08 марта 2021 | Цирк "Олимп"+TV № 35 (68), 2021 | Просмотров: 697 |

Как стать радиотелескопом

Лев Оборин

Предисловие к книге: Евгений Стрелков. Сигналы: Стихи 2019–2020.

Нижний Новгород: Дирижабль, 2021.

Лев Оборин – поэт, переводчик, критик, редактор проекта «Полка» и серии «Культура повседневности» в «Новом литературном обозрении». Автор пяти книг стихов, книги детских стихов. Публиковался во многих российских и зарубежных изданиях («Воздух», «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Иностранная литература», «Волга», TextOnly, Poetry, Gazeta Wyborcza и др.), антологиях современной поэзии. Сооснователь поэтической премии «Различие», лауреат молодёжной премии «Парабола» (2019). Живет в Москве.

В предыдущей книге Евгения Стрелкова «Лоции» есть важный для меня цикл «Троицкий», посвящённый известному нижегородскому учёному-радиоастроному. В детстве я заворожено пересматривал фильм Павла Клушанцева «Луна», где показана и работа Троицкого — в том числе создание «искусственной Луны», чёрного диска. Радиоволны, отражённые от его поверхности, сравнивались с радиоволнами, отражённых от настоящей Луны. Радиоастрономия может использоваться и для поиска сигналов внеземных цивилизаций — и об этом в цикле «Троицкий» поют пирующие астрономы: «Мы возьмем сито помельче / — ажурное сито из оцинкованной жести. / Мы возьмем пыль погуще / — звездную пыль из волос Кассиопеи. / Мы просеем густую пыль в мелком ажурном сите. / Мы найдем зерно инопланетного разума!»

Реприза этих стихов есть и в новой книге:

Здесь искали инопланетный разум

в окрестностях Тау-Кита,

Ориона и Кассиопеи.

Здесь я, понемногу косея

от водки, запивая её душистой стерляжьей ухой

Сидел рядом с радиоастрономами

По-над родной рекой.

Прислушивался: те сыпали шифрами, цифрами,

Уверяя, что вот этот всплеск,

он аномален, он — весть!

Сейчас плохое время для приема сигналов. В марте 2020 года прекратил работу проект SETI@home, в котором компьютеры сотен тысяч энтузиастов, образуя подобие коллективного искусственного разума, анализировали уловленные радиотелескопами сигналы. А в декабре рухнула антенна телескопа в Аресибо, грандиозного и символического прибора, напоминающего пустую тарелку: в неё так и не положили пищи богов. То же случилось с полигоном радиоастрономов над Волгой: «И где он, и где полигон? / Атлантида, навсегда нырнувшая в Волгу-Лету. / Как брошенное гнездо / ржавеет пустая ажурная чаша. / А вдруг прямо сейчас депеша / из окрестности Тау-Кита? / А тут — пустота».

Несмотря на это, название новой книги Стрелкова кажется мне жестом надежды.

Все сигналы, которые может уловить телескоп, — из прошлого. Для Стрелкова исключительно важно сохранение памяти — поэтической памяти — о науке прошлого и связывание её с наукой настоящего. Неудивительно поэтому, что книгу открывают стихи о русском агрономе-пионере Андрее Болотове (ему будет посвящено здесь ещё несколько текстов).

Ты наклонился — пред тобой

плод яблони земной

а над тобой плоды плеяд созревших

звёздный урожай, Его свершенье.

Небесный сад как головокруженье,

как лейка над родимым садом

И электрическим разрядом

Стекает звездный ток

И тот росток

Трепещущий,

Ты сам...

Разностопный стих, сегодня чаще ассоциируемый с раёшником, Стрелкову удаётся вернуть к торжественности, привив к нему пафос XVIII века — в том его изводе, который в современной поэзии, о XVIII столетии вспоминающей редко, ни у кого, кроме Стрелкова, не встречается. Речь идёт о рационализме, о благодарной уверенности в неслучайности и вымеренности всего в мире. Это ощущение можно уловить, например, в стихотворении «Мысль», которое следует за идеей Алексея Хомякова о человеческом разуме, устроенном в согласии со «всесущим разумом». К Хомякову в этой книге восходит несколько стихотворений-стилизаций. Впрочем, чуткий мозг, работающий со знаковыми системами, может счесть сигналами не только старые стихотворения, но и всё что угодно: фотохронику солнечного затмения 1887 года, погодные предзнаменования, полёт птиц, амплитуду колебаний крыл насекомых. Собственно, амплитуда — важное для нас слово. Полюса-ориентиры, к которым тяготеет — по крайней мере в этой книге — поэзия Стрелкова, заданы, с одной стороны, ломоносовской традицией научных стихов, с другой, дерзкой «естественной мыслью» Хлебникова и Заболоцкого.

Окрестный воздух был жуком.

И мухой дрозофилой — время

И перекручена жгутом

Молекула растила семя.

Пейзаж, рисуемый назывными или нераспространёнными предложениями, в этой книге временами напоминает инвентарь, которому проводится смотр; взгляд в сторону — инструменты оживают, как щипцы для орехов в стихотворении Лира/Маршака, обрастают собственными эпитетами («Майский стих крылат / и ветренен. / Облакат / и тенен»). Обычно, впрочем, инструменты разложены строго — но строгость искупается прихотливостью их самих; их фонетической прецизией. После долгой подготовки произвести нечто моментальное — подход, который роднит поэта Стрелкова с его героями, учёными прошлого, например с изобретателем радио Поповым: он выведен в книге в роли фотографа. Одно из «пейзажных» стихотворений очень характерно называется: «Наблюдение»; здесь много любовных наблюдений — особенно над миром реки, её видами и звуками, кораблями и бакенами.

Не следует, впрочем, думать, что перед нами благодушная книга — безоговорочный панегирик «доброму зерну науки» и технологиям со вкраплениями «пейзажной лирики». У науки и технологий — и у той же фотографии — есть обратная сторона. Под фотографическим негативом можно увидеть «фоторентген мощей», будто бы просвеченный радиацией в Сарове, где производили ядерное оружие. Стоит упомянуть, что эти стихи («РДС-Бездна») — своего рода экспликация к визуальной работе, инсталляции Стрелкова «Третья идея». Если точнее, стихи составляют с инсталляцией одно целое. В своём тексте на Colta.ru Стрелков пояснял: «…семь лайтбоксов, воспроизводящих деисусный чин иконостаса. Но только фигуры апостолов, архангелов, Иоанна Предтечи и Богоматери словно пронизаны рентгеном, так что видны ключицы, ребра, тазовые кости, суставы, черепа... Центральный лайтбокс сохраняет овалы и ромбы так называемой славы Спасителя, но фигуры Христа нет. А под этим центральным лайтбоксом на экране в замедленном темпе воспроизводится кинохроника испытания первой советской водородной бомбы. <…> В моем сознании это больше о том, что преграда, разделяющая сакральное и профанное, добро и зло (а ведь иконостас в церкви — это преграда, граница), истончилась до полупрозрачности, а водородная бомба как чудовищный рентген-аппарат просветила саму человечность» (1).

Так красота науки неотделима от ужаса, который может быть наукой порождён; нужно ли говорить, что взрыв ужаса порождает мощнейший сигнал, рябь от которого воспринимается ещё долго? Взаимосвязь добра и зла в науке необязательно показывать в большом масштабе: микромир (к которому относится и деление атомов) подходит для этого как нельзя лучше. «Смертельная научная игра / вот ключ к познанию источника мутаций, / деления ядра», — пишет Стрелков в посвящении радиационному генетику, который созерцает опыты над обречёнными плодовыми мухами.

Соитье мух в присутствии рентгена

всенепременно тронет хромосом

набор — хотя бы два-три гена

пойдут на слом.

Так известный в физике эффект наблюдателя (вооруженного определённой оптикой) влияет на сам объект наблюдения. Но точно так же мутации происходят не в мушиных, а в человеческих организмах — что возвращает нас к тревожной идее фигуры Наблюдателя, которого упорно отвергает наука. Так или иначе, сигналы, приходящие извне, невероятно сложны для дешифровки. Может быть, поэзия, смотрящая на науку и фильтрующая вместе с ней космические шумы, способна обеспечить стохастический резонанс, который помог бы эти сигналы усилить и распознать. Поэт — тот инструмент, который, если ненадолго оторвать от него взгляд, начинает вести себя непредсказуемым образом.

________________

(1). Стрелков Е. «Третья идея», икс-фактор и арт-житие академика Сахарова // Colta.ru

https://www.colta.ru/articles/art/24492-art-zhitie-akademika-saharova