газеты пестрели портретами счастливых матерей. Материнство функционально, почти формализовано.

Если в статье упоминается мать взрослых детей, то образ ее больше всего напоминает жену Тараса Бульбы, это старушка, плачущая по любому поводу: "Сынок, – заспешила навстречу мать солдата Ксения Константиновна и заплакала от неожиданно нахлынувшей радости. – Дай сына обнять, – шагнул с порога глава династии. – Как возмужал. Парень – хоть куда! – Ну, мать, ставь пироги" ("Известия-84", №3). Очень характерна последняя повелительная реплика, которая в том или ином варианте неоднократно встречается в разных материалах ("Готовь, мать, вещмешок" – "Известия"-84 № 17 и т.п.) Все, чем может принести пользу мать выросшего сына – это беспрекословно выполнять такого рода краткие команды, в остальном ее роль уже сыграна: государство получило готовый продукт в лице молодого солдата.

"Известия-84" полагают, что в семье должно быть разделение домашних обязанностей ("Мы с мужем никогда не считались, кому делать домашнюю работу: кто мог, тот другому облегчал тяготы".) В том же духе предлагается воспитывать детей: "Ваню я спокойно оставляю за хозяина... Он и пол вымоет не хуже меня, и сготовить может, как девушка..." В статье есть и такая фраза: "мальчики должны получить мужское воспитание", но оказывается, что речь идет просто о занятиях спортом. При этом "мальчики... дома умеют делать все: варить обед, вязать теплые вещи, помогать в уборке..." ("Известия"-84, № 9, материал "Обыкновенное чудо"). В этой же статье приводится своего рода общий рецепт воспитания "хороших детей": "Что-то общее прослеживается: семьи полные, детей двое, трое, пятеро, родители работают. У большинства –добропорядочный дом, скрепленный и согретый любовью отца и матери друг к другу, к поколению бабушек и дедушек". Так выглядит социальный идеал середины 80-х: добропорядочная, умеренно патриархальная, многодетная семья, с работающими родителями и самостоятельными, трудолюбивыми детьми. Все трудности преодолеваются сообща, внутренних конфликтов нет.

При этом мужчина и женщина должны быть "взаимозаменяемы" на "мужской" и "женской" работе, как дома, так и на производстве. Не только в "Известиях", но и других газетах начала 1984 года неоднократно встречаются материалы на одну и ту же тему, посвященные мужчинам-доярам. Доярка исторически была типичной женской профессией, восходящей к тому времени, когда в каждом крестьянском подворье был свой скот и ухаживали за ним (кроме, может быть, лошадей) женщины. К середине 80-х на фермах образовался недостаток рабочей силы и туда стали всячески "заманивать" мужчин, а газеты осуществляли идеологическую поддержку этой кампании, пользуясь вполне характерными аргументами: "В пятидесятых годах это была действительно женская профессия. А сейчас, пожалуй, только название осталось старое, а сущность-то в корне изменилась: техника пришла на ферму, и нагрузка сильно увеличилась", – пишет дояр-герой Социалистического Труда в ответ на письмо своего молодого коллеги, который жалуется, что где бы он ни показался, "в спину летят язвительные смешки, унизительные клички" ("Известия"-84, №15). Про дефицит рабочих рук на фермах в заметке не сказано ни слова, зато подчеркивается, что это профессия, "достойная мужчины". Государство в лице своего печатного органа как бы оставляет за собой право определять, где мужское, а где женское.
В то же время, конечно, нельзя сказать, что роль советской женщины рисуется исходя из однозначно прагматических соображений. Существует определенная идеологическая традиция, подчеркивающая активное участие женщин в революционном движении, в войне и т.д., следуя которой женщина должна быть активной и самостоятельной гражданкой своей страны. Кстати, в качестве образца идеальных семейных отношений в "Известиях"-84 неоднократно приводится семья Ленина и Крупской.

Вот как преломляется приоритет интересов общества в такой неожиданной сфере, как проблема разводов: "Счастье в личной жизни – в действительности дело далеко не личное. Если произошла ошибка, если брак распался, человек не должен оставаться одиноким. Надо, обязательно надо, чтобы состоялась его вторая – другая жизнь. Это вопрос общественного интереса" ("Известия"-84, № 9, материал "Другая жизнь"). В статье приводится в качестве примера несколько писем, смысл которых сводится к тому, что благородный человек в случае крушения брака отпустит своего партнера без лишнего скандала ("Я прожила с мужем сорок три года. Но если бы сейчас наша связь вдруг оборвалась, я пожелала бы ему счастья"). Стоит отметить, что все эти письма принадлежат исключительно женщинам, именно от них ожидается подобное самопожертвование во имя счастья бывшего супруга – и интересов общества в конечном счете.

Для женщин предполагается некая "сверх-норма" жертвенности: она должна подчинять свои интересы, эмоции, стремления, не только нуждам государства, но и своих близких людей.

Вообще, героини "Известий-84" отличаются сочетанием высокой "правильности" (труженица, идейный товарищ) и некоторой трогательной женственности: "В тот вечер молоденькая работница ниточной фабрики Валя Торшилова, стремясь спросить Владимира Ильича о чем-то важном, неожиданно для себя, когда Ленин оказался рядом, пригласила его... танцевать".

И, конечно, они должны быть готовы к самопожертвованию: "Вдруг встал передо мной облик русой, светлоглазой, стройной, смелой девушки. Не раз она будет схвачена, брошена в застенки, испытает и Сибирь, и эмиграцию".

В целом, если оценить содержание всех публикаций в "Известиях" за январь-февраль 1984 г., так или иначе касающихся отношений между полами, то ведущей темой, несомненно, является семья. Слово "феминизм" даже не упоминается. "Отрицательных" женских и мужских образов очень мало, они вообще нетипичны для советской прессы. Вообще, она более безличностна, чем пресса конца 90-х.

2. Известия, 1997.
Критические по отношению к женщинам материалы очень редки. В случае описания конкретных примеров конфронтации между полами журналисты, независимо от половой принадлежности, поддерживают скорее женщину – или, в крайнем случае, вообще никого. Так, например, в материале "Мария Дэви Христос, она же Цвигун, отправлена по этапу" выдержан по отношению к героине тон иронический, но отнюдь не осуждающий: "Мария выглядит отлично. В глазах – блеск, на шее джинсовое сердечко, расшитое монограммами любимого человека". Далее приводится пространный рассказ Марии о том, что во всех негативных сторонах деятельности "Белого братства" виноват был ее бывший "соратник" Юрий Кривоногов: "Мне Кривоногов денег не давал... Даже шубу, которую мне передала мама, Юрий убедил меня отдать организации. Я проповедовала зимой на улице в тонкой сутане... Несколько раз он даже меня побил".
Даже если женщины выступают в роли агрессоров, убийц, тон заметки остается достаточно сочувственным по отношению к ним, случившееся предстает как "объективная трагедия", в которой никто конкретно не виноват. Вот как, например, освещается в Известиях-97 судебный процесс над российской эмигранткой, убившей бывшего мужа (материал "Суд сказал "виновна"): "49-летняя Рита Глузман признана виновной в убийстве и расчленении тела своего мужа, 46-летнего Якова Глузмана. За 27 лет совместной жизни Рита и Яков преодолели многие испытания – преследования советских властей, насильственное разлучение, сумев в конце 70-х годов получить долгожданное политическое убежище на Западе. Но семейного счастья, увы, так и не наступило. Супруги стали жить раздельно, и Яков подал заявление о расторжении брака, надеясь жениться на другой женщине. Однако Рита не пожелала смириться с этим". Вот еще более выразительный пример: "Первая женщина-киллер доярка Марина осуждена на 7 лет несвободы за исполнение заказа: уж очень было жаль соседку, которая мытарилась со своим непутевым мужем. Он был судим, издевался над женой и ее престарелой матерью". Таким образом, Марина предстает чуть ли не защитником справедливости.

В то же время, чаще всего женщина описывается как беспомощная жертва, не способная защитить себя от мужской жестокости или насилия: "Муж бросил ослепшую Валентину Михайловну с двухлетним сыном на руках"; "Жена Саддама Хуссейна под домашним арестом без видимых причин". Иногда эта тема решается патетически (в материале "Ангела задушили" – об убитой девочке, "Маленькой Мисс Америке"-96, говорится так: "Джин Бенай была не просто поразительно красивой, но и излучала какой-то благостный свет" – здесь, в связи с чудовищностью преступления – похищения и убийства ребенка, жертва принимает образ ангела, мученицы, сакральной жертвы. Но репертуар враждебных действий, осуществляемых мужчинами по отношению к женщинам, конечно, не ограничивается прямым насилием: упоминается и вывоз девушек заграницу с целью занятия их проституцией, и просто хамские выходки в адрес журналистки.

Образ женщины как жертвы безусловно преобладает на страницах "Известий-97".
Четко прослеживается тенденция рассматривать отношения между полами как преимущественно конфронтационные. Нападающей на женщин стороной может быть и государство (например, "Российское государство убило учительницу Павлову", но эта линия в "Известиях" не является доминирующей, в отличие от "Советской России".

В качестве "положительных героинь" Известий-97 присутствуют прежде всего яркие женщины, масштабные личности, часто имеющие отношение к творчеству – художница Татьяна Назаренко, певица Алла Пугачева и т.п. Речь здесь, конечно, идет не о подборе персоналий, а о тональности дискурса – вот, как, например, описывается одна из героинь этого ряда: "Царственные жесты, зажигательная речь, характер харизматический. Такова Беназир Бхутто, первая в мусульманском мире женщина-премьер, названная в прошлом году одной из самых влиятельных фигур современности. Беназир пережила казнь отца, смерть братьев (каждый раз при таинственных обстоятельствах), тюрьму, ссылку, дважды отставку. Сейчас ее муж в тюрьме. Но "железная леди" не сдается".
Другая категория положительных героинь связана с традиционными образами женственности: верная подруга, ждущая своего мужа; ухаживающая за больным возлюбленным; самоотверженная, образцовая мать; умелая домохозяйка. Но такие персонажи встречаются реже.

Интересно, что на страницах "Известий-97" практически нет описания женщины как сексуального объекта, с акцентуацией на внешней привлекательности и сексапильности – лишь мимолетные характеристики скорее романтического характера – например, "легкомысленная бабочка, пылкая и свободная" – но и они единичны.

Базовый отрицательный женский персонаж является аналогом отрицательного мужского – он встречается в тех публикациях, где женщины предстают носителями агрессии и насилия. Однако, как было отмечено выше, о женщинах-убийцах газета пишет скорее с прискорбием, чем с гневным осуждением. Другой отрицательный образ – достаточно редкий в "Известиях"-97 – связан с женщинами излишне откровенными, бестактными, "трясущими грязным бельем" – речь идет об участницах одной из телепередач. Но наиболее резкую критику в "Известиях"-97 вызывают женщины, которых можно определить как "облеченных властью скандалисток", например, "бесцеремонно действующая супруга Собчака г-жа Нарусова", чье поведение описывается как крик, оскорбления, мелкое хулиганство". Если сравнить галерею женских образов "Известий"-97 и "Известий"-84, то отрицательные героини остаются примерно одинаковыми: активными скандалистками. Положительные же претерпевают определенную эволюцию: если в газете советских времен позитивные и негативные образы примерно соответствуют классической дихотомии "Мадонна – шлюха", то в новой газете положительная героиня все же больше похожа на свободную, творческую личность, чем на "лапочку" или революционерку.

Проститутки описываются не как отрицательные героини, но вполне нейтральным тоном, никакого осуждения по их поводу в позиции газеты не прослеживается (материал "Секс в Омске есть": "Большинство опрошенных омичей высказывается за открытие в городе публичных домов. Причем половина указывает, что они должны быть в каждом районе. Найти проститутку не так просто. Полгода назад бульварные газеты под давлением властей перестали публиковать объявления девушек по телефону... Захмелевшие богатеи готовы отдать за заветный телефон любые деньги". С одной стороны, конец заметки вроде бы содержит некоторую неприязненную иронию, но вряд ли большинство опрошенных омичей представляет из себя "захмелевших богачей").
В "Известиях"-97 существует также некоторое количество материалов, посвященным различным женским проблемам – например, женской занятости, здоровью, новым репродуктивным технологиям. Эти проблемы газета пытается рассматривать с позиций защиты интересов женщин. Так, положение суррогатной матери описывается как драма, на которую женщину могут толкать лишь крайние обстоятельства: "Родить и расстаться": За 6200 фунтов Нина из Питера готова отдать ребенка иностранцам. Нине всего 19. Она ищет богатую бездетную семью, чтобы стать для нее суррогатной матерью. "Я не представляю, что значит родить крошку, а потом расстаться с ней навсегда. Это будет тяжело. Но то, что ты не будешь ее видеть, наверно, смягчит боль разлуки". Женя, 29 лет, уже отдала своего мальчика чужим людям. "Я чувствовала себя опустошенной, но что делать? Я была техником на фабрике и потеряла работу. А у нас двое детей. Женя говорит, что очевидно, ей еще раз придется рожать по заказу".

Что касается мужских персонажей, то они, как и женские, представляют собой как бы галерею положительных и отрицательных героев. Но у мужчин в варианте "Известий-97" эта галерея имеет значительную протяженность в отрицательную сторону – 60% материалов, которые так или иначе связаны с героями-мужчинами, описывают их преимущественно "черной краской". В качестве характеристик отрицательных персонажей фигурируют обычно мат, пьянство, хулиганство. В то же время, наиболее радикальные преступники, убийцы, тоже, как правило, оказываются жертвами – социального окружения, родителей, тяжелого детства и т.д. И главным источником "виктимизации" будущего убийцы и насильника часто выступает женщина: плохая мать, неверная подруга и т.п. (например, из материала про маньяка-убийцу: "Первое желание "попробовать девочку" зародилось у него после первой брачной ночи: жена оказалась не девственницей. Чуть ли не каждый из подследственных маньяков помнил в деталях все свои незаслуженные обиды, иной раз из глубокого детства. Уродливо понимаемое, гипертрофированное чувство справедливости на фоне сексуальных разочарований перерастало у кого раньше, у кого позже в чудовищный подсознательный комплекс мести.

Реже, но встречаются в "Известиях-97" отрицательные герои принципиально другого типа: социально благополучные, но черствые и бездушные: "Работа с утра до ночи, презентации и ужины, хорошие деньги, обеспечивающие семье безбедный быт. Спорт, бассейн, молчаливые свидания с сыном по выходным. Любит сына безучастно, не побоялся психически ранить".

Наиболее же положительные "маскулинные герои" обычно бывают уже погибшими, обреченными, смертниками или жертвующими собой с готовностью погибнуть. При этом они – не обязательно обладают безупречным "моральным обликом", могут иметь некоторые черты брутальности: тоже пить водку, например, быть вспыльчивыми, вступать в конфликты. Но главное здесь – потенциальная готовность к смерти, и многие из них уже умерли.
Много публикаций на темы домашнего насилия и других вариантов конфронтации между полами, затем идут любовь, ревность, светская хроника (представленная в основном эпизодами из жизни царствующих особ). Единичны упоминания о "нормальной семейной жизни".

В целом, однако, тендерный дискурс "Известий-97", хотя и сочувственный по отношению к женщинам, носит отчетливо "мужской" характер. И иногда тон симпатии к младшей, и не очень притом удачливой, сестре сбивается на откровенно прагматичный и отстраненный (напр., материал "Украинцы будут зимовать в Антарктиде вместе с женщинами": "Решение украинского Центра антарктических исследований взять на зимовку четырех дам произвело нешуточный фурор. Прежде считалось, что женщинам на полюсе не место, за долгую антарктическую ночь они успеют не только деморализовать коллег мужского пола, но и полностью отвлекут их от исполнения стратегических научных задач... Женщин взяли на зимовку лишь потому, что не удалось отыскать метеорологов-мужчин, здоровых настолько, чтобы выдержать антарктические холода. Женщины же много не требуют – лишь бы взяли в Антарктиду". Газета отдает свою дань и гендерным стереотипам, т.е. в данном случае расхожим устойчивым речевым штампам, отражающим шаблонные представления о женщинах и женственности. Например: "Когда речь идет о женщинах, то не принято уточнять юбилейную дату. Но Нина Афанасьевна, мудрая и откровенная женщина, никогда не считала нужным скрывать свой возраст". Интересным примером стереотипизирования реальности может также служить рецензия на фильм Киры Муратовой "Три истории". Автор рецензии (мужчина) сначала с изумлением вопрошает: "Неужели всю эту фантастическую фантасмагорию смогла изваять такая хрупкая и кроткая женщина?" (речь идет о самой Кире Муратовой). Когда же речь заходит о другом авторе фильма, сценаристке Ренате Литвиновой, то автор прибегает уже к другому стереотипу, "демоническому": "Отправить своих любимых героев в морг – любимое занятие этой красивой и жестокой женщины". Здесь, по-видимому, еще происходит и частичное отождествление сценаристки и актрисы с сыгранным ей в фильме персонажем. Так фильм описывается как, с одной стороны, "женская ипостась зла", а с другой стороны, как "неподобающее женщине зло".

Таким образом, в целом тендерный дискурс современных "Известий" выглядит как описание поля битвы, где неизменно проигрывают женщины, но и порядочным мужчинам приходится нелегко.

"Комсомольская правда"-1984.
Вообще говоря, советские газеты отличаются от газет 90-х годов гораздо большим единообразием. Прямая идеологическая цензура предполагала наличие единого дискурса власти, транслируемого через все средства массовой коммуникации, и хотя стили разных изданий могли несколько отличаться, их позиция по поводу основных аспектов социальной действительности была одинаковой. Поэтому в основном расстановка акцентов в "Комсомольской правде" 1984г. совпадает с той, которая представлена в "Известиях" того же года издания, описанной выше. В частности, в "Комсомолке"-84 также присутствует образ женщины как жертвы западного капиталистического государства ("Чего же боятся западногерманские женщины? – спросил я у молодой немки. – Постоянной нехватки денег, квартирных забот и неизвестности. Устроятся ли в жизни их дети – вот что пугает матерей" – "Комсомольская правда"-84, № 9); реклама профессии дояра (материал "Такая мужская профессия", "Комсомольская правда"-84, № 4) и т.п.

В то же время, "Комсомолка" подразумевала молодежную аудиторию, и поэтому репрезентация мужественности и женственности на ее страницах имела определенную специфику. Прежде всего, отношения между мужчинами и женщинами изображаются в романтической тональности ("Ну и эта примета к чему: когда ладонь доверчиво утихла и замерла в другой, большой ладони, согревшись, как озябшая синица? Впрочем, тут и без примет понятно: прощание с праздником для этих двоих наступит не скоро – он для них только начинается" – "Комсомольская правда"-84, № 7). Причем романтический, с сильным оттенком мелодраматичности, языковой стиль используется в газете прежде всего для описания мира женщин, женских судеб: "Зачем она пошла на тот вечер? Зачем? Знала же, все кончится танцами. Паренек видел ее впервые. Понятно: он ничего не знал. Подошел, протянул руку галантно и пригласил ее на "тур вальса". Она побледнела. Домой пришла вся в слезах: "Мамочка, разве нельзя ничего сделать? Я останусь больной на всю жизнь? А мне так хочется танцевать..." Я могу понять перегруженного работой хирурга, но в первую очередь я обязан понять девочку. Она хочет танцевать!" ("Комсомольская правда"-84, № 1) Речь идет о девочке-инвалиде, для которой, как предполагает автор материала, невозможность танцевать является главной и чуть ли не единственной проблемой.

Другой особенностью "Комсомолки"-84 является ее более очевидная, чем в других газетах, воспитательная направленность и особая, "назидательно-патетическая" интонация (например: "Мы первыми освободили женщину. Тип русской женщины – ведущий в мировой литературе, и в мировой социальной практике" – "Комсомольская правда"-84, № 7, статья "Не обеднеем). Этот интересный пример показывает, что советский "легитимный дискурс" апеллирует к тому самому "ведущему в мировой социальной практике" типу женственности, который представлен в русской классической литературе XIX века (об этом говорит упоминание именно "русской", а не "советской" женщины, а также мировой литературы, связываемой прежде всего с именами Толстого и Достоевского).

Воспитательные функции молодежной газеты проявляются также в обилии на ее страницах положительных примеров. Источник этих примеров – чаще всего Великая Отечественная война, соответственно, герои-мужчины – воины, многие из них гибнут на фронте. Но число психологизированных (а не просто вскользь упомянутых) мужских персонажей в "Комсомолке-84" вообще-то невелико, количественно доминируют "положительные" женщины. Это активные героини, проявляющие свои высокие моральные качества в работе на благо государства. Например, большая статья посвящена женской бригаде лесорубов, работавшей во время войны: "А вот как сама бригадир Улька встает ни свет, ни заря, никто не знает. Ей-то и двадцати нет – спать, наверное, тоже хочется... К концу смены уже не крик и даже не хрип – стон стоит. – Эх, подруженьки вы мои, бедолаги... Клонит тоненькую Марийку к земле. Их мужики – солдаты... он же – женщины – работали в тылу для фронта... Анастасия женщина строгая, слабинки не дает. У самой пот аж глаза заливает, а все торопит" – "Комсомольская правда"-84, № 9. Героические советские женщины часто предстают на страницах газеты одинокими, их патриотическая преданность Родине как будто не терпит соперничества со стороны мужчины. Конечно, это ни в коем случае не говорится прямым текстом, но проглядывает в том, какие сюжеты выбирают журналисты для своей галереи положительных героинь. Отсутствие мужчин объяснимо во время войны, но и после Победы ситуация не меняется: "Села я на пенек и руки уронила. Кончилась война, а мне и ждать некого", – говорит та самая строгая Анастасия, военная вдова. В конце статьи она превращается в глазах автора уже в поистине эпический образ: "Закрою глаза и вижу: развязала свой вдовий платок и сбросила его на плечи Настя..." Тут отчетливо проступает классический для советской пропаганды образ Родины-матери с плаката, в том самом повязанном на голове платке, героиня, по меткому выражению Б.Хельдт "иконизируется". Действительно, если женские образы восходят к архетипу Родины-матери, понятно, почему они одиноки: рядом с такой героиней невозможен мужчина, у женщины-Родины не может быть мужа.

Одинокими часто оказываются и героини более "приземленных" газетных статей, где речь идет о положительных персонажах чисто советского типа: передовицах производства и активных общественницах, как, например, о комсомолке Любе: "Однажды ее, боевую и бедовую, заметил Стародубцев. Избрали секретарем комитета комсомола хозяйства... Хоть дочке и годика нет, ни одно собрание не проходит без Любы. Двери ее квартиры никогда не запираются на ключ. Не зря о Любе говорят с любовью: "Наш депутат" ("Комсомольская правда"-84, № 8). Самоотверженность Любы не воспринимается автором заметки (мужчиной) как жертва, она счастлива: "Спустя несколько минут трибуны аплодировали. Люба прижала к себе дочку, а на глазах слезы. От волнения и радости". В заметке неоднократно упоминается Любина маленькая дочка, которую она возит гулять на свою родную ферму: "Ей говорят: "Зачем ребенка морозишь?" А она отшучивается: "Пусть привыкает". И катит санки к ферме", но ни разу не упомянут отец ребенка. По контексту понятно, что он, скорее всего, никакого участия в жизни Любы и ее дочери не принимает, и это понятно: связь Любы с государством настолько тесная, что больше ни одному человеку в ее жизни просто объективно не остается места. И вполне символично выбран маршрут ее прогулок с дочкой: она явно готовит ей такую же работу и такую же судьбу ("пусть привыкает").

Так обстоит дело с положительными героинями "Комсомолки"-84. Отрицательных же героинь, как и героев, отличает прагматизм, "потребительская психология", которая приводит их к противоправным, с точки зрения советского законодательства, действиям. Типичный пример – фарцовщики, т.е. мелкие оптовые и розничные торговцы, которые обличаются на страницах газеты, и вообще молодые люди, стремящиеся вести "красивую жизнь" ("В тот вечер Ирина Б., юная домохозяйка с дипломом техникума советской торговли, пить кофе и танцевать в баре не пошла. Хотя, как всегда, ее там ждали" – "Комсомольская правда"-84, № 9). Надо сказать, что фарцовщики и "хайлайфисты", в отличие от передовиков производства, судя по материалам газеты, ведут интенсивную личную жизнь, но здесь уже речь идет не о романтических отношениях, а о "половой распущенности": "Припомнил также кое-что и о том, чем занимались они с Асеном и двумя девушками, которых он видел впервые в жизни. Потом эти вечера повторялись не раз – менялись только партнерши. За шмотки Дима ничего и никого не пожалеет. Даже невесту. Бедная Таня!" (там же). Секс упоминается в советской молодежной газете только с целью стигматизации отрицательных героев, как показатель их нравственной деградации. Это относится не только к случайным связям: так, упомянутую в вышеприведенной цитате девушку Таню, которую авторы заметки целомудренно называют "невестой", сам фарцовщик Дима называет "женой" на том основании, что они живут вместе и собираются расписаться. Для корреспондентов, конечно, ясно, что "женой" может назвать женщину отнюдь не ее партнер, но лишь сотрудник ЗАГСа (государственного учреждения, регистрирующего браки), поэтому они исправляют Димину "оговорку". Вообще, девушка к бизнесу своего партнера отношения не имеет и появляется на страницах газеты с этой единственной целью: морально дискредитировать Диму, который живет с ней, не регистрируя брака, да еще и изменяет ей с кем попало.

При этом Таня оказывается в столь привычной уже нам роли жертвы вероломного партнера. Другие девушки, которые сами участвуют в криминальном для 1984 года бизнесе, описаны с неприязненной иронией, но они не являются его инициаторами, одна из них, запутавшись в финансовых задолженностях, даже пытается покончить собой. Скорее, они играют роль "слабого звена", становясь из-за мелкого корыстолюбия игрушками в руках настоящих преступников (мужского пола).

"Слабым звеном" женщина может стать в разных ситуациях: так, комсомолец, автор письма в газету, жалуется, что теща решила окрестить в церкви его сына, когда он заболел, причем его жена, тоже комсомолка, "против крещения не возражала, а я не мог им доказать" ("Комсомольская правда"-84, №10). В терминах комсомольской этики крещение ребенка было проявлением "отсталости", и здесь женщины выступают "отсталыми", "безыдейными", безоружными перед "религиозными предрассудками", как и перед многими другими вредными влияниями. Конечно, так могут вести себя не "героини", а обычные, "бытовые женщины", не нашедшие себя в служении государству и его идеалам.

Визуальный ряд "Комсомолки-84" очень близок по своему половому составу тому, который присутствует на страницах "Известий-84": 61,5% всех фотографий изображают мужчин, 15,4% женщин, 23,0% – мужчин и женщин вместе. Портреты известных людей, как и во всех советских газетах, единичны.
"Комсомольская правда"-1997.

Из всех отобранных мною для анализа газет "Комсомолка-97" уделяет отношениям между полами наибольшее внимание. В то же время рассматриваются они в газете под специфическим углом зрения: в основном как часть жизни различных знаменитостей, известных спортсменов, артистов, музыкантов.

Картина отношений между полами радикально отличается от той, которую предлагают читателям "Известия"-97: представители разных полов отнюдь не враждебны, но весьма заинтересованы друг в друге, и доминантами этого взаимного интереса являются секс и семья. Тема секса и эротики в газете акцентирована, намеренно выдвинута на первый план, более того, даже статьи на нейтральные темы снабжены броскими игривыми заголовками (например, "При виде Эроса Шойгу обратился в бегство" – в заметке речь вообще-то идет о церемонии награждения лауреатов премии Союза журналистов; "Очень хочу русскую любовницу" – интервью с Сотомайером, олимпийским чемпионом по прыжкам в высоту; "Кинобабник Никоненко купил ложе любви, чтобы сдать его в музей" – о коллекционере предметов, связанных с жизнью Есенина; "Елена Образцова не раз снимала Григоровича" – об увлечении певицы фотографией, и т.п.).

Герой одной из заметок произнес фразу, которая могла бы стать девизом газеты: "о сексе – основе всего сущего – не думают лишь женщины, пережившие климакс, и мужчины-импотенты ("Комсомольская правда"-97, № 16). Такого рода высказывания, правда, всегда принадлежат разным экзотическим персонажам (в данном случае – грузинскому полицейскому, который намеревается создать национал-сексуальную партию), журналисты же придерживаются по отношению к ним иронической интонации. В то же время "личная жизнь", важной составной частью которой являются интимные отношения, представляет собой один из явных фокусов газеты. В любом интервью, с кем бы оно ни бралось: с кинозвездой, писателем или политиком – следуют обязательные вопросы про семью, про любимого человека, про предыдущие браки и разводы. Даже у президента Польши корреспондент интересуется, правда ли, что его звали "Лешек-красавчик" и не ревнует ли его по этому поводу жена.

Семья в "Комсомолке"-97 обладает, конечно, совершенно другой смысловой нагрузкой, чем в газетах советского периода. Это уже не "ячейка общества", а частное дело супругов, но кроме того, если советская семья репрезентировалась в газете как некая гармоничная целостность, то современная семья предстает в виде арены разнообразных бурных событий, где заметную роль играют измены и разводы. Вообще, разводы упоминаются в полтора раза чаще, чем свадьбы.

В то же время между старой и новой "Комсомолкой" есть и определенная преемственность: наряду с сексом, который был для газеты советских времен "запрещенной формой репрезентации", базовой формой тендерных отношений для постсоветской газеты является также романтическая любовь. Правда, теперь доминирующим ее оттенком становится не сентиментально-мелодраматический, а драматический. Одна из частых тем для "Комсомолки"-97 – интервью или статьи о вдовах различных знаменитых людей: Марине Влади, Альбине Листьевой, Екатерине Гордеевой, Марии Бродской. Каждая из них предстает трагической героиней, жизнь которой посвящена отныне сохранению памяти о покойном муже (например: "Сердца публики принадлежали маленькой фигуристке, чье имя неизменно произносили рядом с другим. Спустя 14 месяцев после трагедии в Лейк-Плэсиде Екатерина Гордеева вышла на лед без Сергея Гринькова... Она сказала в вечер своего нового триумфа: "Я была сегодня не одна. Я каталась с Сережей" (материал "Снежинка из стали", "Комсомольская правда"-97, № 9). "Еще два года назад свою жизнь Альбина Назимова делила на две части – "до Влада" и "вместе с ним". Теперь, после гибели мужа, для нее наступил третий период, когда приходится словно заново учиться ходить. Наверное, поэтому на некоторые мои вопросы Альбина и отвечала: "Пока не знаю. Я еще маленькая. Мне всего два года..." ("Комсомольская правда"-97, № 17). Из приведенных фрагментов видно, что носителями "бессмертной любви" по-прежнему являются женщины, ни одного мужчины, тоскующего о мертвой возлюбленной, на страницах газеты найти нельзя.

Вообще, "Комсомолка"-97 оказывается ближе остальных газет к традиционной трактовке роли женщины. Хотя ее героини – чаще всего известные, яркие женщины, но все время подчеркивается, что особую роль для них играет личная жизнь, семья, муж, дети (например, большая статья об актрисе Наталье Аринбасаровой называется "Жить с тем, кого любишь", и уже в подзаголовке подчеркивается, что она была первой женой режиссера Андрона Кончаловского – "Комсомольская правда"-97, № 11). Характерно, что практически все женщины, которые удостаиваются интервью или которым посвящены большие по объему материалы, – спортсменки, актрисы или поп-звезды, т.е. по сути – секс-символы. И даже когда интервью берут у женщины-политика, то этим политиком оказывается Алессандра Муссолини – бывшая актриса и фотомодель. И вопросы ей задают такие, какие вряд ли бы стали задавать мужчине-политику: одежду какого цвета она предпочитает и как относится к адюльтеру ("Комсомольская правда"-97, № 17).

Женщина на страницах "Комсомолки"-97 всегда прежде всего женщина. И даже более того: представления о том, что это значит – быть женщиной, часто демонстрируются откровенно сексистские. Так, актриса Александра Захарова на вопрос читательницы, сильная ли она личность, отвечает следующим образом: "Ой, нет. Я частенько веду себя по-женски и глупо. Например, иду в магазин и покупаю ненужные вещи..." – "Серьезно?" "– Да, причем, знаете, какие-нибудь карандашики для ресниц, помаду второсортную. И уже вроде веселей" ("Комсомольская правда"-97, №8). Вообще, пристрастие к косметике считается непременным атрибутом женщины: в газете цитируется письмо в "Комсомолку" от 29 января 27-го года, в котором парни с завода "Свет шахтера" выступают против того, чтобы их коллеги комсомолки применяли "буржуазную краску, пудру и т.д.", в ответ на что возмущенные "комсомолки начинают ругаться самыми неприличными словами" "Комсомольская правда"-97, № 16), т.е. встают на защиту своей "женственности".

Особая категория женщин, о которых пишет "Комсомолка"-97 – подруги и поклонницы знаменитостей. В газете есть специальная рубрика "Пишу кумиру", в которой печатают отрывки из писем поклонников и поклонниц поп-звезд, причем отрывки выбирают самые "цветистые" и нелепые, например: "Валерию Меладзе. Сегодня будет твой концерт в Перми. Ты будешь красив, ты будешь прекрасен... Но я снова не смогу увидеть тебя... Сегодня я спокойна. Слезы, истерика – психический срыв был вчера, сейчас мне хорошо, ведь "даже в аду бывает несколько часов передышки"... Я люблю тебя! Ты понимаешь меня?! Я для тебя ничто... Сохрани хоть каплю жалости, ответь мне, любимый..." ("Комсомольская правда"-97, № 22). Это – патетический вариант, другие письма носят откровенно порнографический характер. 80% таких писем написано женщинами. Позиция газеты понятна: таким образом разоблачаются издержки культа поп-идолов, но существует еще и подтекст – репрезентирован образ женщины как психически неуправляемой истерички или нимфоманки.
Итак, женщина на страницах "Комсомолки-97" предстает легкомысленной сексапильной красавицей, способной, однако, на сильные чувства. Она зависима от мужчины психологически. Именно мужчина чаще всего выступает инициатором развода, женщина же принимает свою долю страдания (говорит фигуристка Ирина Воробьева: В 93-м ... оставил семью муж Игорь Лисовский, с которым прожили 14 лет. Я была в ужасном состоянии" ("Комсомольская правда"-97, № 4). Бывшая жена актера С.Шакурова жалуется, что их с дочерью даже не пускают к нему в больницу, и просит передать через газету, что они его "всегда любили, любим и продолжаем любить!" ("Комсомольская правда"-97, №13).

При этом в "Комсомолке"-97 женщина практически не бывает жертвой.
Процитируем еще одну характерную для "Комсомолки"-97 статью с неожиданным названием "Какого пола ваш автомобиль?" Она написана женщиной, которая в первых строках признается: "Женщин как таковых я вообще терпеть не могу. В друзьях у меня сплошные мужики, собаки в доме – одни кобели, даже ребенок мой не какая-то там девочка – лапочка – пупсик кудрявый, а сын, мужичок то есть". Затем она рассуждает о том, что машины тоже имеют "разный пол" в зависимости от технических характеристик, и в подтверждение этого приводит полный набор сам жестких патриархатных стереотипов о том, что значит быть "мужчиной" или "женщиной": "Конечно, дамы покапризней, поизнеженней. Дама может легко упасть в обморок даже от самой незначительной поломки... А попробуй забыть долить масло – крик поднимет немедленно... А если все-таки дама раскапризничалась и сломалась на дороге, можно слегка припугнуть ее, сказав в пространство: "Да-а, пора эту машину менять..." И все. Она починится мгновенно. Сама.

С машиной-мужчиной единственный способ сосуществовать мирно – это стать ему другом... И ни в коем случае не подлизываться – уважать перестанет... Но уж зато ломается мужик сразу и насмерть. Вроде только что ехал, а на самом деле не ехал – пыжился-тужился из последних сил, доказывал что-то кому-то, страдал молча и гордо..." "Комсомольская правда"-97, № 17). Нередки и статьи о проституции, причем некоторые из них носят "справочный характер": интервьюируемый сутенер рассказывает о таксе с клиента, о новых видах услуг, предоставляемых проститутками (обслуживание в бане), о проблемах, которые возникают с правоохранительными органами ("Комсомольская правда"-97, № 9). Тон заметки скорее даже сочувственный, чем нейтральный, да и называется она соответственно: "Берегите тружениц горячего цеха!".

Таким образом, за ироническими текстами самой массовой газеты, обращенной к молодежной аудитории, с удивительным постоянством воспроизводятся патриархатный дискурс, причем степень объективизации и стереотипизации женских образов такова, что не уступает журналам для мужчин типа "Плейбоя".
Мужские персонажи, как и во всех остальных газетах, имеют меньше личностных черт, чем женщины, поскольку являются более деятельными, чем рефлексирующими.

Государство и семья на страницах "Комсомолки-97" вообще не пересекаются, и это не удивительно: поскольку речь идет обычно об отношениях конкретных, известных всей стране (а иногда, и всему миру людях), поп-идолах, а все их личные коллизии уникальны и единичны, что не мешает описывать их с помощью газетных штампов, они как бы не составляют социальной проблемы и служат лишь источником удовлетворения любопытства.
Видеоряд ''Комсомолки'' -97 несколько чаще, чем в других рассматриваемых в этой статье газетах, включает в себя женские образы: 56,1% всех фотоперсонажей – мужчины, 22,7% женщины, на 21,2% присутствуют мужчины и женщины вместе.

"Советская Россия"-1984.
"Советская Россия" за январь-февраль 1984 г. очень похожа и на "Известия", и на "Комсомолку" того же года издания, поэтому я остановлюсь кратко лишь на некоторых ее особенностях.

Для "Советской России" характерно то, что государство не пытается заместить собой семью, как иногда бывает в других советских газетах, но является хранителем и гарантом "традиционных ценностей". На страницах "Советской России"-84 практически не фигурируют неполные семьи, но государство является как бы дополнительным "членом семьи", придающим ей смысл и значение.
Вот пример: семья ветеранов войны. Жена рассказывает:" – Спрашиваешь, сынок, за что я Гришу-то отличила? Матрена Егоровна вытерла руки о передник, привычным движением поправила выбившуюся из-под платочка прядку и задумалась, возвращаясь к дням давно минувшей юности. – В госпитале я всю войну работала сестрой... Вот там и приглянулся – худо ему, а он молчит. Только зубы сожмет, да побелеет весь. За упорство, за силу его внутреннюю и полюбила" ("Советская Россия"-84, № 1). Налицо классическое распределение тендерных ролей: "она его за муки полюбила, а он ее – за состраданье к ним".
Порядки в семье тоже классические: "– Пельмени-то, чай, совсем разварились! Вот так хозяйка, скажут! – И секундой спустя уже хлопотала на кухне... Рассказывает больше непоседливая хозяйка. Глава семьи, Григорий Григорьевич, в основном молчит. Либо двумя-тремя словами подтверждает, уточняет сказанное женой". Взаимоотношения мужчины и женщины очень четко, рельефно прописаны, роли однозначно определены. Несколько раз в статье повторяется пословица: "Куда иголка – туда и нитка", что означает, что женщина всегда беспрекословно следует за мужем – "без разговоров собралась Матрена Егоровна в дальнюю дорогу". Это рецепт семейного счастья. Но в то же время для настоящего мужчины есть и более важные приоритеты: "– Он за этой работой, – лукаво подмигивает Матрена Егоровна, – про рождение младшего сына, считай, в поселке последним узнал".

Последняя деталь расставляет все на свои места: работа, служение государству есть смысл жизни, во-первых, мужчины, во-вторых, всей семьи. Что именно мужчина играет в семье доминирующую роль, принимается как само собой разумеющееся. Высшая же ценность и смысл жизни мужчины – его работа. Очередной передовик производства формулирует: "Главой и хозяином дома может быть только увлеченный, уверенный в себе работник. Жены любят нас сильными, а чем как не делом, мы держимся?" ("Советская Россия"-84, № 9). Частое повторение таких выражений, как хозяин, глава семьи, сильный не оставляет сомнений в том, что речь все время идет именно о властных отношениях.

Но государство, как высший патриарх, требует своей доли власти, и именно оно расставляет членов семьи по местам. Вот еще одна семья, на этот раз принадлежащая к поколению среднего возраста. Глава семьи – председатель колхоза. Перед его женой стояла проблема обретения идентичности:" – Что мужу-руководителю надо? – наставляли ее опытные доброжелательницы. – Крепкий тыл! Чтобы пришел муж домой в ночь, заполночь; жена – полотенце на руки, к столу ведет, пушинки с плеч сдувает. Чтобы руководил муж, на свой дом не оглядываясь.

Тоня думала, размышляла, и все больше отвергала такой тыл для мужа. Пусть усталый, голодный придет Витя, рассуждала она, но ему все равно скоро поговорить захочется, быть может, поделиться какими-то сомнениями, наболевшим. А о чем она, домашняя хозяйка, с ним может поговорить – о кастрюлях, соленьях-вареньях? Один раз промолчишь, другой – он махнет рукой, перестанет делиться. Да разве и не найдется в селе таких, которые при случае упрекнут Виктора: "Нас в поле, на ферму гонишь, а свою – в барынях держишь?" (материал "Жена председателя", "Советская Россия"-84, №15). В итоге Тоня идет работать бригадиром, помогая мужу не только дома, но и в колхозе, и тогда все в семье встает на свои места. Благодарный муж говорит:" – Кабы не ты, может, и не выдюжил бы". Кстати, в конце статьи мельком упоминается, что у них две дочери-подростка, которые регулярно дожидаются их на крыльце затемно, но часто, так и не дождавшись, там и засыпают, и это тоже элемент семейной идиллии). Как проводят девочки дневное время, чем питаются – остается "за кадром".

Эта пространная цитата заставляет вспомнить концепцию, согласно которой конструирование субъектности происходит с помощью "регулярно повторяющихся культурных практик" (Дж.Батлер), и эти практики теснейшим образом связаны с категорией пола. Статья дает прекрасный образчик знаковой системы, с помощью которой формировались советские идеологические практики и выстраивались оптимальные для государства тендерные роли.
"Семья" как идеологический концепт настолько плотно вплетается в идеологическую практику, что это дает основание одному из читателей "Советской России"-84 с недоумением спрашивать в письме в газету: "Есть ли у президента Рейгана семья – мать, жена, дети, и если есть, то как они принимают к сердцу, что их сын, муж, отец задумал убить сразу все планету, все человечество на ней?" ("Советская Россия"-84, № 1).

Интересно, что среди персонажей "Советской России" сравнительно мало молодежи, вообще она воспринимается в газете, подозрительно, как возможный носитель "безнравственности". Чувствуется опасение, что она не полностью будет следовать сложившимся в предыдущих поколениях практикам "правильного" гендерного поведения. Аналитик из "Советской России" пишет: "Сложность и острота проблемы, на мой взгляд, заключается в том, что юноши и девушки зачастую отождествляют любовь с ранним началом "взрослой" жизни, легко преодолевая на своем пути "барьер интимности". Рассуждают при этом так: "Мы же современные люди, всякие условности и предрассудки нам ни к чему". Вседозволенность и вседоступность не по возрасту чаще ведут к обеднению чувств, к жизненным травмам, к душевному опустошению, а отнюдь не к обогащению личности ("Советская Россия"-84, № 9). В заданном газетой дискурсе секс не только является безнравственным, но и отвлекает молодежь от поставленных государством задачах: "Семья – не стихия, ей нужно управлять..." ("Советская Россия"-84, № 10).

Наконец, еще одной особенностью "Советской России" является откровенное признание того, что мужчины – существа более ценные, обладающие рядом важных качеств, отсутствующих у женщин. Это осознается и на уровне семьи ("Долгое время семье Панфиловых не давала покоя одна неприятность. Не было в ней продолжателя фамилии. Как назло, рождались одни девочки – ("Советская Россия"-84, №11), и на уровне государства ("Сегодня в школах почти нет учителей-мужчин, и это сильно ухудшает положение дел. Если проблема пополнения школ учителями-мужчинами не будет решена, то какие бы меры не принимались, они не дадут желаемого положительного характера" – ("Советская Россия"-84, №5).

Дискурс "Советской России"-84 предполагает господство не гедонистического, как в "Комсомолке"-97, а весьма жесткого патриархата, тон которому задает маскулинизированное государство. Советская женщина в некоторых статьях привычно называется героиней, но никогда не выходит на первый план. Точнее, чисто изобразительно это может быть и так, но за ее спиной всегда маячит суровый мужчина, который несколькими словами всегда дает понять, кто именно определяет ситуацию.
Если посмотреть распределение полов на фотографиях, то оно выглядит следующим образом: на 49,4% снимков изображены мужчины, на 25,3% женщины, а еще на 25,3% – и мужчины, и женщины вместе.

"Советская Россия"-1997
"Советская Россия" за январь-февраль 1997 г. существенно отличается от прочих газет, упоминаемых в этой статье, с той точки зрения, что тендерные роли и тендерные отношения в ней практически не репрезентируются вообще. Газета почти полностью посвящена политическим вопросам, и действующие в ней лица в основном представляют собой одномерные проекции политических деятелей.

В этом бесполом мире лишь иногда бывают вкрапления событий, пол участников которых играет какое-то значение. Прежде всего, это чрезвычайно остро представленная оппозиция безжалостного государства и его беспомощных и бесправных жертв. А в роли жертв, естественно, убедительнее смотрятся женщины. Так, например, в "Советской России" №15 упоминается "женщина, работница втуза, окончившая с собой из-за безденежья и невозможности выжить". В этом же материале, кстати, приводится весьма убедительная картина развала государственной системы социального обеспечения в одном из северных городов, и тех тяжелых последствий, которые в этой связи легли на плечи женщин: "Женщины по полгода ждут выплаты декретных денег или алиментов. За последние 5 лет в нашем городе не родилось ни одного здорового ребенка. Ни одного! Беременные женщины, которые еще отваживаются иметь детей, страдают анемией, болезнями крови, поздними токсикозами. Сегодня даже в родильном доме кормят супом на воде, не дают, молока, мяса..." Ситуация действительно драматическая и описана, по всей видимости, вполне адекватно, но суть дискурса заключается не в сочувствии к женщинам, а в его политической направленности, для которой подбираются наиболее эффектные аргументы. Женщины-жертвы важны здесь не как таковые, а как персонажи памфлета против существующего политического строя, поэтому вывод из статьи делается следующий: "Так нас отучают иметь детей, убивают самый главный, инстинкт – инстинкт материнства, с потерей которого неизбежно истребление народа", т.е. главной страдающей стороной оказывается "народ в целом".
В "Советской России" печатаются иногда и художественные произведения: стихи и проза, чье содержание перекликается с курсом газеты. В них тоже возникает периодически образ женщины-жертвы, который служит тем же целям: придает тексту большую экспрессивность. Например: "Глаз мертвой девушки чуть-чуть подслеповат.// В него война глядится, словно в воду.// И видит сквозь него слепой солдат// кровавый путь в Господнюю свободу" ("Советская Россия"-97, № 1). Речь в стихотворении, по всей видимости, идет о чеченской войне, но образ убитой девушки, как и слепого солдата явно служит для большего нагромождения ужасов.

В остальных случаях женщины упоминаются мельком, но из этих беглых упоминаний можно составить представление о том, каковы положительные и отрицательные героини "Советской России". Здесь тоже простая и жесткая дихотомия: "плохие женщины" корыстны ("От учителя географии Ковалевского ушла жена. – Ты не способен добывать деньги, – сказала она" – ("Советская Россия"-97, № 7), "хорошие" соответствуют традиционным представлениям о жене, матери, патриотке. Показательно, что в качестве эталона последних приводится фигура из древнерусской истории – великая княгиня Ирина, жена киевского князя Ярослава Мудрого: "В ее жилах текла скандинавская кровь, ибо по происхождению она была дочерью шведского короля. Однако выйдя замуж за великого князя и приняв имя Ирины, она всей душой восприняла Россию как свою родину. Ее происхождением пытались воспользоваться норвежцы, склоняя великую княгиню быть посредницей между ними и русичами, но она предупредила, что будет защищать интересы мужа. Семь сыновей и трех дочерей воспитала для России великая княгиня, и все они стали ревностными защитниками Православия. Перед смертью она приняла постриг" ("Советская Россия"-97, № 19).

Фрагмент очень выразительный, в нем четко перечислены черты идеальной женщины: преданность мужу, религиозность, многодетность, но прежде всего – патриотизм ("воспитала детей для России"). Однако даже патриотизм здесь имеет половую специфику – он обращен не к ее собственной Родине, но к Родине мужа.

Таким образом, "Советская Россия" оказалась самой последовательной из трех газет. Мы видим практически полную преемственность дискурса применительно к тендерным отношениям с двумя только поправками. Во-первых, из этой сферы жизни уходит идиллия – когда Родина страдает, никакого личного счастья быть не может. Поэтому современные женщины, с симпатией описываемые на страницах "Советской России"-97 (например, актриса Т.Самойлова), обычно облачены в черное и всем своим печальным видом демонстрируют, что скорбят вместе с Россией. Во-вторых, сами упоминания гендерных отношений сведены почти к нулю, и это не случайно: согласно советской традиции патриархатной идеологии, которой более или менее придерживается "Советская Россия", назначение семьи определяется на государственном уровне, когда же государство оказывается чужим и идеологически враждебным, как бы теряется сам предмет контроля. Семья как концепт разрушается и теряет свои общественно полезные функции (а мы видели уже, что для советской идеологии базовой формой гендерных отношений является именно семья).

Видеоряд "Советской России" такой же явно маскулинный, как и в других газетах: 65,6% всех портретов принадлежит мужчинам, 15,1% – женщинам, 19,3% – мужчинам и женщинам вместе. Однако есть и специфика: только в этой газете доля знаменитостей среди опубликованных женских фотографий превышает такую долю для мужчин (71,4% и 55,7% соответственно). Этот феномен, на мой взгляд, объясняется уникальной политической цельностью газеты. Как описано выше, "Советскую Россию" не интересуют женщины как таковые, в данном историческом контексте востребованы именно деятельницы оппозиционного движения – они в основном и фигурируют на фотоснимках.

Анализ трех массовых российских газет оказался весьма продуктивным способом изучения динамики тендерной репрезентации в России. Идиллическая картина взаимоотношений между полами, нарисованная советскими газетами, держится на поддержке и опеке государства. Когда государство из заботливого патрона превращается на страницах прессы в кровожадного хищника, предоставленные сами себе мужчины и женщины оказываются в состоянии войны друг с другом. Все три газеты в той или иной степени поменяли стиль: от изображения "порядочных советских людей", непонятно, каким образом совмещающих воспитание пятерых детей с успешной работой, они перешли к изображению проблемных сторон действительности. Обличительный пафос при этом часто успешно сочетается с "жареными сюжетами", призванными привлекать внимание читателей. Это, конечно, не может не сказаться на репрезентации мужчин и женщин, а также отношений между ними. Но я полагаю, помимо революции в газетных стилях происходит и изменение социальных норм – вернее, их размывание.

Все три советские газеты принадлежат к единому дискурсу, демонстрируя приверженность одинаковым ценностям и одним и тем же властным отношениям. Гендерные роли и связанные с ними ценности определены достаточно четко (хотя нюансы могут различаться в разных изданиях). В то же время в той части, которая касается женщин, сам рисунок роли оказывается внутренне противоречивым: для того, чтобы продемонстрировать успешное совмещение служения государству со служением семье, приходится идти на создание не очень правдоподобных сюжетов, вроде матери грудного ребенка, у которой "никогда не запирается дверь в доме" и которая при этом не пропускает ни одного комсомольского собрания; "горящей на работе" колхозной бригадирши, у которой дома сами собой подрастают дети и т.п. Зато все положительные герои находят свое счастье в единении со своим народом и государством, причем семья, по сути, является одним из его институтов, работающим в гармонии с остальными.
При этом советские идеологические ценности прекрасно уживаются с партиархатными: первенство мужчин отчетливо прослеживается в самой структуре дискурса.

Что же касается газет пост-советского периода, то здесь картина более сложная. Во-первых, налицо отсутствие единой нормативно-ценностной системы, причем не только при сравнении разных изданий, но зачастую в рамках одного и того же номера газеты (исключение составляет здесь "Советская Россия", демонстрирующая цельную и ригидную идеологическую структуру). Можно говорить о распаде системы "повторяющихся практик", которые позволяли представителю каждого пола обрести необходимую тендерную идентичность, и создании поля "альтернативных идентичностей".
В то же время не одна из газет не дает позитивного образца конструирования гендерных ролей ни для мужчин, ни – в особенности – для женщин. В лучшем случае о женщинах пишут с сочувствием, но лишь о как постоянно страдающей стороне. Ничего похожего на феминистские подходы к тендерным ролям во всех проанализированных текстах нет.

По сути, речь идет лишь о модификации патриархатной идеологии, которая из государственно-патриархатной становится либерально-патриархатной ("Известия") или гедонистически-патриархатной ("Комсомольская правда"). С уходом с семейной авансцены государства мужчин и женщин связывает преимущественно секс – а иногда и вообще ничего не связывает, кроме общих проблем и взаимных противоречий.

При этом мужчина был и остается главным персонажем, определяющим течение событий, особенно наглядно это показывает мужских и женских фотографий и в советских и в пост-советских газетах: как пишет М.Хогарт, может создаться впечатление, что в нашем обществе мужчин в 5 раз больше, чем женщин.
В то же время, появление в центральных газетах вместо единого нескольких "дискурсов пола", даже если ни один из них не является равноправным, внушает определенную надежду. Дж.Батлер предлагала деконструировать мистифицированные идентичности, анализируя дискурс и вскрывая приемы, с помощью которых они извращаются. Калейдоскопичная картина современных российских масс-медиа дает возможность сделать этот анализ более эффективным, вскрывая властные отношения, которыми пропитана "сфера пола". Конструирование гендерных ролей в любом случае не происходит автоматически, по желанию политиков и редакторов газет, и критически прочитанные тексты могут дать почву не только для "промывания мозгов"...