Новости

"Заботы скорости и смерти так близки": памяти поэта Сергея Щёлокова

23 ноября 2021 года ушёл из жизни поэт Сергей Щёлоков. 

Сергей Щёлоков родился в Куйбышеве в 1974 году. В 1996 году окончил филологический факультет Самарского государственного университета. С 2007 года жил и работал за пределами Самары; с 2011 года – в Тольятти. Публиковался в региональных изданиях, альманахах «Вавилон» и «Воздух» (Москва), антологиях «Нестоличная литература», «Девять измерений» (НЛО, Москва, 2001 и 2004), журнале «Волга» (Саратов, 2009), журнале «Город» (Тольятти, 2011–2014), альманахе «Графит» (Тольятти, 2012–2015) и многих других. Лауреат региональных и всероссийских конкурсов и фестивалей. Автор книги стихотворений «Разговоры» (М., 2004), "Вброд: Книга стихотворений" (М., 2016). С 2014 года – член Союза российских писателей. Слишком короткой оказалась жизнь

Галина Ермошина:

Помню: Сережа Щелоков вместе с другими молодыми поэтами из школьной группы «Мелкие бесы» - тоненький, светлый, читает спокойно и уверенно. И все сразу замолкают, потому что понимают – это настоящее.

Помню: на одном из Поэтических рингов остались двое поэтов друг против друга: Сергей Щелоков и Андрей Темников. Победа в тот раз досталась Щелокову. И еще непонятно, кто был больше горд: победитель-ученик или побежденный учитель.

Помню: протягивает свой первый сборник «Разговоры», светло-желтая обложка с рисунком Ани Устиновой, говорит: «Последний остался». Спрашиваю: «А себе-то оставил?» - «А мне зачем? Я их и так знаю».

Помню: поэтический вечер в юношеской библиотеке, Сергей пришел с маленьким сыном Ромкой и всем гордо отвечал: «У меня Роман».

Можно спорить, есть ли поэтическая школа в Самаре, кто из нас поэт, а кто просто мимо проходил. О стихах Сергея Щелокова таких споров не возникало никогда. Мне кажется, он всегда понимал величину своего дара, но никогда об этом не говорил.

Такая длинная жизнь неожиданно оказалась такой короткой.

Помним.

***

Сюда не долетает ветер,

противный тресканью тепла

в недогоревшей сигарете –

и ждут великие дела.

И негасимые при свете

невидимые факела

потрескивают по углам –

и гулко капает смола,

и робко всхлипывают дети.

И не дано иного зла,

пока обозлены столетья, -

а возроптавшая зола,

по комнате раскинув сети,

вылавливает всякий ветер,

противный тресканью тепла.

Я поцелую край стола –

и сяду во главу угла.

                                        Сергей Щёлоков, 1993

Георгий Квантришвили:

Серёжа… Самые ранние стихи из тех, что он не стыдился показывать, датированы 1992-м годом. Познакомились мы ещё раньше. Выходит, что были коротко знакомы большую часть его уже закончившейся жизни. С кем-то из пишущих земляков судьба сводила и разводила, Серёжа – так уж почему-то совпадало – был всегда где-то неподалёку. Даже когда ему приходилось покидать Самару…  После филфака Универа Серёжа работал сельским школьным учителем – чтоб не загребли в армию. В его приезды в город, – это стало традицией, – мы совершенно случайно встречались в общественном транспорте. Пока наш маршрут совпадал, Серёжа успевал поплакаться в жилет. И эти жалобы при встречах стали традицией. Есть люди, у которых всё ещё хуже, чем у тебя, встречи с ними добавляют оптимизма. Был отвергнут учителем, заболел тяжёлой формой алкоголизма, развёлся, став для собственного ребёнка «приходящим отцом», потерял жильё… 

Не думаю, что Серёжа обманывал. Уж так сложились роли, которые мы играли полушутя-полувсерьёз. Сейчас очевидно: был Серёжа везунчиком. Отрока заметил и приветил легендарный Андрей Темников. Взял под крыло, поставил голос, выправил вкус. На талантливого юношу обратили благосклонное внимание в столице. Дебютная книга тридцатилетнего провинциала в издательском проекте, о котором написано: «именно по этим книгам через сто лет будут изучать русскую поэзию первой трети XXI века» (Анна Голубкова про АРГО-РИСК). Дальше молодой поэт – сам уже мэтр и ментор поэтического кружка. Которому (и кружку, и лично Сергею) обязано многим чуть не большинство вменяемых авторов нашего региона в эту самую «первую треть» века. Счастье и любовь в новом браке. Здоровенный – три с половиной сотни страниц – второй сборник. При этом сусеки автора ломятся от урожая: «Здесь нет многих ключевых и важнейших для меня произведений разных лет. Но это лишь проблема объёма». Не дожил до седин? А чёрт его знает, что нас, оставшихся, ждёт. Вдруг такая пакость, что мёртвым будем завидовать? «Кого хороним?» – вслед Феофану Прокоповичу спрашиваем мы. «Сергея Щёлокова хороним. Солнце закатилось, тьма опустилась на Самарскую излучину...»

Катя Сим: 

Сергей Щёлоков оказал большое влияние на самарскую литературную среду – особенно на «поколение 35-летних», когда вместе с Галиной Ермошиной координировал лабораторию «Орфей» при Самарской юношеской библиотеке. «Орфей» Сергея Щёлокова, к сожалению, уже не застала – зато застала его самого и «младших» авторов, которые читали его стихи – часто на память – на кухнях и в скверах.

Сергей Щёлоков почти всегда читал наизусть. На презентации книги «Вброд» в Самаре, в музее А.Толстого, говорил, что не доверяет авторам, которые не помнят свои стихи. Помнить – возможно, означает вырвать (или подсмотреть?) у скорости чудо, которое собирается по крошкам. Такие тексты появляются в полу-скорости, в приглушённых пространствах, в автобусах, где мрак  / всегда нужнее света.

Не изменяя частному мифотворчеству «поколения дворников», стихи Сергея Щёлокова обращаются к сокрытому, которое возможно проявить только случайно. Доверять можно, скорее, времени-скорости, которое каждый столбик преобразит в соляной; островкам леса и убегающим ковылям в тёмном окне авто – лес наступает и проникает в город – остановки, дома и всё, созданное цивилизацией. В этом Сергей Щёлоков, на мой взгляд, наследует поэтике Андрея Темникова, но не повторяет ее – у Сергея Щёлокова и открытия возможны не только в обереженных от цивилизации местах, не как конфликт «низкого и высокого», а как естественная возможность – и радость, и удивление, и страх – от присутствия в событии, и каждое место, где это случилось, становится местом сакральным: Спасибо духам святых / они одевают меня в хитоны смеха / в свет первых трамваев

Возможно, говорить о Сергее Щёлокове нужно иначе – но о разговорах и чуде между Самарой и Тольятти лучше напишут другие. У меня же есть только столбики в книге, которую ношу в сумке – и которая из состояния и ничего не видеть и не понимать открывает возможность радуги после опыта.

Кирилл Миронов:

Дорогой Сергей Николаевич, пишу тебе в ответ на твое последнее молчание.

Крайне печально, что мы так долго не виделись, не говорили и не читали друг другу стихи.

Мне жаль, что я не смог пробить стену твоего одиночества, приехать к тебе и обнять тебя. Поговорить о чем угодно и обойти вместе половину Тольятти. Ходить говорить и смеяться, как мы любили это делать. А потом погрустить, потому что мы всегда ловили гармонию за хвост и щедро одаривали друг друга самыми разными и чистыми эмоциями.

И только я, было, обрадовался, что ты в составе других поэтов намереваешься накануне читать стихи, как ты замолчал навсегда и для всех. Замолчал настоящими и будущими словами, но остался звучать навеки словами, некогда сказанными и написанными.

Еще больше жаль, что мы никогда не увидимся. Я здесь, а тебя здесь нет. Есть только то, что ты сотворил.

Люблю тебя. Прощай.
Твой друг, КМ

Виталий Лехциер о книге Сергея Щёлокова "Вброд: Книга стихотворений". - М.: Книжное обозрение, 2016. — 364 с. Опубликовано в журнале поэзии "Воздух" (2016, № 2). 

"После 12-летнего перерыва выпустил вторую книгу стихов самарско-тольяттинский поэт Сергей Щёлоков. Подобное «воскрешение» поэта, о котором в Самаре ходили разные слухи, само по себе замечательно. Книга включает ранее изданные «Разговоры» и избранные стихи с 1991 года. Стихи Щёлокова написаны «между поляной и горой» (так называется один из разделов сборника), но отсылают скорее к воображаемому, чем к реальному ландшафту даже тогда, когда имеются в виду вполне определённые места между Самарой и Тольятти. В книге правит не столько онтическая логика наблюдаемого мира, сколько онтологическая логика герметичного переживания. И религиозные мотивы, и персональная мифопоэтика с концептуальными персонажами — единорогом, «Кьеркегором/Кьеркегардом», апостолом Петром, — всё настолько «интериоризировано», что, становясь выражением, либо захлёбывается в экспрессивных метафорах, где «молодая вода улетает на юг», либо открыто маркирует исключительно внутренние состояния. И кажется, что для этих своеобразных медитаций что Тацит, что лягушка — всё одинаковый предмет для неожиданных и наивно-спекулятивных умозаключений.

ещё заглядываясь на воду / заглядывая за воду / какая и где она // надежда эвридики / уже осуществлена // чёрное уставшее существо / китайский котёнок / ещё живой / но уже с отрезанной головой"

ПРАВИЛА ДОРОЖНОГО ДВИЖЕНИЯ

                                     Моим попутчикам

1

Забота скорости –
                            мелькнуть на повороте
и обернуться соляным столпом.

Я позвоночник расколю.
                                        Мой дом –
кривое зеркало, и я в бреду, в болоте:

вот узкогорлая пещера.
                                        Вся вода
в ней передёрнулась огнём тончайших складок:
огонь с водой живут в обнимку;
                                                      слишком сладок
коктейль стихий в преддверьи Страшного суда.

Заботы скорости и смерти так близки,
что проступают буквы о такой пещере.

Я тороплюсь,
                        а вдоль дороги, в каждой щели
как будто в норах ждут как будто бы зверьки...

2

Путь опрокинутый перетечёт в осадок,
лишь горлышко реки першит всегда.

Я говорю уже в бреду:
                                      суда
уже не будет, кроме страшного, не надо...

Пещера эта –
                          вожделенная среда,
бутылка красно-голубого лимонада,
когда гниёшь и сохнешь,
                                            чувствуя, как рада
дорога съесть тебя,
                                  хотя вполне сыта.

Расколотые позвоночники –
                                                почти
уже слова и фразы, фразы и обрывки,
обломки, черепки и золотые рыбки,
которых не поймать,
                                    которых не спасти...

3

Экклезиаст молчит спокойно,
                                                    днём и ночью, –
и золото колышется –
                                      но в нём
есть перерывы, где мы и живём:
от рая синего
                        до тёмненьких адочков.

Не озираясь, не оглядываясь так,
что станем вдруг столбами,
                                              станем вдоль дороги
считать своих же братьев –
                                                мы уносим ноги,
но даже не пешком –
                                    в автобусах, где мрак

всегда нужнее света;
                                    наконец, опять
в автомобильчиках попутных,
                                                    чтобы были
темнее стёкла,
                            чтобы видеть не ковы́ли,
а ничего не видеть и не понимать.

4

Забота скорости –
                            понять, что мы ослепли,
и выжать этот страх всего в один
смертельный поворот.

                            Что впереди –
то позади:
                  легко вносить такую лепту,
легко запутаться в таком простом пути.

Здесь не поможет разговор:
                                                совсем нелепо
жить в своём золоте и говорить о хлебе,
гуляя по воде
                        или дрожа среди
адков темнеющих, болотистых весной
и поздней осенью,
                                как рыба на безрыбье.

Забота скорости –
                            мелькать без перерывов,
преображая каждый столбик в соляной.

2000 г.

* * *

Вот и смех – только частый,
и снег – только чёрный,
и суд –
только страшный,
и страх – только зябкая жалоба плоти.

Все, кто с нами, –
зола,
все, кто рядом, –
умрут и уйдут,
и страшнее судеб во плоти –
только судьбы в полёте.

Вот и время летать,
беспокойно петлять по кругам,
класть на небо печати,
что частым знамением крестным, –

но страшнее не будет суда,
и не будет судам
ни спасенья,
ни места святого,
ни лобного места.

Не бывает страшнее суда
и страстнее среды.

Все умрут и уйдут –
но никто не лишится признанья.

Вот и время петлять по следам,
если будут следы, –
но не время отбрасывать тени,
которые с нами.

1994

***

Трава тонического стиха пожухла

и на рассвете скукоженные листья
шарахаются неумелым жуликом
шикарного театра за кулисами

Заключительный акт уже век как начат

А этот вор ничего не вынес теряя
всё в панике
когда порядок слов ничего не значит
а переносы не видят конца и края

Похоже всё решается одним кликом
каким-нибудь полтинником или стольником

Цветы верлибра головками поникли
не удобряясь вымученным дольником

***

Три птицы в горячем цеху
Чахотка чума и холера

На улице учат Бодлера
мальчишки чьи рыла в пуху
девчонки в собольем меху

и сыплются пепел и сера
чтобы переполнилась сфера
пустующая наверху

Три зверя в холодном дыму
Холодная буря в глазницах

Три зверя разводят в трёх птицах
чахотку холеру чуму

И где мальчик ест шаурму
а девочка роллы и пиццу
не лучше ли мертвому спиться
чем биться живому дерьму

Не лучше ли быть одному
рассадником всех эпидемий
чем биться всем сердцем в пределе
отпущенным абы кому

А цех уж три дня как горяч
и холоден дым уж три дня как

И чем реже в поле сорняк
тем чаще в лесу карагач

* * *

Почему я терплю
эту память о чистом стекле
если проще устать и упасть

Дикий месяц сентябрь
носит вязкую бездну в руках
это липнет молчанье к телу
это боги ждут приказаний и просьб
а нечего делать

Говорите
как о погибшем
о всяком вине
и всяком дожде
пусть застынет сладким огнём
бронзовым василиском
пусть свернёт с пути в сентябре
и окончится память
как спазмы привычек
маршруты трамваев
как стихи с буквы "Л"

БОЛЕЗНИ 

                  Знай, что энцефалит и аллергия –

                  Два Божьих гостя, первенца весны…

Болота сохнут, пустота горит.

У взрослых – корь и дифтерит,

Ещё в начале созданные Богом.

На Оренбургскую дорогу

Выходит на охоту зверь-энцефалит.

Я рад бороться и стараться –

Но сердце мёрзнет и от холода болит,

как от переплётных операций.

Так швы расходятся, заплатки вылетают

на тракте, где живут чуть-чуть,

где жизни – на один разбитый путь…

Моё служение – болезненная тайна.

Дорожным службам тяжело –

а я сушу болота, жгу несвежий воздух.

Мне слишком рано подарили ремесло –

теперь отучиваться поздно.