23 ноября 2011 | Просмотров: 2763 |

Репортаж с похорон

Александр Уланов

Сверкают блицы, протянуты микрофоны, милые девушки разносят бокалы. В провинциальном художественном музее открывается выставка. Вот и до провинции дошло – и принято ей, судя по интересу телевидения, радио и прессы, по количеству посетителей – современное русское искусство, противостоящее лжи идеологий и занудству реализма. То, что еще недавно лишь малыми фрагментами выходило на поверхность, вызывая интерес и веселье провокациями и неожиданными смысловыми сдвигами.

Пишущий эти строки умилялся встрече большевиков с динозавриком на картине Комара и Меламида, восхищался перформансами "Коллективных действий", и по сей день преподает студентам литературу концептуализма. И кому бы, как не ему, радоваться при встрече со старыми знакомыми? Однако не получилось. Все более сгущалась и стала почти непробиваемой к концу осмотра – скука.

"218 произведений 106 крупнейших российских художников", как сказано в выпущенной к выставке брошюре. То есть дело не в каком-то одном авторе, дело в направлении, в том общем, что присутствует почти у всех из 106, в почти всех 218.

Может быть, это связано с тем, что искусство несколько десятилетий держалось на противостоянии, на личном поиске художником оригинальных приемов просто для того, чтобы не задохнуться в тупом однообразии окружающего. А теперь, заняв помещение второго этажа художественного музея, те же самые произведения вместе с созданными уже позже начинают казаться специально растиражированными.

И, наряду с ощущением самоповтора у многих отдельных художников, всплывают ранее бывшие в тени не слишком привлекательные качества направления в целом.
Например, крайняя рационалистичность. Около работ помещены очень хорошо написанные комментарии, объяснения концепций – их с интересом читаешь, смотришь на работы и убеждаешься, что именно это там и есть. И убеждаешься, что больше ничего там нет. Иллюстрация концепции. Можно посмотреть один раз, ознакомиться с концепцией, но второй раз делать уже нечего. Одноразовые произведения искусства – как одноразовые шприцы.
Потому и обсуждать хочется не столько произведения, сколько их концепции, тексты при них. Все цитаты далее приводятся из брошюры к выставке, написанной А.Ерофеевым и Е.Кикодзе.

А в текстах речь идет, главным образом, о Ничто. "Мистер Никто – лишен даже намека на индивидуальность. Условность, совершенная пластическая инертность, абсолютное отсутствие лица". "Показываемое здесь лицо случайно, его появление абсолютно беспочвенно". Но еще Гегель говорил о Ничто, что оно бескачественно, о нем мало что можно сказать и что оно, в общем-то, довольно скучно. Не потому ли столь одинаковы и столь одинаково скучны большинство работ выставки? Они приблизились к Никто – и получили более или менее очищенную скуку.

Границы искусства оказались расширенными до предела – до жизни. Можно превратить в искусство – в перформанс – мытье пола. Но оказалось, что содержательность объектов и действий все-таки различна. И если даже художник в теории и придерживается отсутствия этого различия, на практике он все-таки предпочитает создавать произведения искусства, а не мыть полы. Он по-прежнему продолжает выбирать. Но что?

"Группа "Медицинская герменевтика"... – наглядный изобразительный психоанализ распространенных человеческих фобий и фантазмов" – то есть искусство при психоаналитике. А другое искусство – при социологии: "вместо создания образа художник пользуется готовыми изображениями и предметами... Авторы... изучают современную культуру по ее материальным следам..."

"Катарсис в этом типе искусства связан не со смехом, не с восхищением, а с воспитанием к себе ненависти". Но ненависть в человеке во вполне достаточной степени воспитывает сама постсоветская криминально-блатная жизнь – и искусство в этом случае лишь подыгрывает ей.

И появляется мысль: а не реализм ли все это? "Лицо становится выразителем эпохи, стиля, то есть носителем контекста, который на нем прочитывается". Взаимодействие с контекстом приводит ко все большему подчинению ему. "Критическая дистанция авторов практически равна нулю".
Не случайно на открытии выставки Андрей Ерофеев говорил о возрождении традиций передвижничества. Выставка была в Нижнем Новгороде, теперь она в Самаре, а потом поедет дальше, показывая, вот она какая, жизнь. Скучная и безликая. [...] Пейте кока-колу, собирайте золотые крышки. Акын поет то, что видит. И на этом фоне мысль о том, что гомосексуалисты тоже люди – "В их лицах тоже обнаруживается неоднозначность, разноликость: они могут быть красивыми и уродливыми, молодыми и старыми, как и все прочие" – действительно выглядит содержательным откровением.

Концепции уже высказаны, провокации уже имели место быть. А потом это будет существовать еще долго, сливаясь и размежевываясь с официальным и народным кичами, с разрисовывателем храма Христа-Спасителя Глазуновым и с женским романом. Но это уже не жизнь.

В условиях сходства произведений друг с другом, размытости критериев качества, вопрос о принадлежности того или иного объекта к произведениям искусства решает практически куратор галереи, арт-критик, эксперт фонда и т.д. Для самого художника его произведения вряд ли нужны, он не извлекает из них новых смыслов, а лишь указывает на то, что знает и так. На безымянного – но понимающего – зрителя-слушателя автор тоже опереться не может. Вот и остается ему сохранять хорошие отношения со всей арт-тусовкой. Так искусство провокации обернулось школой социализации. Фонды, музеи, интервью добивают остатки самостоятельности.

Писать об этом очень больно. Такое ощущение, что присутствуешь на похоронах. Искусство стремилось похоронить советскую действительность, но, похоже, отравилось ею. И если так пойдет дальше, то от почти советской действительности останется больше, чем от искусства. Можно, конечно, предложить не делать таких больших выставок, показывать, по возможности, произведения, созданные до 90-х годов... но, конечно, это не выход.

Положение с подобными направлениями в литературе представляется пока не столь безнадежным, может быть, потому, что там тиражирование не зашло столь далеко. Пригова с Рубинштейном не перепутаешь. Хотя Сорокина с Вик.Ерофеевым – уже можно.

Что делать? Может быть, нужен какой-то метаконцептуализм, который смог бы провоцировать уже это искусство, снова успокоившееся и соскальзывающее по линии наименьшего сопротивления реальности? Или сложилась странная ситуация, когда роль такой красной тряпки играет искусство, связанное с положительным, содержательным, с традицией? Ситуация, когда традиция не нуждается в провокации, чтобы не забронзоветь, а сама является провокацией – потому что идет против течения, настаивает на том, что что-то все-таки есть? Например, упоминание о Седаковой действует на многих деятелей современного искусства как футуристическая картина на передвижника. И только ли в христианском мировоззрении Седаковой тут дело? Например, Драгомощенко нельзя упрекнуть в идеологичности, он связан с деконструкционистскими течениями в философии, но использует их для решения содержательных задач, для рефлексии языка, не боится сложности – и потому также вызывает неприятие. Что и хорошо.

Может быть, автор этих строк слишком многого хочет – разумеется, среди 218 произведений абсолютно все интересными быть не могут. Разумеется, это пока еще искусство, а не пейзажики для украшения стен. Но кажется, что темп и уровень поиска и анализа угрожающе снизились.
А пока все идет своим чередом. В одном зале выставки звучит записанный на пленку надсадный, механический, никого не веселящий смех. А в другом играет оркестр – под шум разговоров, никем не слушаемый...

P.S.
Редактор не разделяет по многим достаточно принципиальным позициям точку зрения одного из постоянных авторов "Цирка "Олимп" Александра Уланова, твердо и целенаправленно (из публикации в публикацию) настаивающего на своем. Однако, во-первых, это его полное право, а во-вторых, его оценки вовсе не беспочвенны, и "угроза" автоматической, мат­ричной "соц- и артреальности" вкупе с невменяемой музеефикацией вчерашнего андеграунда действительно очевидна. Но при чем же тут Ольга Седакова и Аркадий Драгомощенко?..