16 декабря 2017 | Просмотров: 1976 |

Русский мир. Книга первая #назубах#. Окончание

Ирина Саморукова

РУССКИЙ МИР

Книга первая

#назубах#

Окончание. Начало в «Цирке «Олимп»+TV № 26 (59)

14. Образ вечной любви

Лора сидела на диване. Скорее по-турецки, чем в позе лотоса. И под музыку Боба Марли с пластинки старика Козлова курила шмаль. Лёня, понятно, находился рядом в той же позе и тоже курил. Переводил продукт, потому что его не брали никакие вещества. Просто они всё делали вместе. Так она и выглядит - вечная любовь.

С травой всегда так. Если она есть, куришь, пока не кончится. Трава – хороший антидепрессант. Годится, чтобы выносить вечную любовь. Не думать ни о чем другом. Лучше просто не думать. Виснуть, помня, что Лёня умеет читать мысли. Она – это он, и наоборот.

- Как тебе?

- Супер, - выдыхает Лора.

Можно сказать, счастье.

Где Лёня эту траву достает и откуда у него, круглосуточно разделяющего Лорино счастье, деньги?

Пофигу. Тот самый случай, когда вопросом разумнее не задаваться. Лёня читал мысли. Возьмет да расскажет, где и как. И всплывет очередной старик Козлов.

Лишнее знание пробьет на измену. Материализуются страхи: и безотчетные, и вполне обоснованные. Они отравят безотчетное счастье, самое оптимальное для Лоры состояние. Ибо Лёня – навечно.

Его отношение к Лоре никогда не изменится. Он – это она. Так и останется. Одно в двух лицах и два в одном. - Мы не расстанемся. - Такова цена вечной любви.

Кайфово, не так ли?

О да, когда есть трава.

Лёня постоянен. Ментально законсервирован. Вечно живое прошлое бродит в его голове. Он путается в хронологии, ошибаясь на целые десятилетия. Однако детали, подробности давно прошедшего (тридцать лет, мама дорогая) переживаются им вновь и вновь. Только они имеют для Лёни смысл, на новом он не фиксируется.

Часами он возится с книгами, перебирает пластинки старика Козлова, бережно перекладывает его носильные вещи. И при этом говорит: - Я так его ненавижу, что готов убить. – Ты уже убил, - напоминает Лора. А он пожимает плечами.

Понятно. По траве и не такое проясняется. Метафора. Образный смысл. От воспоминаний о Козлове Лёня не избавился. Но если взглянуть трезво, все выглядит печальнее: мертвый Козлов в Лёниной памяти не сохранился.

Точнее так: Лёня помнит, кто-то вскрыл вены в ванной, но не соотносит его с Козловым. Фамилия старика Парамонов, полагает он. Здесь помнит, тут не помнит. Как в кино. Для него и Гена жив, и Гены он по-прежнему боится по вполне рациональным основаниям: тот служит в ГСБ.

Тело Карпова вместе с заляпанным ковром Лёня растворил в каком-то щелочном составе. Этот способ, сообщил он, ему по дружбе подсказал один капитан ГСБ. - Гена, между прочим, - добавил Лёня, наблюдая, как слизь уходит в канализацию. - Он опасен, Лора. Слишком много обо мне знает, может сдать.

Леня вовсе не живодер. Он лишь ликвидировал тело. Он надежный партнер и в хозяйстве - подарок. Санузел отдраил до хирургической чистоты. Лора ему помогала: - Иди, поищи гильзу, кажется, под диван закатилась. – Она матерая соучастница. Однако грязную, опасную или просто скучную работу Лёня берет на себя.

Потому что мужик. А Лора? Лора есть Лора. Его любовь раз и, как вышло, навсегда.

Чтобы сделать ему приятное, Лора думала: Ланцелот, Ланцелот, Лёня мой Ланцелот.

Он усмехнулся:

- Какой я Ланцелот, тот дракона убил, а я только и делаю, что по углам прячусь.

Видишь ли, Лёня, не согласилась Лора, драконов многие убивали. Взрослым особям рубили головы. Детенышей давили. Истребили целый вид. Остались одни Кащеи, поскольку те бессмертные. Главный подвиг Ланцелота иного свойства.

Жену Артура, кем-то в очередной раз похищенную, вызвалось спасать множество рыцарей. Однако, как увидели телегу - запряженную старым мулом замурзанную таратайку, с подвязанной мочалом осью, - отступились. Транспортное средство, в котором предлагалось отправиться на поиск королевы Гениевры, они сочли, мягко говоря, недостойным благородных мужей.

Будучи людьми галантными, рыцари начали выдумывать сохраняющие лицо причины отказа.

- Что за чудище в этот раз на Гениевру позарилось? Что за враг, до которого можно добраться, только сев в паскудный дерьмовоз? Это чмо не рыцарь. Скорее всего, вообще не человек, а сам дьявол. Раз так, следует привлечь священство, но лучше сразу орден тамплиеров.

Иные рыцари шептались: у этой мирской сахарницы, жены короля Артура, целый сонм поклонников. Вполне возможно, она сама с кем-то сбежала. Чинить препятствия любви как-то не по-рыцарски. Словом, не наше это дело. А мужицкая телега - грязная провокация.

Ланцелот тоже поначалу колебался. Но, услышав гнусность про Гениевру, решился: закусил губу, зажмурил свои прекрасные глаза и плюхнулся в телегу, как последний простолюдин. С тех пор его, рыцаря Круглого стола, стали называть Рыцарем Телеги. Не только за глаза, в лицо смеялись. Но Ланцелот терпел.

После подвига он еще год ждал благосклонности спасенной королевы. Сенешаль донес ей, что Ланцелот не сразу сел в телегу. Сомневался, выходит, стоит ли Гениевру спасать. Чтобы заслужить прощение, Ланцелот совершил множество подвигов, но они были такого свойства, что стыдно рассказывать. Трэш какой-то, а не подвиги. Например, он потерпел поражение в поединке с юнцом, впервые взявшим меч в руки. Сопляк завалил Ланцелота, да, того самого, победителя драконов, с третьего удара. Но Ланцелот все вынес. И даже улыбался.

И знаешь, почему? Все рыцари кинулись спасать королеву из доблести. И только Ланцелот - от любви.

Сказки Лёня понимал.

- Ты всегда умела утешать, - и смотрел, как всегда, с обожанием.

Проблема в том, что Лёней не получается управлять. Он подчиняется только импульсам, исходящим из прошлого. Трудно сказать, насколько реально прошлое, которое законсервировалось в его голове. Будучи по жизни не совсем адекватным, Лёня, скорее всего, его вообразил. Он повторяет: ты открыла, что я особенный. Порой Лоре кажется, будто она и в самом деле помнит, как тридцать лет назад назвала его «особенным».

Чего он хотел? Он и Лора против целого мира, и чтобы никто об этом не знал. У Лёни нет амбиций. Он обречен на вечную к ней любовь и на вечное подполье. Только и всего. Он – это она, она – это он.

Он старается, чтобы ей было безопасно, комфортно и весело, и все время проверяет реакцию, беспокоится, угодил ли своей Лоре. В своем прошлом он однажды совершил ошибку, о которой вечно будет напоминать шрам над верхней губой. Больше он Лору не огорчит.

- И мы не расстанемся.

Разве плохо? Допустим, Лёня слегка ку-ку. Лора двадцать лет прижила с Аристархом. Ей не привыкать.

За то.

Зато вечная любовь с гарантией, что партнер не изменится ни духовно, ни физически.

Вечная любовь существует. Да, блять. Она есть. Один к миллиону, говорите? Ну, так вот: этот единственный шанс Лоре и выпал. Спросите: и как он?

По траве – ништяк.

Когда они ложатся спать, Лёня укрывает их, тесно прижавшихся друг к другу, одеялом. Вот так, с головой.

Он спросил: - Можно, я не буду тебя банально ебать?

Понимаешь, подумала Лора, ты ведь не совсем человек. Ты, как бы это сказать, другой природы.

- Я сроду был особенным, - хихикнул он.

Под одеялом Лора с Лёней – как в раю. Так называемый внешний мир исчез. Они в уютной тьме. В домике. Близко-близко, почти срослись. Он - это она. Она - это он.

- Я знаю множество способов, - шепчет он. - Помнишь?

И стал рассказывать про мамин пояс для чулок.

-Атласный, с такими собачками на резинках. Ну, вспомнила? Как влезли в него вдвоем, живот к животу, и так разгуливали, словно сиамские близнецы.

Давай, Лёнечка, воскрешай картину в сотый раз. Лора, прожившая без него тридцать лет (целую жизнь, мама дорогая) для него вечная девочка. Он не замечает седины у корней волос, уже вполне конкретных складок на животе, небритых ног. Его Лора вернулась. И он навсегда счастлив.

Если это рай, думала Лора, кто из нас умер?

15. Жаба

На сцену выходит маэстро: Аристарх Маврикиевич Побегай.

- Наконец-то…

За что Лора не любила Аристарха: тот всегда оказывался прав. В конечном итоге. В долгосрочной перспективе. Но всегда. Он намекал и даже прямо говорил: без его контроля дело не обойдется. Подчеркивал: если что, никто Лоре не поможет ни делом, ни советом, ибо только Аристарх в курсе, как действует субстанция, поскольку сам заварил эту кашу.

Так вот: оно случилось, это гребаное Аристархово «если что».

Вдруг (именно: как-то раз, неожиданно, ни с того, ни с сего, без каких-либо предсказуемых причин) она обнаружила Лёню на кухне, в углу за холодильником.

Лора сначала не поняла, чего это он сидит, поджав коленки к груди. Прятки, что ли, затеял? Его глаза были открыты, но он смотрел куда-то в себя. Жуть, если честно.

- Сбежала, сбежала, сбежала, - повторял он, словно автомат.

Таким образом, объект впал в прострацию.

Прошли, наверное, сутки, в течение которых Лора на пустой желудок выкурила две пачки сигарет, пока догадалась… Какое там «догадалась»! Просто в отчаянии она села напротив Лёни, взяла его левую кисть, беспомощно свисавшую с колена, своей правой ладонью и выдохнула перегаром прокуренных легких:

- Лёня. Умоляю, прекрати. Никто никуда не сбежал. Я здесь, твоя Лора. Вот я. Вернулась.

Он мгновенно пришел в себя. Будто и не было ничего. И все бы сошло за идиотский розыгрыш. И Лора даже выдернула из его руки свою ладонь, чтобы щелкнуть по носу за этот адский креатив. Только стоило Лоре высвободить руку, Лёня снова сник. В смысле, нырнул в себя и заладил: - Сбежала. Сбежала.

Словно тяжелый психический хроник.

Сердце разрывалось на него смотреть…

Если сплести руки, ноги, Лёня функционировал нормально. Отлепишься, и он сразу забивался в угол. Начинался бубнеж: - Сбежала, сбежала, сбежала.

Она пыталась выяснить, что с ним.

- А разве что-то не так? – удивился он.

Ясно. Своих отключений Лёня не помнил.

- Все ОК, милый, - сказала Лора. – Мы просто теперь все делаем за ручку. Ходим по квартире парочкой, сидим друг у друга на коленях. Когда шинкуем морковку в четыре руки, я сжимаю ляжками твою конечность.

Лёне такие правила понравились: как в детстве, когда они играли в сиамских близнецов. Помнишь? Бла, бла, бла.

Наконец, она решилась извлечь телефон из тайника за унитазом.

Последней раз она выходила на связь зимой. Теперь, кажется, была осень.

Собравшись с духом, Лора позвонила Аристарху.

Она решила перехватить инициативу и первым делом упрекнула за то, что тот бросил ее на ржавый гвоздь, а именно: оставил без поддержки с непредсказуемым объектом и натравил капитана Карпова. Лора не выходила на связь, потому что не могла. Испытуемый за ней следил, контролировал каждый шаг. А сейчас с ним непонятно, что творится. При непосредственном телесном контакте с наблюдателем объект функционирует, но самостоятельно…

- Я сейчас приеду. Говори адрес, - деловито произнес Аристарх.

Глядя в окно квартиры старика Козлова

(слышал о таком?- поинтересовалась она у Аристарха, – дай вспомнить, - протянул он, - джазмен, что ли?),

Лора пыталась объяснить, как их с Лёней найти.

Вроде бы улица. Да. Исторический центр, как говорят в здешних местах. Старые дома. Осыпающийся ампир, облупленный модерн, подгнившее деревянное зодчество. Строение, на которое смотрят их окна, завешено сеткой с фальшфасадом. Дощатый забор. Палисадник, огороженный штакетником. Открытый канализационный люк.

(- Смотри под ноги, не то навернешься, - предупредила она Аристарха. – Забыла, с кем имеешь дело, прекрасная, - отмахнулся тот).

Арки не разглядеть, но, кажется, она есть. Под окнами собака крутилась, рыжая дворняга, шмыг – и пропала. Возможно, спряталась в подворотне. Вход, кажется, со двора. За номер подъезда Лора не ручается, но этаж, похоже, второй.

Словом, найдешь, зря, что ли, экстрасенсом подвизался.

Он нашел.

- Наконец-то.

- Показывай клиента.

Бросилось в глаза, какой он потасканный. Хотя с тех пор, как они расстались, Арик, наверное, не изменился. Ему, бессмертному, старее уже не быть. Черные кудри с благородной проседью порядочно повылезли, и хвост, в который они подвязаны, больше похож на крысиный. Щёки ввалились, под глазами мешки. Арик слегка косил левым глазом. Один глаз на нас, другой в Арканзас. Оттого всегда казалось, что он смотрит куда-то сквозь собеседника.

И (батюшки святы!) он вставил золотые зубы.

- Сам отливал, - цокнул он с гордостью. - Коронка тончайшая и мало обточенный зуб пребудет под ней в вечной сохранности. Что касается блеска, придет время, и он снова войдет в моду.

Замшевый пиджак (других он не признавал) на Аристархе тоже блестел. Он и по молодости был скуповат: таскал шмотки до тех пор, пока те не истирались в труху. Пиджачку было уже лет десять. Последние годы все средства Аристарх пускал на дело: исследование субстанции. На бессмертие.

Ох, старый дурень.

Когда-то его кисти завораживали пластикой, длинными пальцами с плоскими бледными ногтями, тонкими запястьями, поросшими сексуальным пушком. Медвежья шерсть. К удаче. Давно это было. Двадцать лет прошло. Из рукавов засаленного пиджака торчали синеватые кисти Кащея, с артритными суставами костистых пальцев.

Такого не окликнут: эй, брат. Не обратятся уважительно: отец. Арик превратился в деда. Привет, дедуля. Здорово, чувак.

Чуваком Аристарх, слава богу, остался. Он был в ковбойских сапогах. В импозантном (мама дорогая, Аристарх до сих себя таковым считает) старике прохожие и соседи не видят серьезной опасности. Дед с приветом, думают они.

Как всегда, Аристарх держался невозмутимо. Индифферентно и пофигистски. В этом он был неотразим.

На его фоне Лёня выглядел невротичным пацаном. Он ни в чем не был уверен, даже в очевидном: - Сбежала, сбежала. – От такого, пожалуй, сбежишь.

- Все понятно, - уверенно произнес Аристарх, словно диагностировал у Лёни пошлое ОРВ.

- О! Держи его так, - оживился он, когда Лёня пришел в себя. – Сейчас мы кое о чем спросим.

И посыпал:

Служил ли в армии? В каких войсках? За что сидел? Где? Какой срок? Как долго лежал в психдиспансере? Какой диагноз? Чем кололи? Торчал ли на героине?

От Аристархова наезда Лёня так оторопел, что едва снова не завис.

- Что именно ты хочешь у него узнать? – вмешалась Лора.

Выяснилось вот что.

На днях с Аристархом случилось нечто подобное. Увы, вздохнул он, никого в столь хреновый момент с ним, старой развалиной, не было. По счастью, приступ застал Аристарха в лаборатории. Он ведь там постоянно. Сейчас замутил проект с антидотом, который позволит прервать психосоматическую консервацию организма. Испытания показали, что вечная жизнь не всякому выносима. В лаборатории нашлось кое-что. Словом, удалось временно прийти в себя.

Разумеется, Аристарх размышлял о причинах этого квазикоматозного состояния.

- Не знаю, как у Лёни твоего, на меня накатила такая смурь, словно я вовсе не человек. Растение. Дерево. Не живое, с шелестящей кроной, а лишь его сухой ствол, покрытый толи корой, толи коростой.

Все дело в ментальных слоях, сделал вывод Аристарх.

Понимаешь, в жизни бывают периоды, когда ты тупо функционируешь, выполняешь рутинные движения, не фиксируясь на их смысле. А ментально уходишь в себя и там пережидаешь, когда наступит время, и ты сможешь нормально жить. Однако пустое время тоже оставляет следы. Бессмыслица вычеркнутых лет остается при тебе и периодически всплывает.

Вот и на Аристарха, видимо, нахлынуло.

В юности, при совке еще, за опыты в области прорывной химии его хотели упечь на зону, но обошлось психушкой. Маниакальный бред о субстанции бессмертия перевесил уголовную статью за изготовление запрещенных веществ без цели их сбыта. Плюс кому надо сунули взятку. О пяти годах, проведенных в дурдоме, Аристарх не распространялся.

- Не было там, прекрасная, ничего хорошего, кроме чифиря и сигарет.

Аристарх грустно усмехнулся. Постучал по карманам в поисках бесполезных в его бессмертном состоянии сигарет. Годятся, только дым пускать и отравлять воздух.

- Никакого кайфа, представляешь? Содержание вычеркнутых лет жизни лет не имеет значения. Главное, что они были.

На этом лирика прекратилась. Аристарх предложил пройти на кухню для серьезного разговора. Прикрыв дверь, он напомнил Лоре, что та не просто променяла его на этого сопляка, а участвовала в эксперименте по испытанию субстанции бессмертия.

В коллективе испытателей на данный момент она единственный человек. Следовательно, именно на ней лежит вся полнота ответственности. На ком же еще? Он и Лёня – не вполне живые, хотя с виду и не мертвые. Лора одна об этом знает, поэтому ей предстоит их курировать: наблюдать, корректировать поведение и проч. На основании собранных и проанализированных данных ей, Лоре, придется решить, как распорядиться технологией психосоматической консервации организма. Формулой бессмертия. Да.

Формула в конверте, конверт в ячейке, ячейка в банке, банк в городе, город в губернии, губерния в стране. Страна расположена на одном из континентов планеты Земля.

Лично с ним, Аристархом, все понятно. Он очухался, потому что принял капельку субстанции. Есть вероятность, продолжил Аристарх, кивнув на дверь в комнату, за которой бубнил Лёня, что ударная доза блокирует приступы прострации надолго.

Доза у него с собой, единственная, кстати. И последняя. Аристарх пришел к выводу, что дело его жизни, этот, блять, вечный двигатель, полная хрень, как в том анекдоте. - Доктор, я жить буду?- А смысл? - Для Аристарха смысл слишком очевиден: до морковкина заговенья синтезировать субстанцию, в результате приема которой пациент становится ни жив, ни мертв. Дело в том, прекрасная, - выдал он под конец, - что анабиоз для бессмертного – естественное состояние. Я, скорее всего, в него снова впаду, а он – черт его знает. Возможно, сроки коррелируют с возрастом и общим психосоматическим состоянием испытуемого.

Аристарх принял решение и не хотел слышать никаких контраргументов.

- Давай вот как сделаем. Ты его растолкаешь. Он обрадуется: о, моя девочка вернулась. Разулыбается, как идиот на позитиве, и тут мы его вакцинируем. Результат увидим сразу.

Он поковырялся во рту и вынул один из зубов, в котором находилась капсула.

- А что станет с тобой? – спросила Лора, чтобы не молчать.

- Хрен его знает, - беззаботно протянул Аристарх. - Пока соображаю, займусь синтезом эликсира смерти, проще говоря, яда, который меня возьмет. Надеюсь, заглянешь когда, пыль с лысины стереть. А за Лёней твоим должок. Я вернул его к жизни, так пусть уничтожит мое тело. Так ему и передай, как очнется.

- Что ты несешь, старый дурень. О том, чтобы тебя бросить, вопрос никогда не стоял, - она старалась говорить с возмущением, изо всех сил пыжилась, изображая натуральность обиды. Аристарх сам виноват, потому что, сволочь, снова решил за нее.

- Тонут генерал и рядовой. Кого спасешь, притом, что один из них твой старый муж, а другой – молодой любовник?

Он вручил ей капсулу и стал прощаться.

- Почапаю, чтобы не искушать ложным выбором. Дорогу домой, надеюсь, ты не забыла. Жду днем и ночью. Вам, кстати, с этой хаты лучше смотаться. Капитан пропал, разыскивают его.

Они обнялись, и Лора поцеловала его в твердые, как дерево, губы. От Аристарха несло аммиаком, которым он очищал ингредиенты. От него всегда перло какой-то химией, мускусом давным давно не тянуло.

- В койке-то он, по крайней мере, хорош? – усмехнулся он и получил по лбу. За пошлость.

В окно Лора наблюдала, как он вышел из подворотни. Нос кверху, руки в карманах пиджака. Шаркнул каблуком, сбивая налипшее собачье дерьмо.

И, не оглядываясь, удалился.

16. Достаточно

Они переехали в Аристархову квартиру рядом с железнодорожным вокзалом.

Очень современным, между прочим. В центральной части сооружения - смонтированной из стеклянных панелей башне - было что-то от супрематизма и конструктивизма. Что-то от авангардных традиций. Внутри – чисто, светло, зимой - тепло, летом - прохладно. На входе - рамки металлоискателей, вежливая охрана в аккуратной форме. Словом, цивилизация.

Странно, но такая красота не всем нравилась. Стеклянный фаллос, - язвили они, указывая на его, пардон, головку, обнесенную хромированными перильцами. С того балкончика открывался захватывающий вид, вся заволжская ширь, однако пускали туда только по спецприглашениям.

Прежнее здание, прокопченный за сто лет лабаз, где люди спали на полу, а в сортирах ело глаза от хлорки, этим ревнителям старины, вишь ли, было милее. В годы их отвязной юности здесь, якобы, было все, в частности, водка в любое время суток, фрукты- шмотки, парфюмерия-шоколад и - только для своих - убойная чуйская анаша из города Фрунзе.

В привокзальном видеосалоне Лора впервые посмотрела кинофильм «Ночной портье». Два раза подряд, между прочим, потому что караулила Аристарха, который в комнате дежурного играл в карты с серьезными людьми. Садо-мазо эстетика и запретная страсть, понятно, возбудили. Взбудоражили. А между тем Аристарх отсутствовал уже два часа. Он не сообщил, сколько его не будет: как игра пойдет. Во время второго просмотра Лора разволновалась еще сильнее. Как эта Лючия, думала она о героине кинофильма, могла подорваться на авантюру с невротичным нацистом, когда ее так преданно любил прекрасный человек. Неужели так приспичило? И ведь ни разу не вспомнила, как там ее муж (жена), не задумалась, что он (она), блять, чувствует, не имея о ней (о нем, и уже четвертый час) никаких сведений. – Бежим, - выдохнул вдруг ворвавшийся в просмотр Аристарх. И она рванули гулким подземным тоннелем.

Серьезных людей Аристарх нагрел на двадцать тысяч долларов, на них и купил семейное гнездышко - однокомнатную хатку на последнем этаже ближайшего к вокзалу дома. В ней, как в том кино, безвылазно торчали целый год, пережидая, пока серьезные люди смирятся со своим проигрышем. Они смирились. Иных уж нет, остальные – далече.

Аристарх же остался при вокзале. А Лора при нем, и так двадцать, мама дорогая, лет. И вот она снова здесь. Вопрос, чего она ждет. Ее тепловоз, походу, отбуксировали в депо, где он будет стоять непонятно долгий срок, а потом, как говорится, жуть во мраке.

Аристарх, как и предсказывал, накрепко завис. На обращения и толчки не реагировал. Зеркало, поднесенное к его носу, запотевало. Следовательно, он дышал, а также шуровал руками и кивал головой, словно китайский болванчик.

Он неотлучно торчит в кухне, которую двадцать лет назад переоборудовал в лабораторию, поскольку там имелись вода, канализация, газ и вытяжка. Вот так: всю супружескую жизнь Лора провела без готовки. - В чем проблема? - не понимал Аристарх. - На вокзале круглосуточно работает ресторан.- Проблема заключалась также в том, что в квартире не было ванны. Вместо нее Аристарх установил душевую кабину с позолоченной фурнитурой.

Он любил золото. Лоре так и не удалось ему втемяшить, что золотые часы, цепь граммов на пятьдесят с подвеской в виде литой восьмиконечной звезды, печатки и прочие бронзулетки, надетые все сразу, - не кул, а (вот именно!) ништяк, то есть кич и цыганщина.

Он и сейчас восседал, увешанный своими бирюльками, словно новогодняя елка, тоже с виду вроде живая.

На кухню Лора старалась не заходить, потому что смотреть на Аристарха не могла. С Аристархом ее связывал долг. Но проблема состояла в том, что Лора никак не могла решить, в чем этот долг заключался.

Он просил, чтобы Лёня уничтожил его тело. Ей что, следовало Лёню на это подвигнуть? То есть прямо так и сказать: - Знаешь что, любовь моя, аннигилируй моего мужа. Тебе, милый, не впервой расправляться с никому не нужными беспомощными стариками.

Лёню Аристарх совершенно не раздражал. Он слегка потеснил маэстро: освободил место у плиты, чтобы готовить для Лоры еду: - Помнишь, старик Маврикий, как ты посылал нас грабить вражеские склады? – говорил он, исследуя содержимое лабораторного шкафа. Хрен знает, за кого его Лёня принимал. При жизни он слышал об Аристархе одни небылицы.

От повторной дозы субстанции Лёня настолько взбодрился, что перестал спать.

Просыпаясь среди ночи, Лора всякий раз перехватывала его влажно блестящий, совершенно свежий взгляд. Он лежал в постели (поскольку Лора тоже лежала в ней), обнимал ее, поскольку так привык, лупил глаза в пространство и… Что? Видимо, думал. И почему-то Лоре казалось, что ни до чего хорошего он не додумается.

Словом, спать она не могла. – Сходил бы, проветрился, что ли, - бросила она как-то без особенной надежды на его реакцию.

Однако он послушался и стал уходить ровно на то время, пока Лора спала. Бог знает, как он высчитывал, но она всегда просыпалась под звук ключа, поворачиваемого в скважине входной двери.

Со своих прогулок Лёня приносил наличность. Где он ее брал, Лора не спрашивала. Деньги и деньги, надо же им на что-то жить.

За жизнь, проведенную в подполье, навык осторожности отработался у Лёни до рефлекса. Она была уверена, что Лёня далеко не отлучается, дышит воздухом перронов и пакгаузов, время от времени поглядывая на их окна. Как умный пес, которого выпускают погулять без поводка.

Любимая собака, которая никуда не убежит и никогда не умрет.

У Лоры не было домашних питомцев. Ни кошек, ни собак. К лабораторным животным Аристарх ее не подпускал. Когда он первый раз отключился, все твари разбежались.

У Лоры было кое-что покруче: два мужика, и оба абсолютно особенные, единственные, как среди живых, так и среди мертвых.

Соберись, говорила она себе. Записывай, фиксируй уникальный опыт. И она фиксировала, вела краткий дневник наблюдений за своими нетопырями. Число, месяц, год. За точность даты она не ручалась. В основном наблюдалось отсутствие изменений. Аристарх нетленно чах в кресле над лабораторным столом, с которого ради безопасности убрали все едкое и взрывчатое. Лёня как Лёня: разбирался с собственным прошлым.

Как-то утром щелкнул замок, скрипнула входная дверь. Явился Лёня, чтобы целый день быть при Лоре. Это его константа. Без Лоры он не существует. Он – это и есть она. Бла. Бла. Бла.

Однако в тот раз он явился не один.

- Познакомься, Лора. Дениска, тот «мальчик», которого я потерял, - и смутился.

Лёня не краснеет, не бледнеет. (Не потеет, если кому любопытно). Его растерянность выражалась в том, что он не смотрел ей в глаза.

«Мальчик», прикинутый, как с помойки: в синтетические трико с лампасами, майку с логотипом закусочной «От Палыча» и резиновые шлепанцы, - напротив, распахнул глазенки цвета льда на сизых весенних лужах и выразил этикетный восторг: - Леонид мне о вас столько рассказывал!

- Дэн, - мяукнул он с отдачей в нос, изменив свой вполне мужской баритон, непонятно с какого перепуга рассчитывая, будто Лора его не признает.

Как-то раз под Новый год капитан Карпов притащился в гости. - Откупорить шампанского бутылку! – предсказуемо сострил он. Про спутника сказал: - Знакомьтесь - мой личный агент Дэн.

Насчет «личного» вскоре стало понятно. Шампанское пили женщины, то есть Лора и Дэн. А капитан, дерябнувший Аристархова дистиллята, держал руку на плече Дэна, время от времени нашептывая тому в ушко.

Аристарху капитан объяснил, что функции Дэна ограничиваются первым этапом операции. Он будет вести наблюдение за предполагаемым объектом. Только и всего.

- О субстанции котенку знать не стоит.

Вскоре выяснилось, что в обязанности Дэна входит также доставка ингредиентов. Капитан, который их передавал, был человек крайне остроумный. Он сказал Дэну, что в пакетах сырье и прекурсоры. Доли шутки Гениным шуточкам явно не хватало. Аристарх только присвистнул.

Уже в первой партии ингредиентов он обнаружил недовложение.

- Целая унция, - и назвал химическую формулу вещества. – Смышленый паренек: знал, откуда отколупнуть.

Аристарх поговорил с Дэном с глазу на глаз, после чего Дэн больше не появлялся. Перед тем, как исчезнуть, он стырил шаль. Квадратный метр шерсти, набитый пропущенными петельками и неряшливыми узелками, был дорог Лоре как свидетельство до конца исчерпанной попытки освоить искусство вязания. Над той шалью она корпела лет десять.

- Господи, Лёня! Нахер ты его снова подобрал.

- Как бы ни так! – зачастил Дэн. - Леонид у нас гордый, всегда нос кверху драл. Это я его окликнул. Стою на перроне, распространяю продукцию, в основном, выпечку, гамбургеры, сосиски в тесте. Смотрю – знакомый силуэт. Лёня, ору, Лёня. Я у него комнату снимал, и так удачно у нас ладилось. Лёня всем со мною делился, как братик. Лёня, ору, Лёня. А он и не оглянется. Я-то ведь думал, с ним беда. Вообразите, вышел как-то за хлебом, возвращаюсь - вместо дома головешки. И вот вижу – Лёня. Он и есть, его походка – легкая, осторожная. Залюбуешься. И плечи его, и затылок. Бросил свой лоток к ебеням. Догнал - Лёня.

Однако Лёня с Дениской, как он называл Дэна, вел себя довольно сурово, словно тот его раздражал, и чем усерднее Дэн выказывал расположение, тем больше Лёня злился.

Ох, Лёня, зачем он тебе? Может, лучше его отпустить?

Лора пыталась послать Лёне сигнал, но тот его блокировал. Он читал только те мысли, на которые был настроен, и, видимо, поэтому оставил Дениску ночевать. Он поместил его за шкафом, бросив туда надувной матрас.

Глупый Дэн ничего не понял. Где ж ему, слитому капитаном после первого этапа операции.

Он решил, что Лёня нашел Лору и отбил ее у дедули Аристарха. Так ему и надо, старому козлу, будет знать, как на партнеров наезжать. Лёня теперь типа с Лорой. А чё? Нормальный вариант. В том, что Лёня благородный человек, Дениска никогда не сомневался. И про любовь он понимает. И про дружбу по старой памяти. - А хата хорошая. Спасибочки, Лёнчик, что приютил, надоело блох по хостелам ловить.

Уходя гулять, Лёня сказал: - Дениска здесь не навечно. Покарауль его пока, – и велел хорошенько припрятать запасной ключ от квартиры.

Она растолкала дрыхнувшего за шкафом Дэна. Стойко вынесла его клоунское: - О, Лариса, я польщен и с радостью бы, но Лёня, если просечет, меня задушит. Возможно, вы не сталкивались, но я-то знаю: он бывает очень мстительным.

- Об том и речь, придурок, - ответила Лора и рассказала Дэну, что Лёня сотворил с капитаном, узнав о его отношениях с Дениской. На подробности она не скупилась, особенно, в описании предсмертных корчей.

Он кивал.

Да, блин. Он замечал: Лёня параноик. Ревнючий, как черт. За ерунду пристрелить готов. Ему, значит, можно на стороне трахаться, а другим нет. Точно, псих. Все признаки, как это, биполярного расстройства. Сто пудов. Говорил, что в детстве сильно ударился головой. Видимо, оттуда. С возрастом, наверное, разогнало, а теперь окончательно сбрендил. Слил в канализацию? Ну и перспективы, блять.

- Вот что, мальчик, - сказала Лора и осчастливила Дэна, бледного, нервно почесывающегося, с глазами на мокром месте. Испуг, кстати, был ему к лицу. Молодил лет на восемь.

В старую Аристархову барсетку она собственноручно положила немного денег на экстренные расходы. Вот сюда – в кармашек - сунула довольно уродливые, хотя и массивные часы с золотым браслетом, а также цепочку с кулоном в виде восьмиконечной звезды.

- Это твой капитал. На новую жизнь. Тебе надо немедленно исчезнуть. Понял?

И в барсетке оказался паспорт.

Паспортов была целая коробка. Лёня ведь не каждую ночь гулял. Иногда работал. Ляпал документы, следуя годами выработавшейся привычке. Паспорта, уверял Лёня, невозможно отличить от подлинных, потому что номера значились в базах. Лёня утверждал, что хранит в голове тысячи таких кодов. Поскольку Лора с Лёней все делали вместе, она ему помогала – сочиняла личные данные.

Дэннис Морриган – гласил документ, - 22 года, гражданин Казахстана. Если при плохом освещении Дэн накинет капюшон, то фото Джонни Деппа без усов, удостоверяющее личность, приобретет отдаленное сходство с обладателем паспорта.

- Вау, - отреагировал тот на комплимент. – Без проблем.

Проблема в том, что Джонни кареглаз, его взгляд долгий и загадочный. Как у Лёни. А у его Дениски – зенки, наглые белесые зенки.

Он быстренько умылся, в полминуты собрался.

- Яволь.

- Конченый прохиндей, - поняла Лора, бросив взгляд на его экипировку: фальшивые адидасы, вытянутую майку, пляжные тапки.

Эх, Дэннис Морриган, здесь тебе не Казахстан, у нас, скорее, дикий Арканзас, поэтому прими потертый замшевый клифт, джинсы с помочами, чтобы держались на тебе, глисте, и ковбойские сапоги. Аристарху они на ближайшие сто лет без надобности.

Перед собой Лора видела парня, трахнувшего удачу. Красавец.

- Без билета сяду, я на вокзале свой, а с таким капиталом и вовсе родной.

- Заткнись, - приказали ему. - По путям гуляет пес, которого не проведешь.

- Маньяк-убийца?

- Почти.

Поэтому Дэн уехал на такси, а куда, Лора знать не хотела.

Она вернула шкаф на место, выпустила воздух из матраса, скатала его в трубочку и затолкала в мусоропровод. Глупее она не могла придумать, поскольку тот наглухо забил трубу где-то в районе седьмого этажа.

Но в главном она поступила правильно. Вернувшись с прогулки, Лёня залез в постель – угадывать желания насчет завтрака, чтобы приготовить его, а потом любоваться, как она ест.

Она уже догадалась, чем Лёня подпитывает организм. Он сыт, если поела она, бодр, если она выспалась, спокоен, когда комфортно ей. Он – это она. Этого достаточно.

Кому-то эта логика покажется странной.

И в самом деле…

Запредельная логика. Часть третья.

17. Кайрос

- Ну, - посылаю ему, - спроси у меня что-нибудь.

- Окей, - подтверждает он полученный сигнал. - Ты мне, часом, не отец?

Самый правильный вопрос, давно я его ожидал.

Отвечаю:

Часом, сынок, я тебе не папа, хотя теоретически это вероятно. Однако в масштабе вечности я твоя причина. Без меня, Леонид сын Аристарха, тебя, каким ты стал, не было б. Это я изобрел субстанцию и даровал тебе бессмертие. Я создал тебя по своему подобию. Если говорить предметно, то первый опыт я поставил на себе. В бессмертии, Лёня, я первый мудак. Ты – второй.

Он будто обиделся. Этот Лёня – довольно сумбурный тип. Слишком эмоциональный. Во что ни ткни, попадешь в травмирующее воспоминание. Я сам эгоист, а этот вовсе – эгоцентрик, полагающий, будто мир ополчился персонально на него.

Он еще не привык к способу нашей коммуникации. Бывает, Лёня принимает мои метальные сигналы за собственные мысли. Понтов в его голове лопатой не разгрести. Особенный, твердит, я особенный. Особенного в нем - лишь законсервированное состояние, которым он всецело обязан мне.

- Ты, сынок, неофит, а я олдовый. В бессмертии ты пока на второй ступени, я же, хочется думать, достиг дна. Перестань дуться, в конце концов, я назвал мудаком себя, а вовсе не тебя. Извини.

С Лёней следует быть осторожным и впредь тщательнее фильтровать ментальный базар. Он моя последняя надежда.

Реальность такова, что мое тело мною не контролируется, но, увы, держит крепко. С виду оно - тушка костлявого старика с признаками тяжелой деменции: сидит в инвалидном кресле, трясет головенкой. В правой руке – колба, в левой – пробирка. Звяк. Звяк. Это чучело пытается отлить из колбы в пробирку, однако постоянно промахивается. Ничего страшного. Жидкости в сосудах нет.

Это жалкое, но, увы, бессмертное тело – необходимое условие работы моего сознания, ясного, как никогда. Я прекрасно слышу. И абсолютно все вижу: и перед носом, и справа, и слева, вверху и внизу, за спиной - внутренним зрением и панорамным обзором. Сквозь стены, увы, смотреть не получается. В компенсацию за этот дефект, я могу читать мысли, но самое главное – их передавать, то есть посылать ментальные сигналы практически без потерь.

Лёня меня слушает и слышит. Иногда отвечает вслух.

Жаль, Лариса отказывается понимать. В кухню, где я сижу, не заглядывает.

Я ей в тягость, и сам в том виноват. Мне следовало сформулировать сигнал однозначно. Но я поддался остаточным эмоциям. Поэтому в последнем разговоре смешал долг с любовью. Микс – не для моей дурочки. Ей проще смириться с моей мумией на собственной кухне.

Сволочь я, понимаю, но это был вынужденный тактический ход. Маневр, совершенный, в конечном счете, ради ее свободы. Поэтому насчет Лёни я велел правильно: пусть уничтожит мое тело.

Я должен вбить эту мысль в его довольно упрямую башку. Нам следует решить проблему теоретически (в расчете на превращение аннигиляции в технологию) и провести испытание.

Сначала на мне.

Потом…

- Вот тебе вопрос, сынок. Вопрос риторический, то есть не требующий ответа, ибо задается не с целью обмена информацией, а для привлечения внимания к проблеме. Пока ты чувствуешь себя как живой: болтаешь, смеешься, занимаешься сексом.

- Забыл добавить, что я добываю деньги, - перебил он.

- Извини, но позволь напомнить, кто научил тебя схеме. Кто разложил в твоей голове по полочкам, где, когда и как передернуть. Или ты с рождения был шулером? И, кстати, саму мысль, что партнершу нужно содержать, кто тебе внушил? Я, папа, который за двадцать лет кое-что понял в семейной жизни.

- Спасибо, - ядовито произнес Лёня и дернул мои волосы, напрасно надеясь вырвать клок.

Чтобы освободить свою Лору от последних супружеских обязанностей, Лёня сам за мною ухаживает. Необходимости в этом нет. Выделительные функции у моего тела атрофировались. Но Лёня все равно выполняет ритуал: смахивает пыль и иногда причесывает.

Растительность на моей голове жидкая и седая, однако сидит намертво. Боли я не чувствую, и только бесстрастно фиксирую затылком его руки с гребешком и ожесточенно закушенную губу.

Он злится, полагая, что я его поучаю, читаю мораль и ставлю на место. По факту, так и есть.

- Пожалуйста. Мне все равно некуда деваться. Однако после короткого периода остаточного возбуждения, вызванного адаптацией организма к субстанции, неизбежно наступает… Вот, что со мною, то и наступает. Помнишь, с тобой уже случалось такое? Мне удалось синтезировать три грамма, шесть одноразовых доз в расчете на семьдесят пять килограммов живого веса. На себе я испытал половинку грамма, столько же Лариса в первый раз дала тебе. Второй раз она скормила тебе тройную дозу. Вот почему ты на ногах, а я прикован к этому беспомощному телу. Но погоди радоваться.

Последнюю мысль он отбил. Лёня не радовался, он цедил нужную информацию:

- Дальше.

Ну, слава богу! Научился сдерживать эмоции.

- Я соврал Ларисе, когда сказал, что отдал тебе весь остаток. В моей золотой подвеске хранилась заначка - последняя разовая доза. Впрочем, это уже неважно. Эти крохи нам более недоступны. Мои цацки стырил Дэн, капитанов агент, которого ты непонятно за каким лядом привел. – На что тебе, Аристарх, кичевые бирюльки? Они помогут мне начать новую жизнь. - Воспротивиться этому я, как ты догадываешься, был не в состоянии.

- Но ведь существует, наверное, химическая формула субстанции? – я ждал, когда он начнет зондировать в этом направлении.

- Только в моей голове. Могу, конечно, продиктовать, только вряд ли ты, с твоим уровнем научного мировоззрения, врубишься. Но дело не только в этом. Чтобы паллиативное возбуждение продлилось, субстанцию надо принимать не единожды, а еще, еще, возможно, бесконечное количество раз. В масштабе вечной жизни – это тысячи тонн. Если продолжать синтез кустарным способом, придется химичить беспрерывно. Всю вечность, сынок. С учетом добычи необходимых ингредиентов, которые, как ты понимаешь, не продаются в хозяйственном магазине, ни на что другое времени просто не останется.

Лёня занервничал. Стал мерить шагами кухню, то есть сновать в узком проходе между лабораторным столом и шкафом. В кишащем, как змеи, клубке его мыслей, я разобрался не до конца. Да и не мысли это были. Голые эмоции: ревность, страх, ярость и даже надежда. Да, много ему еще радостей осталось.

- Не паникуй, - успокоил я. – В недобрые руки субстанция вряд ли попадет. Звезда литая и маленькую полость без спецаппаратуры не обнаружишь. Догадаться о содержимом способен только капитан. Этот самодовольный болван думает, что я его вакцинировал.

- Не думает, - сухо констатировал Лёня. – Я его ликвидировал.

Вот как? Неплохо. В аннигиляции объектов у Лёни оказался опыт, и надежда, самая глупая для бессмертного эмоция, дала знать о своем остаточном существовании. Ну да, ведь в известном смысле я живой, я, увы, не мертвый.

- Валенок ты, - посетовал Лёня. - Кто ж прячет в золоте?

- Иначе нельзя: субстанция сохраняет свои свойства только в золотой капсуле, и чем тяжелее золотой саркофаг, тем надежнее она защищена. Но в идеале, субстанцию лучше не хранить, а употреблять сразу. Вот такая ситуация, сын. Если не хочешь вечно торчать в беспомощном теле, без минуты забытья наблюдая интерьер этой кухни, думай, как нам это прекратить.

- То есть я тоже зависну? – он не вполне верил мне. У него до сих пор все окей, много лучше, чем до приема субстанции, у него - все, как надо, как он и мечтал всю жизнь. Никаких тревожных симптомов. Старика Козлова он стер, капитана ликвидировал. Дениска? Да хрен с ним, дурачком, разжился золотишком и пусть гуляет.

- Есть еще один фактор, - информировал я. – Ты присосался к Ларисе, как пиявка.

На Ларисе он взвивается.

- Не твое дело.

Мне пришлось метнуть пару ментальных бомб, чтобы пробить наскоро сооружаемую им заслонку из детских воспоминаний: ушастая девочка, заколоченный дом, какой-то Маврикий. Не время сейчас. Лирике будем предаваться, если зависнем полутрупами. Вот тогда и разберемся в прошлом во всех подробностях и до полного отвращения.

- Мы с Ларисой не один год обсуждали обстоятельства консервации, то есть миг, который стоит продлить вечно. Она выбрала любовь. Чего еще ждать от женщины? Ты, я вижу, доволен, счастлив. И я был бы рад за тебя. А себя, несмотря на состояние, ощущал триумфатором.

- Можешь не продолжать, - перебил он. – Это ненадолго. Я уже понял.

- Понял, сынок, да не все. Ты питаешься ее энергией, а она, соответственно, сохнет. Психосоматический контакт с моей женой (к вопросу, чье это дело) является необходимым фактором, поддерживающим твое остаточное возбуждение. Контакт – необходимое условие, а капсула с субстанцией – достаточное. Помнишь, математику-то?

Он расхохотался. По его понятиям, сох я, а они процветали. Энергетический обмен между живым организмом и внешней средой, то есть между Лорой и тем, во что превратился Лёня, по его мнению, явление нормальное. Он тоже ей кое-чего дает. Жаль, конечно, что Лора по естественным причинам будет сохнуть. Это, кстати, не так уж плохо, в сравнении с набором лишнего веса.

Лёня перешел на светский тон. Стал ироничен и снисходителен ко мне, который ему (признай, дедуля) завидует, но сделать ничего не может. Вот и ворчит, забрасывая банальностями.

- Знаешь, сынок, какие суждения именуют банальными? Те, которые вопреки нашему желанию, адекватно описывают реальность. Ты функционируешь, а не сидишь тут у стеночки, благодаря пролонгированному эффекту остаточного возбуждения. Его первая причина – я, который пожертвовал тебе остаток субстанции, вторая – постоянный телесный контакт с Ларисой. Ценой своего телесного и душевного здоровья она удерживает тебя от превращения в такого же монстра, как я. Так бы оно ничего. Счастливы – живите, сколько выпадет. Лариса будет слабеть и стариться. Ты этого, возможно, не заметишь. Тому, кто сосет титьку, все равно, как выглядит мамка. Как долго продлится твоя адаптация к субстанции, эта твоя активность, не знает никто. Каково Ларисе увидеть, как ты, несмотря на все ее усилия, снова зависнешь. И уже без надежды, Лёня, поскольку дозы больше нет. Допустим, тебе повезет. Период адаптации затянется до самой Лориной смерти. Как только ее не станет, ты без вариантов впадешь в анабиоз. Наши тушки найдут, установят личности. Правосудию от нас, с виду полных идиотов, проку не будет. Сдадут в спецлечебницу на вечное поселение. Там нас и запрут в какой-нибудь подсобке, где мы будем пылиться, пока здание не рухнет за ветхостью. И в этой ясности, в адекватном понимании своего положения нас, Лёня, ко всему прочему, будет мучить вечное чувство вины. За Ларису, за Лору, за ее выпитую нами жизнь. Мы будем грезить о смерти, а шанса умереть у нас не будет.

- Его уже нет, - сказал Лёня, на мое удивление, спокойно, без этих его понтов: я особенный, не такой как все и проч. Он был сух и конкретен.

- Умереть не получается. Гуляя по путям, я много чего перепробовал. Из-под тепловоза меня выкинуло. Куртка в клочья – на теле ни синяка. Оголенный провод не сработал. Прыгать с крыши мне даже понравилось, только обувь жалко.

Он вышел из кухни, запер стальную дверь, выключил свет, оставив меня наедине с ужасом.

Я уповал на вивисекцию. Дробление костей, разрыв тканей и внутренних органов. Я держал в голове вероятность механического уничтожения тела. В лабораторном шкафу остался солидный запас едких реактивов. Однако они бесполезны. И не только потому, что мне до них не доползти. Кислота и щелочь на законсервированные тела не действуют. Когда я был активен, опускал палец в различные составы. Живой Аристарх на радостях закатил бы банкет. Ему, которым я был когда-то, не понять, какая это задница, открыть, что тебя не берет соляная кислота.

Мы с Лёней, увы, не духи, мы бессмертны в неуничтожимой плоти.

Я, идиот, мечтал о таком результате, я молился о нем, хотя атеист. Свершилось чудо. Мне даровано. Плоть нетленна, сознание работает. Сижу дома, в своей лаборатории, руки заняты привычным делом. Звяк. Звяк. Искал и обрел. Что касается деталей, в частности, тела старика-маразматика и некоторой коррекции семейных ролей, то с тем, кому молился, они заранее не обговаривались. Я просил чуда. Бессмертия. Вот оно. Чудо не следует путать со счастьем. Чудо бывает чудовищным.

Лёня сказал, что пробовал электрический ток.

Выходит, нас и спалить невозможно.

18. Небо

Сколько лет прошло – не ведаю. Я лишился чувства времени. Вопрос: долго ли, коротко, - стал чисто риторическим. Вопрос – это и есть ответ.

В моей голове законсервирован некоторый набор философских мыслей. Не сказать, чтобы я читал первоисточники. Даже среди гуманитариев, вроде моей жены, их мало кто штудирует. Тем не менее, отдельные мыслители и философские парадигмы в общих чертах известны любому образованному человеку. Услышав цитату, многие подскажут, кто это изрек:

- Сократ, то есть Спиноза.

Я самоучка, селфмейдмен, во всем, включая мою главную профессию – психофизическую химию. Ей я занимаюсь с восемнадцати лет. При совке информацию о субстанции, ее ингредиентах и технологии синтеза я цедил по всем доступным мне каналам.

Среди них была серия «Литературные памятники», в которой под видом художественно-философских произведений, выпускались переводы трактатов 16-17 веков, когда темой субстанции занимались вплотную. Основное внимание в тех памятниках, правда, уделялось ритуалам и заклинаниям, внешним эффектам то есть. Однако одно из изданий (их, кстати, я покупал за немалые деньги у книжных барыг) обнадеживало конкретностью названия: Мишель Монтень «Опыты».

Здесь, очевидно, ожидается, что я начну рассказывать, что я конкретно почерпнул у этого француза, современника Рабле, подошедшего к решению вопроса ближе всех.

Признаюсь, я не сам до этого допер. Лариса, ее подсказка. Она училась на филфаке и вела конспекты: переписывала в тетрадь выдержки из трудов разных ученых мужей. Однажды, любопытствуя, чему мою жену учат на этом филфаке, я наткнулся на выписки из Бахтина, в которых тот трактовал Рабле. Насколько я понял, смысл сочинения Рабле Бахтин видел в идее земного бессмертия. Перечитав Рабле, я обнаружил, что тот целые страницы отводит перечислениям: предметов, веществ, составов, а также цифровым кодам. Здесь, я думаю, вы догадались. Я наложил коды на перечни, и получил наименования практически всех ингредиентов.

Поэтому до Монтеня руки не дошли.

Я оборудовал, наконец, собственную лабораторию, и меня стали волновать технологические вопросы. Где достать ингредиенты, как маскировать мощную вытяжку, из каких деталей собрать надежный дистиллятор. При моем конспиративном положении нравственные вопросы, которые, если верить предисловию, волновали Монтеня в первую очередь, казались не столь существенными.

Вот и сижу теперь неуничтожимым телом, жую сознанием огрызки философии. Развлекаюсь, как могу, тяну вечный срок, поскольку технологию моей ликвидации со мною обсуждать больше не желают.

Леонид сын Аристарха оказался недальновидным типом. Вместо того чтобы решить проблему, он экранировался от моего ментального домогательства «тканью -500».

Эту ткань применяли для упаковки «изделий». Так инженер, который мне ее притащил, конспиративно именовал ракеты. Продукт секретной технологии он прибрал непосредственно на полигоне и серьезно рисковал. Мужика могли поймать на КПП и обвинить в шпионаже. За экранирующую вредоносное излучение прорезиненную ткань я почистил клиенту чакры, снял стресс и сопутствующий приступ запоя.

Денег у инженера к моменту лечения уже не было, вот он и всучил мне этот популярный материал серебристого цвета металлик, из которого в те далекие времена шили ветровки, плащи, а некоторые девицы клепали джинсы, в которых смотрелись, как инопланетянки.

Я был пижоном и в самопале никогда не срамился. Мне нравились настоящие вещи, с аурой. Я забросил рулон в угол лабораторного шкафа, думая при случае обменять «ткань 500» на что-нибудь более традиционное, проверенное временем, скажем, на ковбойские сапоги.

Я забыл об этом полотне, три на три метра. Для синтеза субстанции мне требовалась темнота. Светоотражающая «ткань 500» могла бы прекрасно изолировать окно. Какой же я болван, дырявая башка. Нафиг я установил свинцовую ставню? Кучу бабла на нее спустил. А бабло – это время жизни, оторванное от дела. Лучше бы я занялся синтезом антидота бессмертия.

«Тканью 500» Лёня запеленал меня, как мумию. С руками, которые звякают пробирками, Лёне справиться не удалось: они никак не прижимались к корпусу. Помучившись, он, наконец, сообразил и сделал для кистей прорези.

- Побудь покуда мойдодыром, хорошо? - пакуя меня, он шутил, настраивая сознание на невозмутимый философский лад. Для страховки он надел себе на голову мотоциклетный шлем и выставил дополнительную оборону в виде заклинания: - Все хорошо, просто прекрасно, - бубнил он, не давая шансов моему негативу.

«Ткань 500» для моих сигналов, как лист бумаги. Шлем им тоже не помеха. Я видел: Лёня трусил, в зародыше давя трезвую мысль, что страусиная позиция никого до добра не доводила. Спохватится монах, когда жопа окажется в головах.

Сколько дней-ночей, месяцев-лет это тянулось, не знаю. Большую часть промежутка я пребывал в темноте. От этого я почти не страдал. Лаборатория мне давно остоебенила, глаза бы ни глядели. Однако очертания предметов я все равно различал. Целую стену занимал шкаф, настоящий бункер с сейфовым замком.

Шифр от него даже Лариса не знала. Но Лёня его мигом выцыганил. - 196871, - закинул он удочку. Я и клюнул, подумав: - Ушлый малый, почти попал. – Его торкнуло: в азарт вошел: - Ну, тогда 197881.- Угадал. Со второй попытки. Шкафчик вскрыл и нашел там эту чертову «ткань 500».

Время от времени раздавался щелчок тумблера. Это приходил Лёня и зажигал электричество. Хрен знает, зачем. Чтобы видеть, ему, как и мне, не нужны дополнительные источники света.

У него сохранилось немало рефлексов, для него, бессмертного и неуязвимого, совершенно излишних. Однако он упорно имитировал живого, например, брался за горячую рукоятку сковороды, используя матерчатый прихват.

Перед кем ты рисуешься, сынок. Тебе и 500 вольт нипочем.

Пока он находился в кухне, я его долбил. Сквозь бетонные стены, стальные двери и прочие ощутимые преграды ментальный сигнал не проходит. Вне непосредственной видимости я даже Лёню не читаю.

Но когда щелкал тумблер, я старался.

Пробил я его или нет?

Трудно сказать с определенностью. Лёня, мое подобие, черт его дери, наблатыкался огрызаться.

Но однажды он меня распаковал.

- Событие, - подумает кто-то, безусловно живой. - Вот оно долгожданное «как-то раз», момент, с которого начинается движуха.

Распеленывая, Лёня пудрил мне мозги, твердил свое оборонительное заклинание: - Все хорошо. Все просто прекрасно.

Он хотел проверить мою сохранность, удостоверялся в нетленности.

Убедился. Кожные покровы – окей: ни опрелостей, ни пролежней, ни сыпи.

- Сегодня ты увидишь небо, - с пафосом сказал Лёня.

- Наконец-то решился, молодец, мужик.

Если я чего-то ждал, укутанный «тканью 500», то момента, когда Лёня дозреет и выполнит свой долг. У меня было время обдумать напутственную речь, подобрать слова. Однако их заглушил звон в ушах.

Это Лёня огрел меня сковородкой. Приложился аккурат по темечку.

Он не убийца. Понял я, бессмертный мудила и ментальный провокатор? Отрицать бессмысленно: он, Лёня Платицын, причастен к аннигиляции нескольких личностей. Так вышло, сложились обстоятельства. Косвенно Лёня виноват. Он находился рядом, когда умирали его мать, его любимый учитель и его близкий друг. Лёня ничего не сделал, чтобы они выжили. Однако собственными руками он не убил ни единой живой души. Он, если я хочу знать, в прошлом не ел ни мяса, ни яиц, только изредка рыбу, потому что, согласно каким-то восточным верованиям, у рыб нет души.

- А у тебя, блять, зависшего андроида, она есть. Я, старик Маврикий, в отличие от тебя, не мудак. Я хуже. Я пидарас. Я жертва, а не душегуб. Да и способов тебя прикончить, как ты знаешь, не существует.

- Сегодня ты увидишь небо, - уже примирительно повторил он. – На природу съездим.

Он хотел поднять мое тело на руки. Не тут-то было – уронил. Бессмертное состояние не прибавило Лёне особенных силенок, а во мне так и осталось восемьдесят килограммов кожи и костей.

- Мы, сынок, не терминаторы. Всех достоинств, что убить не получится. Физически ты не сильнее, чем при живом состоянии, ума тоже не прибавилось.

Леня усмехнулся: посмотрим, – и поволок меня вместе с инвалидным креслом:

- Если лифт снова не работает, я выброшу тебя из окна, по лестнице корячиться не буду.

У подъезда стояла тачка: ЗИЛ, который я двадцать лет назад купил у какого-то ханыги, выдававшего себя за потомка шофера номерного гаража, черный советский членовоз, тяжелый, как мамонт.

За рулем сидела Лариса.

Вот здесь, подумают смертные, он и понял, сколько лет прошло. Он зафиксировал, что она, его девочка, была в темных очках, несмотря на пасмурную погоду. Так скрывают мешки под глазами и сетку мелких морщинок. Он обратил внимание на ее довольно глубокие носогубные складки. Что еще? Увядшие губы. Если прошло двадцать лет, она неплохо сохранилась, подумают смертные.

Пусть думают, что хотят.

Я не видел ее целую вечность, мою Ларису, во-первых, женщину, во-вторых, живого человека. Я не чувствителен к информации, которая не имеет отпечатков в моей памяти. В ней Лариса навсегда останется много моложе меня.

Она просто усталая девочка. Это мы, вампиры, ее умотали, сели на шею да поехали. Очки, кстати, Ларисе очень шли. В этих очках да в шелковой косынке с французским шиком – набивной Эйфелевой башней – она была ослепительно женственна. Она кусала свои мягкие, с нечеткими контурами, такие живые губы, она изображала собранность, сосредоточенность на предстоящей дороге.

- Не способен-с, - сквозь зубы сказала она, объясняя свое нахождение за баранкой. – Наш Лёня не вырабатывает новых навыков. В жизни не умел водить машину и в бессмертии толком и не выучился. За городом, на пустой дороге, еще туда-сюда, но трафика шугается, как черт ладана.

Сама она, впрочем, тоже рулила отвратительно. Хорошо, что я сидел рядом, помогал ей ментальным образом, посылая сигналы насчет педалей «газ» и «тормоз»: Лариса норовила их перепутать.

Мир за окнами ЗИЛа, в обзоре на все 360 градусов, меня не удивил. Он остался, каким я знал его до впадения в анабиоз: все то же самое и такое же чужое. Последние десять лет жизни я редко покидал лабораторию, а когда, по китайскому предупреждению любимой жены, все же выбирался в город, всякий раз дивился наскоро сооруженным высоченным домам. Сверкая стеклом и металлом, они толпились там, где прежде дряхлел ампир, осыпался модерн и гнило деревянное зодчество с ностальгическим ароматом жареного лука и помоев.

Если бы все было так просто: посмотрел и доволен. Блаженство вечного созерцания, да, чуваки, это чистый миф, игра воображения смертных.

Бессмертного непросто удивить, трудно напугать и практически ничем не обрадовать. Кроме смерти, конечно. Бетонные коробки я могу представить и без визуальной стимуляции. Они никогда меня не трогали.

Но Лариса, сидевшая на расстояние руки, которую я не мог вытянуть, моя девочка, уставившаяся в лобовое стекло, как пулеметчик в амбразуру, она меня радовала. Она всегда меня радовала. Ничего удивительного, ибо, в известном смысле, я живой.

Увы, для Ларисы, я был живым лишь в известном смысле.

Теперь она, и правда, думала исключительно о дороге.

Боялась во что-нибудь врезаться. Кого-нибудь задавить. Вот если б разъебашиться без посторонних жертв. Так, чтобы виновница аварии погибла на месте. Ее пассажиры гарантированно уцелеют. И вот тогда начнется самое страшное. Эти пассажиры, бессмертные и неуязвимые, пропадут.

- Расслабься, - перехватил я Лёнин сигнал, адресованный ей.

И все-таки он, щенок, много о себе мнит. Полагает, что способен внушать мысли. Посылать-то их он навострился. Однако его остаточное возбуждение создает помехи, которые искажают до сорока процентов передаваемой информации. Читать мысли он может, но его послания верно воспринимаю только я, старший по бессмертному состоянию, его отец и создатель. Понял, сынок?

- Вот я и говорю, расслабься, - повторил Лёня, беззаботно развалившийся на заднем сидении. – Тебе понравится наше путешествие.

Чтобы развлечь меня, он стал думать о домике в сельской глуши.

Заволжье, сам понимаешь, степь да степь кругом, леса нет, только кусты вдоль пересохшей старицы. Небо? Да. Неба в избытке: от горизонта до горизонта – чистые небеса. Избы большей частью заколочены, ибо под загородные дома место не годится – газа нет, воды, дорога грунтовая. Зато дешево.

В смысле, незатратно.

Уединенно. Безопасно.

К дому прилегает романтически заросший участок: бурьян, молочай, полынь, лебеда и конопля в человеческий рост. Торчат какие-то постройки – сарай, коровник, баня – сгодятся на дрова.

Хата нормальная: бревенчатый пятистенок, три окошечка, русская печь и сени. Лампочка под потолком, выключатель и эбонитовая розетка. Реальный винтаж.

Из удобств есть колодец. Это, кстати, капитальное сооружение: глубокая, метров десять, бетонная труба. Колодец сработан на совесть, жаль водяной пласт ушел.

Я понял его. Лёня вез меня к последнему пристанищу. Он поместит мое тело в глубокую шахту, где меня никто не побеспокоит и, весьма вероятно, не найдет.

Это лучше, чем сидеть в дурдоме под лестницей. Теменем я буду созерцать звезды. Их, как известно, из глубокого колодца можно видеть круглосуточно.

Вечное да пребудет под вечным.

- Есть вероятность, - прочел я мысли Ларисы, - что изобретут лекарство (да, она всерьез размышляла о препарате).

Моя девочка - замечательная утешительница. Сочиняет и сама в это верит.

- Да, - повторила она, - тебя спасут, вернут к жизни или как-то, ну, вобщем, решат проблему.

- Колодец рано или поздно осыплется, - вмешался Лёня.- К этому времени срок твоей неопределенно долгой консервации может истечь сам собой. Ты говорил, что не знаешь всех последствий. Возможно, есть третья ступень, когда и сознание перестанет подчиняться.

Инкубатор. Точно. Безопасный инкубатор для мудреца, севшего в лужу.

-Так будет лучше, - подумали они вместе.

Сообщники и заговорщики. Часть четвертая.

19. Постфактум

Он поднажал плечом. Долбанная избяная дверь пошла тяжеленько, поскольку разбухла, в смысле, рассохлась. Долбанная - на его удачу, ибо оказалась не запертой. Образовалась щель, в нее и просочился.

Он, маленькая собачка до старости щенок. Дэн.

С виду Дэн все тот же: мальчонка на взводе. Шустрый. Глазастый.

Сколько ему лет?

Допустим, двадцать пять.

Если подлечиться чуток и обновить прикид, постричься-побриться, если сильно не приглядываться, фонарем в физиономию не тыкать, Дэн – мальчонка.

Огонь.

Хотя по факту, мужик под сорок. Плюс-минус пара лет, как говорил один партнер, которому тогда было, сколько Дэну сейчас.

- Ох, Лёнчик, вот мы и стали ровесниками.

При делах Дэн уже лет двадцать. Здесь у него опыт. Ну, и фарт, конечно.

Этот хутор он заранее приметил.

Справа по трассе – кусточки, за ними - поле, на краю - избушка с пристройками, огороженная завалившимся штакетником. Трава вокруг не топтана, окна заколочены.

Сойдет перекумариться, покуда кипеж утихнет.

Они думали его слить. Хотели медаль получить за поимку с крупной партией. Всучили тот пакован. - Возьми, Дэн, после рассчитаемся. - Полагались на его репутацию, верили на слово. Чем и прокололись. А Дэн, не мешкая, растворился в пространстве.

Вместе с пакованом весом в два кило. Чуйский ништяк, пластилин. Если дуть в одного, не пришпоривая коней, на год хватит. А по деньгам: полторы штуки за грамм.

Едрить твою! Дэн сделал их на триста штук. Было за что рисковать.

Бонусом грело глубокое моральное удовлетворение. Дэн красиво обломал кайф этим прохиндеям. А то расселись жопой на двух стульях. После каждой подлой подставы устраивают шоу для прессы: публично уничтожают изъятые наркотики. Втирают очки общественности, херача из огнемета снопы беспонтовой дички.

Вот и покурите ее покуда. Провокаторы, блять, оборотни в погонах.

Хата оказалась не без удобств. Хозяева предусмотрительно вывернули пробки и, чтобы долго не искать, положили на полочку рядом со щитком.

Электричество. Вау!

В сенях Дэн наткнулся на масляный обогреватель. С ним и без печи не замерзнешь.

Печь, кстати, была. Однако с ней Дэн не собирался связываться. Сроду он этих заслонок не открывал, в поддувалах не разбирался, но про то, как отравляются СО, пользуясь неисправными печами, наслышан. Дым из трубы. К чему лишнее палево?

С фонариком он обшмонал помещение.

Полки старого фанерного буфета густо усыпаны мышиным дерьмом.

Пофигу.

Лет пят назад Дэн подхватил эту, как ее, мышиную лихорадку с геморрагическим синдромом. Дело нехитрое, когда по зимним дачам чалишься.

Чуть не подох, блять: отек, мутило, видимо, почки отказали. С температурой под сорок и красными, как у кролика, глазами дополз по приемного покоя городской больницы. Дежурный врач не принял. Полис, сказал, давай.

Законы Дэн более-менее знал: пациентов на грани жизни и смерти врачи обязаны обслужить по-любасу. Только куражу не было спорить, потому и протянул эскулапу часы.

- Механические золотые котлы советского производства, антиквариат, понял?

Жаба, конечно, Дэна прижимала. Часы были пропуском в приличные места. Штаны – драные, зато аксессуары – козырные, с браслетом 999-ой пробы. И это есть знак, что трудности у Дэна – черная полоса после белой.

Те часы были память, сувенир из бурного прошлого. Скажем так, часам он косвенно обязан жизнью. Поэтому Дэн зарекся: без крайней нужды их не толкать.

Бронзулетка сходу подействовала. Не мучая Дэна анализами, доктор направил на гемосорбцию:

- Цито, цито, пока моя смена не кончилась.

Три часа – и все функции Дэна восстановились. С доктором тем, Эдиком звали, Дэн после почти год партнерствовал. И часики в итоге вернул назад. Их Дэн честно отработал и даже сверх того.

«Видишь, лапуля: галочки на обоях. За каждую по штуке (со скидкой, само собой, как постоянному клиенту). Глянь, дружочек, их здесь целая стая, уходящий за спинку дивана косяк. Раз, два, девяносто, сто тридцать. Уф. Одним возвратом ювелирного изделия тут не обойдешься. Кроме часов ты должен мне двадцать восемь тысяч пятьсот рублей».

Эдика Дэну не жалко. Свинья и мужлан без фантазии.

Что касается грызунов, то у Дэна на них сформировался железный иммунитет. Доктор уверял, что он теперь их живьем жрать может.

Под металлической банкой с крупой Дэн нашел листочек в клеточку.

Записка.

Малыш! Мы понимаем твою трудную ситуацию. Ночуй, пользуйся посудой и бельем. Пожалуйста, не сри, не блюй и не мочись в чайник. Мебель не ломай и не жги. Помни, ты не один нуждаешься в пристанище. Надеемся, что ты человек. Хозяева.

Кроме крупы, Дэн нашел в буфете много чего: вермишель, бутылку с мутным подсолнечным маслом, рафинад, соль, кофе.

Вау. Дэна часто выносило на интеллигентных людей.

- Малыш, - усмехнулся он. Лёнчик называл его так: мой малыш. Впрочем, не только Лёнчик.

А хозяева – лохи. Загулявших подростков обращение «малыш» лишь раззадорит. За «малыша» какой-нибудь Вован может и хату спалить. Интеллигентным людям повезло, что их записку нашел Дэн – человек взрослый и адекватный.

-Окей, срать в тапки не станем, сбегаем на двор, заодно проведем разведку насчет водички.

В рюкзачке у Дэна имелся спирт, пол-литра в пластиковой бутылке. Спирт при его образе жизни – продукт первой необходимости. Сами понимаете: дезинфекция. Другое назначение – согреться глоточком - другим, подлечиться.

С бухлом у Дэна проблем нет: опрокидывает, если поднесут. Когда обносят, тоже не печалится.

При попытке заплатить за алкоголь с Дэна требуют паспорт.- Спасибочки за комплимент. Нет так нет, пробейте эту шоколадку, - вздыхает Дэн вслед водке, конфискуемой кассиршей. Фляжка коньяка, прихваченная с полки, в это время греет внутренний карман куртки. - Не хотят денег, выпьем за так.

Спиртяшку надо бы развести, отметить новоселье. Горячий кофе-чай и вовсе ништяк, - размышлял Дэн, сидя на низеньком крылечке.

Он накрошил пластилинчика в трубочку и запалил. Не удержался.

А повод был.

Жизнь, свобода и красотища.

Ширь. Небо. Полнолуние, едрить твою.

Луна, яркая, как прожектор, стояла прямо над колодцем. В ее ослепительном луче он белел бетонным обелиском. Один посреди участка, на котором не было ни единого деревца. Этот участок и огородом- то не назовешь – кусок степи за колючей проволокой, заросший черными травами.

Никакого приспособления для подъема воды возле колодца не было.

- Придется искать веревку, - подумал Дэн, – и посудину с ручкой, типа бадьи.

То были одни мысли, гипотетические целеполагания. Дэну удобно сиделось на крылечке рядом с приоткрытой дверью, из которой тянуло кислым избяным теплом. Его, конечно, пробило на сушняк. Однако рядом стояло корыто с дождевой водой, на поверхности чистой, как слеза. Зачерпнуть ладонью, поднести ко рту. Небось, в козла не превратится.

Хрен знает, что в том колодце. Место глухое. Вдруг там гора трупов. Типа некогда зарывать было, вот и свалили, зачищая следы бандитской разборки. Может, того хлеще: чей-то схрон с оружием или подземный ход. Портал, блять, в параллельный мир, из которого лезут девочки-зомби с бледно-зелеными лицами. Полнолуние все-таки.

Только Дэн не подросток, насмотревший ужастиков. Дэн – чувак олдовый, сорок два года, блять. Стаж употребления веществ у него серьезный. А про чуйские ништяки известная слава: после шестого напаса пробивают на засаду.

Дэн взрослый мужик. Он, блять, в деревне родился. Колодец - он и есть колодец, обычная в хозяйстве вещь. Но чтобы не думалось, лучше его, как это, нейтрализовать.

Дэн огляделся. У крылечка валялся фанерный щит. Бросили перед ступеньками, чтобы скидывать заляпанные грязью калоши и сапоги.

Щит станет крышкой. Прижать его, нашвырять поверх тяжелых предметов. Вон и сарай открыт.

В сарае Дэн обнаружил мешок с окаменевшим цементом и ржавый обод тракторного колеса.

Колодец, как он и думал, был открыт и зиял черной бездной неизвестной глубины. Дэна, конечно, подмывало заглянуть, крикнуть в пропасть – ООО! - и дождаться гулкого эха.

Но удержался.

Сколько времени он корячился, волоча по кочкам фанерный щит, пятьдесят килограммов задубевшего цемента в рогожном мешке и тракторный обод, Дэн точно сказать не мог. На дворе по-прежнему стояла ночь, но, возможно, натикало часов пять утра, ведь в ноябре светает поздно. Короче, в колодец Дэн заглядывать не стал.

Обследование стрёмного колодца оставим на потом.

Да и что там может быть, кроме солоноватой воды на самом донышке? Луч фонарика зацепит бочок жестяного ведерка, которое хозяева ненароком упустили. Бывают такие ведерки, типа золоченые. Оно и блеснет. Не клад же.

А если клад, место лучше замаскировать.

Перекурив, он собрался с силами и сделал последние три рывка.

Плюхнул щит на жерло колодца. Тот, следует заметить, прекрасно встал, плотно.

По поверхности щита Дэн равномерно распределил куски цемента.

Последним рывком водрузил чугунный обод.

Колодец теперь выглядел мирно. Он напомнил Дэну о годах сельхозучилища, где он, кстати, готовился в механизаторы. В группе собрались одни девки. Думали, дуры, жениха подцепить, записавшись на брутальную профессию. Стандартно мыслили, деревня. Дэну больше нравилось у ветеринаров. Весело и ребят полно, шуточки- прибауточки об автоматизации осеменения буренок. Однако с ветеринарных предметов его гнали. За популярные специальности требовали тупо заплатить. Платить за Дэна было некому. Поэтому вместо занятий он покуривал на заднем дворе, любуясь, как сквозь цемент, оживляя всюду валявшиеся тракторные обода, прет веселая конопля.

Покуривал, покуривал и в один прекрасный момент взял да свалил. Какой из него механизатор. Живое Дэну больше по душе.

С чувством глубокого удовлетворения от своей предусмотрительности и приятной усталостью от физического труда Дэн направился в дом. Против телесных нагрузок Дэн ничего не имел. Иногда полезно мышцы прокачать, размять руки-ноги.

Волка ноги кормят, только Дэн – не волчара.

Многие думают: Дэн котенок. Во-первых, не с каждым. Во-вторых, дело не в этом. Дэн не жопой зарабатывает, как полагают иные козлы. Его рабочий инструмент - удача.

Альфред Семенович удивился: как, Дэну уже восемнадцать? Однако поверил без паспорта. Дэн пожалел, что не прихвастнул, сообщив, будто такое с ним первый раз.

Эсэмеска свистнула в самый момент, в смысле, не вовремя. Прочитать сообщение Дэн не мог: между его головой и аппаратом находилась задница клиента. Но ёкнуло: не к добру, делай ноги.

- Джаст э момент, - мяукнул Дэн. – Мне это, приспичило, - и типа направился в сортир.

Бельишко Дэн сунул в рюкзачок. Незаметно подцепить тот рюкзачок было легче легкого, потому что клиент, сладко зажмурившись, занимался собой.

Оделся Дэн уже в подъезде, по-быстрому: штаны, ветровка, сапоги. Телефончик, на который пришла эсэмеска, Дэн, так и быть, оставил Альфреду, суке ментовской, в компенсацию за предоплату услуг: минет, фистинг, анал.

Дают – бери. Чуешь подставу – сматывайся. Есть шанс – не упускай. Дэн не рефлексирует.

Слову «рефлексировать» научила его одна мэм. Есть такие снобки, которым не зазорно публично указывать взрослому человеку на прорехи в образовании.

- Глагол «рефлексировать», - поучала его Лариса Алексеевна, - вовсе не происходит от слова «рефлекс», как ты, Дэн, полагаешь. «Рефлексировать» означает анализировать насчет себя и своего места, как в сложившихся обстоятельствах, так и мироздании в целом.

- А действовать когда? – спросил ее Дэн, и эта мадам, отбившая у Дэна реальную любовь (интересно, долго ли «рефлексировала»?), села в лужу. Оказалось, что успешнее люди «рефлексируют» «постфактум». Вперед событий редко у кого удачно получается.

Тоже – новость!

Дэн не рефлексировал. Он мудро доверялся случаю и чуйке, поэтому не просто живой, но с прибылью и в теплой избе.

На золотых часах, которые Дэн из предосторожности держал в пластмассовой мыльнице, а ту в пакете с носками, на часиках тех памятных было половина седьмого.

Все-таки он ее сделал, эту Ларису Алексеевну, да и Лёнчику урок преподал.

Смылся, пока те «рефлексировали», и в компенсацию сердечной раны, нанесенной этой парочкой, прихватил золотишко. Часы и еще кое-что.

Ни много, ни мало, ибо сердечный ущерб только Дэн может оценить. Сколько, по-вашему, стоит любовь? - Ты единственный, малыш, - он Лёнчика за язык не тянул, посему придется заплатить.

Кроме цацек Дэн взял сапоги. Ручная работа, шик-блеск, воловья кожа, медные носки. Двадцать лет прослужили, только подковки меняй. Винтаж, Лёнчик, как я тебе в них?

Сапожки Дэна всегда выручали, по ноге обносились, будто чешки. Можно без носков надевать, нифига не натирают. Очень комфортная обувь практически на все сезоны.

Он решил немного покемарить. Спальное место – диван, разложенный и даже застеленный: простыня, одеяло в пододеяльнике, подушки. Белье в горошек манило.

- Раздеться, что ли? – размышлял Дэн. – Высплюсь, наконец, как человек, - он усмехнулся, вспомнив записку.

Нет, голым засыпать нельзя. Может случиться, что одеться не дадут. Останавливала и некоторая брезгливость. Хрен знает, кто до Дэна спал на этих простынях. Запросто подцепишь чесотку.

Он достал из рюкзака трусы и голубую толстовку. Лег в постель, накрылся с головой одеялом и свернулся в любимой позе – коленки к подбородку, калачиком. Сыроватое белье помимо плесени отдавало парфюмерией.

Запах был знакомый. Да, блять. Тот самый запах. Травка на лугу, с горьким привкусом мать-и-мачехи. У Лёнчика до черта было всяких лосьонов и притирок, и все с похожей отдушкой.

Если кого Дэн и любил, то его. И вовсе не в сексе тут дело.

Дэн усмехнулся – хе, – выдохнув теплый воздух в озябшие коленки.

Не в сексе. Присказку добавляют, когда говорят о чувствах. С Лёнчиком у Дэна ёкало вот тут, за грудиной, и соски становились, как пули. Не в сексе. Да так, как с Лёнчиком, у Дэна ни с кем не было.

Романтизм - вот что было. Нежность и страсть иногда.

Дэн бы вернул.

И случай выпал.

Он нашел Лёнчика. А тот - ба! Счастлив. Дэн немного расстроился и даже начал рефлексировать, думать: вот мне за шашни с капитаном Карповым.

Да.

Несколько коротких, судорожных вдохов и глубокий выдох. Готово.

Как это называется, когда трахаешься с собственными воспоминаниями?

Липкую ладонь Дэн вытер о простыню. - Пользуйся бельем, - наставляли в записке.

Он снова угнездился в позе зародыша. Подвеску на цепочке – чистое золото – зажал в кулачке.

Красивая вещь – восьмиконечная звезда. Когда Дэна просят ее продать, он отвечает: – Не могу: талисман, память по бате, тот авторитетом был. - Часики он не раз закладывал, и те всегда возвращались. Однако подвеской не рисковал. Этот дедуля Аристарх был экстрасенсом. Дэн подрезал цацку, надел на себя – и поперло, с той поры, сколько ни вляпывался, всегда с рук сходило.

Заговоренный кулон. Вполне возможно.

И потому, засыпая, Дэн не того чтобы молился, а так, на всякий случай, восемь раз мысленно повторял:

Спаси и сохрани. Дай насущный хлеб и избавь от лукавого. Да пребудет так ныне и присно, и во веки веков.

Кто существует, тот услышит.

После молитвы Дэн мягко отлетал в сон. А наутро просыпался часто даже без особенного похмелья.

Вот так, господа, Дэн спал, сжимая в кулаке саркофаг с субстанцией бессмертия.

Но понятия о том никакого не имел. Где ж ему, слитому на первом этапе операции.

20. Формула бессмертия

Формула в конверте, конверт в ячейке, ячейка в банке, банк в городе, город в губернии, губерния в стране. Страна расположена на одном из континентов планеты Земля.

Кроме конверта и планеты, в этой задачке одни неизвестные.

Зато есть ключ. Ключ от ячейки икс в хранилище банка игрек. Отмычку завещатель особенно не прятал, держал в общей связке с ключами от квартиры и гаража. Ключик, разумеется, из чистого золота.

В том конверте, скорее всего, лежит школьная тетрадь в клеточку, прожженная реактивами, залитая чаем и кофе - рабочие записи Аристарха Маврикиевича Побегая, алхимика-самоучки. В ней куриной лапой нацарапаны значки: химическая формула вещества, позволяющего законсервировать организм в условно живом состоянии на неопределенно долгий срок, алгоритм получения субстанции вечной жизни.

Эти записи, прямо скажем, поймет только равный.

Конгениальных Аристарху Маврикиевичу Побегаю среди живых мы не знаем, а мертвые в вопросе бессмертия не компетентны.

Их мудрость осталась в рукописях, книгах, научно-популярных журналах. Далеко не все оцифровано, многие материалы так и желтеют на бумажных носителях. Сведения о субстанции в этих источниках фрагментарны. Но даже эти обрывки зашифрованы, запрятаны в различные аллегории. Их можно собрать, декодировать, отсеять антинаучную лабуду и, наконец, констатировать: покойные мыслители были далеки от цели.

Почему? Да потому что умерли.

Подтвердить верность поиска может только удачный опыт. О субстанции бессмертия способен судить лишь тот, кто испытал ее на себе и стал на неопределенно долгий срок не то чтобы совсем живым, но однозначно немертвым.

Подобные субъекты не склонны к публичности.

Возможно, неприметный образ жизни и способствует доведению поиска до удачного финала. Огласка в таких делах всегда помеха. Ну а потом, когда испытатели обретают бессмертие, они продолжают оставаться в подполье по привычке.

Ибо, что есть бессмертие? В психосоматическом смысле - остановка деградации. Только и всего. А вы что думали? Причастился субстанции – и стал сверхчеловеком. С какого, простите, перепуга? Каким был, таким и сохранишься, а в уплату кое-что потеряешь.

Иного результата Аристарх Маврикиевич Побегай не планировал, поскольку по своим воззрениям был реалист. Краеугольным камнем его завещания, необходимым и достаточным условием использования его пресловутой формулы является полная тайна. Во избежание непредсказуемых последствий утечки секрета вечной жизни, о которых не раз предупреждали романы-антиутопии, сторонние эксперты по бессмертию исключаются.

Таким образом, разобраться в формуле Аристарха крайне проблематично, даже если удастся вскрыть конверт, и в нем обнаружится вышеописанная тетрадь, а не листочек с издевательской просьбой установить на его могиле золотой обелиск.

И все-таки попробуем его отыскать, этот конверт, для чего припишем переменным, указанным в завещании Аристарха, некоторые значения.

С континентом ничего сложного. Антарктиду, Австралию, обе Америки и Африку исключим, поскольку сказано, что в стране, расположенной на континенте, есть губернии.

Евразия, ясно.

Город тоже нетрудно угадать. Аристарх Маврикиевич Побегай был домосед. А поэтому банк, скорее всего, ближайший.

Остается номер ячейки - кодовая последовательность цифр.

Здесь Аристарх оригинальностью не отличался: цифры обозначают важные события. Исторические даты отметаем, поскольку завещатель интересовался не быстротекущим временем, а вечностью. Следовательно, этапными в его сознании являются события, приближающие оную, то есть даты, связанные с его главным делом – синтезом субстанции.

В том завещании, переданном способом телекинеза, жена и соратница Аристарха Маврикиевича Побегая Лариса Алексеевна Панфилова объявлялась единственной наследницей его открытия.

Поэтому предположим, что последовательность цифр указывает на год их встречи, тот памятный год, когда Лора по молодости и глупости согласилась разделить дело его жизни. Кстати, в тот же год Аристарх оборудовал лабораторию.

Весьма памятным для него был успешный опыт на крысе. Из вакцинированных животных подохли все, кроме этой Ханелоры. А та жила и жила в круглом аквариуме на полке лабораторного шкафа. Аристарх как-то спохватился – глядь, а тварь сбежала. Как ухитрилась – непонятно.

Главное, не забыть прибавить к каждой цифре единицу. Для сохранности тайны, так, чтобы и под пыткой не расколоться, к шифруемой дате Аристарх всегда добавлял год.

Итак, сошлось. Ключик подошел к замочку, тетрадь извлечена, и Лора, со школьной тройкой по химии и тремя курсами филфака, каким-то чудом разобралась в записях.

Сразу накатит девятый вал проблем. Где брать ингредиенты, треть которых составляют запрещенные законом вещества, треть зверски дороги и труднодоступны, а остальные вообще непонятно чем являются, так как обозначены посредством аллегорий.

Как соблюсти технологию: температуру, давление, прочие параметры? Как наладить работу приборов? Такие не закажешь по интернету. Аристарх конструировал их сам из того, что было под рукой, и один мог с ними обращаться.

Сразу понятно, ничего у Лоры не выйдет: по рассеянности что-нибудь перепутает, сыпанет в колбу не тот порошок, разбавит не той кислотой - оно и бабахнет.

По здравом размышлении, лучше не суетиться, разыскивая континент, страну, губернию, город и банк, не ломать голову над последовательностью гипотетических цифр, а сдать ключик в ломбард, чтобы иметь хоть немного наличности на текущие нужды.

Бог с ним, с конвертом. Документально завещания нет. Почудилось. Померещилось. Пригрезилось. Наплюй на этот антинаучный бред и живи дальше.

Однако эти трезвые доводы Лору не убеждали. Она ведь, если кто помнит, была фантазеркой. Из всех видов обмана и самообмана Лариса Панфилова всегда выбирала тот, что дает надежду.

Один грамм,

лучше, конечно, три,

но хотя бы один.

Она надеялась: вдруг получится.

Дело в том, что Лора не знала, как жить дальше. В смысле, совсем одной. Без Лёни…

Все произошло случайно. Да, это был классический «случай». Причем не вполне понятно, счастливый или трагический. Возможно, и то, и другое.

Лариса сказала Лёне, что хочет прокатиться. Просто проехаться по окрестностям города, по пустынным в четыре часа утра дорогам. В этих условиях Лёня сможет немного порулить, поупражняться в вождении. Лора, следует заметить, упорно продолжала попытки привить Лёне новые навыки, хотя тот не понимал, нафиг те нужны, когда и так все хорошо.

Участь Аристарха Лёню миновала и за тридцать лет он нисколько не переменился. Все стабильно было супер. Их жизнь с Лорой по всем параметрам была объективно счастливой.

- Конечно, Лёня, так и есть, - успокаивала его Лора. - Просто мне не хватает событий.

Да, она хотела усыпить его бдительность, потому что задумала следующее: сесть в машину и смотаться из здешних мест. С ним, единственным бессмертным Лёней, ехать по шоссе, останавливаться в обшарпанных мотелях и т.п.

Когда Лора велела ему на всякий случай взять все деньги и несколько паспортов, он на минуту замер. Наверное, раскусил, потому что после паузы мрачно произнес:

- ОКЕЙ, я готов, - так, будто она не на прогулку звала, а на исполнение смертного приговора.

Так неприятно стало от этого Лёниного ОКЕЙ. Он типа обреченно подчинился. Лора сняла уже надетую куртку:

- ОКЕЙ, будем до рассвета смотреть друг другу в глаза, - вздохнула она, и Лёня тут же отступил:

- Прости, прости, прости, поедем, куда хочешь и немедленно…

Она толком не поняла, как это произошло. Видимо, снова забыла выставить ручной тормоз.

Они остановились на берегу. По льду на другую сторону Волги тянулось нечто вроде дороги, а, может, хорошо накатанной лыжни.

- Полюбуйся на ширь, - велела ему Лариса и вышла из машины. Двери она заблокировала, чтобы Лёня, как обычно, за ней не увязался.

Хотелось минутку побыть одной, перекурить.

Пришло время признаться ему: мы уезжаем надолго, возможно, навсегда. Она нервничала, как он воспримет. В дороге Лёня был очень напряженным, молчал и, главное, закрылся, не давая проникнуть в свои мысли.

С последней затяжкой Лора решила: к черту. Сейчас она справит нужду, веселой походкой вернется к машине и обрадует Лёню: едем домой.

Снег вокруг перевернутой лодки был до того загажен, что Лора отошла подальше. Она уже приняла подходящую позу, когда заметила, что машина тронулась, покатилась под горку и тяжело заплюхала по льду.

Ничего поделать было нельзя. Тяжелый, как танк, ЗИЛ пробил лед и в течение минуты скрылся под водой.

Всё.

Из заблокированной машины Лёне не вылезти. Но он там.

Лора знала, что Лёня способен дышать под водой.

Они все делали вместе, и он показывал ей всякие фокусы в ванной. Они сели друг напротив друга, Лёня опустил голову в воду. Для чистоты эксперимента Лора зажала ее меж своих колен и придавила ладонью. Лора чувствовала, как он дышал в этой воде, словно рыба, шевелил губами, пускал пузыри. Он продержался час, уверял, что мог и больше, если бы Лора не выдернула его за волосы.

Лёня уникален, поэтому под водой он немертвый. Правда, неясно, сохранил ли он там, на дне, адекватность. Стресс мог спровоцировать впадение в анабиоз.

В любом случае: он немертвый. И теоретически есть шанс его спасти.

То есть поднять со дна вместе с машиной.

Свидетелей происшествия не было. Не было и видеофиксации, поскольку Лора оставила свой телефон в утонувшей машине. Чтобы вытянуть этого бегемота потребуется серьезная техника.

Но сначала должны поработать водолазы.

- Что ищем? – спросят они.

И она им сообщит. Дескать, вот, в этом месте под лед ушел автомобиль, списанный по всем базам, а в нем пассажир, Леонид Аристархович Платицын, официально погибший тридцать лет назад. Только не удивляйтесь, если на дне он, как это, дышит.

Лору примут за сумасшедшую, и не поможет никакое бабло, которое, кстати, тоже осталось в машине вместе с Лёней, который его добывал.

Вот так: Лариса Алексеевна Панфилова, наконец-то, оказалась одна, без вечной любви и средств к существованию.

Сколько лет ей настукало? Столько же, сколько ее Лёне, они ведь были ровесниками.

Никто не давал ей ее годов, правда, никого, кроме Лёни, она об том не спрашивала. – Сорок плюс-минус пара лет, - отвечал он на этот ее провокационный вопрос.

Однако Лора и сама чувствовала: она еще ничего. Как-то в магазине к ней привязалась бабка, конкретная такая пенсионерка. Старушка утверждала, что они с Лорой учились в одном классе.

- Я Светка, помнишь? – стрекотала она и все никак не отвязывалась, набивалась в гости, льстиво шепелявя, будто Лора почти не изменилась. - Бог мой, - присвистывала. – Да у тебя, кажется, и зубы свои.

- Простите, я спешу, - отрезала Лора.

Зубы у Лоры, кстати, были искусственные.

Дело в том, что от природы ее верхние резцы смотрели в разные стороны: один на нас, другой в Арканзас. Родители предлагали установить брекеты. Жаль, что во времена Лориного детства, не знали такого красивого слова. В далекие семидесятые-восьмидесятые годы приспособления для выравнивания зубов походили на крупные канцелярские скрепки. Лоре грозило таскать во рту этот капкан минимум пять лет, то есть все оставшуюся юность, уповая на далеко не стопроцентную вероятность в итоге оказаться чуть-чуть привлекательнее.

- Нет, - сказала Лора родителям. – Не хочу становиться подопытным кроликом пыточной советской ортопедии.

Кривые зубы Лоре помогли. Они, вкупе с ее острым языком, создавали барьер против заурядностей, падких на медийные стандарты красоты. Свою на первый взгляд жутковатую улыбку Лоре приходилось оправдывать. Чем? Да хотя бы тем, что выдавать ее за фишку, неповторимую особенность.

Юность Лоры не была слишком долгой, поскольку в девятнадцать лет ею пленился Аристарх, который был на двадцать лет старше. В зубы он не смотрел. Его очаровало пылкое Лорино воображение и, как он потом, сволочь, признался, остальное юное тело, совершенное в своей недооформленности.

От мелкого несовершенства, вроде кривых резцов, Аристарх ее избавил, и уже лет примерно сорок на месте естественного уродства стояли зубы из искусственной кости. Аристарх получил ее как побочный продукт какой-то реакции и сам выточил эти протезы. В меру совершенные, от настоящих они отличались неограниченным сроком службы. Зубы крепились на вживленных в Лорину челюсть металлических штырьках. Этот металл, утверждал Аристарх, был каким-то особенным сплавом.

Она сто раз задавала себе вопрос: черт ли дернул ее на ту поездку, которая стоила ей счастливой беззаботной жизни. Какого хрена от реального добра она искала приключений на собственную задницу?

И сто раз приходила к выводу: да, черт, отрицательный персонаж, с появлением которого начинается движуха и жизнь снова обретает цель.

Цель у Лоры отныне была вполне конкретная – вернуть вечное счастье, по воле случая канувшее в полынью.

При всей ее абсурдности, цель имела шанс, поскольку в колодце на заброшенном участке, который они с Лёней купили десять лет назад, сидел нетленный Аристарх, маэстро бессмертия.

Так вот: из этого бункера Лора Аристарха извлечет, вернет на его законное место в кухню, то есть в лабораторию. Пусть сидит, где сидел в своей якобы прострации. Возню с банковской ячейкой можно похерить. Формулу Аристарх держал в голове. Синтезом субстанции маэстро будет руководить посредством ментальных сигналов, которые Лора, прожившая с ним двадцать лет, как-нибудь да разберет.

Чтобы его как следует мотивировать, она соврет, будто Лёня нашел способ умереть.

- Все будет ОКЕЙ, - намекнет она мужу. – Проблема в одном: достать Лёню с волжского дна…

Батюшки святы, она в это поверила, чокнутая бабуля.

Знаете, сколько ей на самом деле? Давайте посчитаем: двадцать лет до Аристарха, столько же под его крылышком и еще тридцать с Лёней. Здесь и паспорта не нужно.

Лариса Алексеевна Панфилова, потерявшая счет собственным годам, пошарила по ящикам и карманам курток, наскребла мелочи на автобус и поехала на тот участок, где в пересохшем колодце вечный Аристарх созерцал звездное небо.

21. Встреча

- Значит, так.

Клеенка в вытертую клеточку тщательно протерта. На нее поставим тарелку, разумеется, чистую и для верности обработанную спиртом.

В тарелке лежит:

1. 1. Разрезанная на четыре части женская прокладка. Она гигроскопична и послужит салфеткой, в смысле, тампоном. Ну, ты понял. Когда кровища хлынет, сразу промокнем.
2. 2. Флакон с трехпроцентной перекисью водорода. Он понадобится, чтобы кровь поскорее свернулась.
3. 3. Иголка, чудом найденная в проржавевшей жестяной коробке. Хорошо, что пошарили за печью и наткнулись на эту, похоже, бонбоньерку. В ней и обнаружили иголки, булавки, пуговицы и прочую мандулу. Там, кстати, нашлась катушка ниток. Вроде не гнилых. И цвет – посмотри, какой - практически зеленый, позитивный. Иголку дезинфицируем: прокалим над пламенем зажигалки.
4. 4. Бриллиантовая зелень, просроченная лет на десять. Как, впрочем, и перекись водорода. Ну да ничего, на обоих пузырьках указано: наружное. Поэтому хуже от зеленки не будет. Все равно других медикаментов нет.

В качестве обезболивающего ты хлобыстнешь полстакана спирта. Он, кстати, расслабит мышцы лица, смягчит гримасы наглой твоей физиономии. Извини, малыш, придется тебя связать, зафиксировать на этом стуле. Не дай бог, психанешь, ну, знаешь, как бывает, не сможешь себя контролировать и в самый ответственный момент схватишь меня за руку. Сорвешь, блять, операцию и останешься с заячьей губой. Наш симпатяга превратится в гуинплена. Не знаешь, кто такой гуинплен? Ну, так вот, если будешь дергаться, на своей шкуре убедишься.

Терпи, понял? И перестань плакать. Меня это нервирует. Видишь, никак не попаду ниткой в узенькое игольное ушко. Очень это мудрено, без очков-то, да и свет паршивый – тусклая лампочка под потолком.

Готово. Итак, играем в больничку. Я – доктор, ты – мужественный пациент, стойкий, как оловянный солдатик.

Зубы сжать. Выть только в себя.

Усек?

На счет три вынимаем из твоей губы кусок оконного стекла, рваную рану заливаем перекисью и, как только остановится кровь, шьем.

На окровавленных губах пациента, урожденного Денисом Панфиловым, лопнул очередной розовый пузырь. Роль доктора исполняла Лора.

- Доверься мне, - успокоила она. – Мы с тобой, Дэн, как-никак однофамильцы.

Что касается Дэна, то он оказался в доме чисто случайно. Шел мимо, дай, подумал, пережду дождь. Ну да, он задержался на денек-другой, решил чуток передохнуть и в уединении, в заброшенном, как он полагал, доме поразмыслить о своей местами неправильной жизни. За этот позитивный порыв, за попытку рефлексии о своем месте, как в сложившихся обстоятельствах, так и мироздании в целом, Дэн заработал рваную рану на физиономии. Блять. Рубец до конца дней останется. Сто пудов. Зубы, слава богу, целы, если не считать скола на верхнем левом клыке

Что касается Ларисы Панфиловой, то она добралась до своего документально оформленного загородного домика с прилегающим участком в 18 соток, уже затемно. Автобус сломался, и пришлось, блять, чапать по грязи в полной тьме, освещая дорогу фонариком, которым дальновидный производитель снабдил копеечную зажигалку. По правде, она не вполне была уверена, тот ли это дом. В целом, приметы совпадали: изба из почерневших бревен, три окошка, дощатая завалинка, покосившее крыльцо. Крыша – железная. Какого она цвета, при помощи зажигалки не разберешь. Но, если честно, цвет крыши Лора не помнила. Возле крыльца стояло корыто: прямоугольная лохань из оцинкованной жести. Лора вспоминала, была ли тогда возле крыльца эта посудина. Да, будто бы. В ней она мыла сапоги. Она уже хотела толкнуть дверь, не запертую, как и оставили: в домике красть нечего. И вот тут ей показалось: за окошком блеснул зеленый огонек. Ну, будто там, в избе, кто-то есть. Понимаешь? У крыльца она нашла какой-то сельхозинвернарь – толи заступ, толи приступ. Неважно. Главное, железяка была насажена на гладкий увесистый черенок, которым можно воспользоваться как бейсбольной битой - классическим средством активной самообороны.

Лора, конечно, вела себя самонадеянно, прямо скажем, много на себя брала. За тридцать лет с неуязвимым Лёней, который мог и от пули прикрыть, она совсем потеряла чувство опасности. С другой стороны, этот полезный рефлекс у нее с детства неважно работал. Лариса Алексеевна Панфилова всегда была неадекватной, то есть рисковой и отважной бабой. И все у нее в жизни получалось.

Пригнувшись, она подкралась к окошку. Сомнений не было: огонек мелькал, только не зеленый, а синеватый. Она поднялась, чтобы заглянуть в окно.

Как бы вы поступили, если, приготовившись к пристальному вглядыванию в темноту избы с пульсирующим огоньком, вдруг увидели расплюснутый пятаком нос и два горящих глаза?

Черенком в стекло Лора двинула с перепуга, чисто рефлекторно. Типа – сгинь, черт. Это была превентивная самооборона. Защита законного жилища. Дэн сам виноват. И, формально говоря, совершенно справедливо получил в табло куском разбитого стекла. Несмотря на это, Лора взялась его спасти – зашить рваную рану. Приняла на себя ответственность, хотя рукоделие не ее стихия. Но что было делать? Дэн так выл, роняя слезы размером с горошину, что сердце разрывалось на него смотреть.

Когда она рывком вынула приличный, с пол-ладони, осколок, крови вылилось не больше стакана. На секунду Дэн отключился – запрокинул голову и закатил глаза. В таких случаях дают нюхать нашатырь (которого не было) или хлещут по щекам. Если в задачу не входит прикончить хлипкого Дэна, то физическое воздействие исключалось.

Разве поцеловать?

Но куда? В окровавленные губы? В белые глаза, с закатившимися зрачками? В лоб, покрытый капельками ледяного пота?

Лора и без того рисковала, проводя операцию без перчаток. Мало ли инфекций бурлят в Дэновой крови.

Она прижгла рану спиртом, и Дэн с воплем вскинулся…

Шов - от верхней губы до левой ноздри - получился супер. Дэна он определенно украшал, приводил физиономию в соответствие с природным полом и годами.

- Сколько тебе лет, мальчик? – спросила Лора.

Этот Дэн вечно мухлевал с возрастом, что при комплекции голенастого подростка довольно легко. Нос к носу он выглядел лет на тридцать. И видно было, что физиономия бритая, и явно не вчера: на подбородке и щеках пробивалась белесая щетина. Зато губки – бантиком (добавим, были), носик вздернутый. Ннда. При такой сопатке шрам будет бросаться в глаза. А уж глазки у Дэна – блюдца белесые – сама невинность, в смысле, полное неведение относительно черного и белого. И взгляд долгий, влажный, любопытный, как у ребенка.

Шевелить развороченной губой Дэну запретили:

- Шов может разойтись. Кивай, понял? Так сколько тебе лет?

Лора назвала: 25, 38, 49…

Дернув головой на тридцати восьми, Дэн покачал ею из стороны в сторону. Плюс минус пара лет, означал ответ.

- Мы с тобой ровесники, - заметила Лариса Алексеевна, давно потерявшая счет собственным годам, но что Дэн снова кивнул.

Она смотрела на его голую грудь с кровоподтеками – безволосое тело, покрытое мурашками – на рыжие сосочки, круглые, как гривенники. Тело Дэна выглядела уязвимо и, пожалуй, жалко, только дело не в этом. На его шее висела тяжелая золотая цепь с подвеской в виде восьмиконечной звезды. Вот что Лору занимало.

- Кроме ста граммов золота высшей пробы в Аристарховой цацке ценности нет. Но если ее продать, можно решить кое-какие проблемы. Сколько дадут за звезду? - прикидывала она.

- Часы тоже целы? – уточнила Лора, и Дэн кивнул.

Он, надо полагать, прекрасно понимал свое положение. Он все еще сидел, привязанный к стулу, чертов сопляк, вечно вставлявший ей палки в колеса. А теперь выпал случай с ним разобраться. Этот Дэн был опытный манипулятор и знал, чем пронять Лору. Своей блядской невинностью он ее, как это, зомбировал, в смысле, развел. И она, чтобы выкупить спокойствие, она сама отдала ему и часы, и подвеску.

Сейчас в его наполненных слезами красных глазенках стояли мольба и боль. Он выдавил:

- Не бросай, - и узелок на шве лопнул.

- Господи, ну какой же ты придурок! – вплеснула руками она.

А как же Аристарх, погруженный на дно колодца? Его Лора отложила до утра, вспомнив об истинной цели своей поездки перед тем, как уснуть. С Дэном они улеглись валетом, так как диван в избе был всего один. Дэн сразу свернулся калачиком, так что его пятка оказалась прижатой к Лориному бедру. Эта пятка горела огнем, а Дэн бормотал, нес пургу, бредил.

- Не бросай, не дай пропасть. Возьми звезду, и цепь, и часы с браслетом, но только со мною. Я пригожусь, пригожусь.

Через три часа пятка стала влажной, а Дэн успокоился и задышал чисто и ровно.

Утром Лора с удовлетворением констатировала, что рана под его носом затянулась и начала рубцеваться.

Сам Дэн держался весьма бодро. Он даже сообразил завтрак, состоявший из почти кипятка, куда, по желанию Ларисы Алексеевны, можно сунуть пакетик чая или сыпануть кофейку, початой упаковки чипсов и, если она не возражает, трубочки ганжубаса в качестве бодрящего средства. Его соломенные патлы слиплись от пота и потемнели. - Если их покрасить, скажем, в цвет спелый каштан… С этим шрамом под левой ноздрей, - думала Лора, - соседи легко примут Дэна за Лёню.

Кстати, о Лёне Дэн не спрашивал, что не было так уж удивительно, ведь Лору он знал до знакомства с Лёней и даже как бы втайне от него. У Дэна с Лорой - свои отдельные дела.

Эти отдельные дела тянулись до обеда. Во двор они не выходили. Там лило, как из ведра. Для естественных нужд в сенях у Дэна имелся портативный биотуалет.

- А ты как думала? - хвастался он. – Я частенько сюда наведываюсь, отсидеться-отлежаться. Завел кое-какие удобства, огород в порядок привел. А вместо «спасибо» получил осколком в рабочую часть лица, и самое обидное, от своего человека, от партнера, можно сказать.

Он выцыганил у Лоры снисходительный кивок, в его глазах означавший благодарность, и усилил напор.

На Лорином месте Дэн бы не ограничился кивком. Конечно, грациозным. Встреть он такую мэм в пятнадцать лет, не думая, забил бы на сексуальную ориентацию. Только дело не в этом. Обустройство огорода, которое предпринял Дэн, можно без колебаний назвать подвигом.

- Помнишь колодец? – начал рассказ Дэн, устроившись на полу у Лориных ног. – Высох он, похоже, а внутри нечисть завелась, полтергейст, по-научному. Из колодца на сто метров пёрло негативом, такой нечеловеческой тоской, что реально мутило и кожа покрывалась мурашками. Так вот, прикрыл я его фанерным щитом, сверху всякой дряни накидал – вроде полегчало. В другой раз приехал – ё-мое: все сараи на участке как языком слизали, даже сортир и тот снесло. На месте колодца образовалась куча метра три высотой, будто все бревна, доски, балки туда свалили. И вот что любопытно: тот, кто постройки зачистил, в дом не проникал. Я уверен, поскольку, уходя, раскидал приметки. Ни одна не была потревожена. Осмотрел я ту кучу и заметил, что фонить колодец стал гораздо слабее. Чтобы дрыны не раскидало, я слегка присыпал их землей. Во время следующего посещения увидел, что куча превратилась в холм. Кое-где уже пробивалась травка. Насчет излучения колодцем негатива, сказать точно не могу. В тот раз у меня по жизни такая жопа была, что своего говна хватало. Я ж не пацан, Лариса Алексеевна, я, может, даже на пару лет вас старше, а ни дома, ни семьи, ни детей, ни плетей, типа зря я жил. Дай, думаю, хоть дерево посажу. Дело в том, что тогда я как раз сбежал с обязательных работ. 200 часов навесили, суки. На тех работах мы озеленяли город. Раздали саженцы. Кому - что, а мне всучили березу, уж не знаю почему. С ней я и сделал ноги, под видом дачника запрыгнув в проходивший мимо фронта озеленения маршрутный автобус.

Словом, воткнул я ту березку в самую вершину холма, полил водой из корыта. И, веришь ли, прижилась, под три метра вымахала. Тут бы и перекреститься, типа, слава тебе, боже: добро победило темные силы. Однако, увы. Береза, слов нет, крепкая, раскидистая и радует глаз, только какого хрена на ней финики растут, не пойму. Поэтому от греха: давай, Лора, это поместье сбудем с рук за хорошие деньги, знаю лохов с капиталом, падких до паранормальных явлений.

- Нормальная пурга, - оценила Лора, вороша его гладкие волосы. Они пахли летними мальчишками. (Гнали на великах, футболки прилипли к лопаткам, голые ноги покрыты горячей пылью).

- Пурга? – протянул Дэн. – Пошли, покажу.

Несмотря на дождь и наступившие сумерки, он потащил Лору в огород.

Все оказалось правдой: исчезнувшие сараи, трехметровый курган на месте колодца, дерево на его вершине. Кроме, разумеется, фиников. Какие финики в ноябре!

Саркофаг, возведенный над бессмертным Аристархом, радовал глаз своей естественной простотой. Белевший в лунном свете ствол раскидистой березы однозначно внушал позитив.

- Будем думать, что маэстро обрел покой, - размышляла Лора, держась за золотой браслет на Дэновом запястье.

- Ну что? – спросил он. – Пригодился я тебе? Возьмешь в партнеры? Это я только с виду голодранец. Наш главный капитал – при мне.

И поцеловал подвеску в виде восьмиконечной звезды.

Догадайтесь, что ответила Лариса Алексеевна Панфилова.

Она начала кое о чем догадываться, нечто просекать. Каким бы гением ни был Аристарх Маврикиевич Побегай, он и в бессмертии оставался всего лишь человек, и потому не мог предвидеть всех последствий.

Или, старый плут, их заранее рассчитал.

Лора вспомнила его обещание: - Ты обретешь вечную жизнь на этом свете.- Ну да, думала она целых тридцать лет, так оно и случилась: Ларисе Панфиловой выпало два мужика, и один бессмертнее другого.

Но теперь ей казалось, что Аристарх ее не обманул. Она потеряла счет своим годам, однако все функции бурлили в ней, почти как в юности. Благодаря этим не отмирающим функциям в ее сумочке и оказалась прокладка, которая выручила Дэна.

Как такое может быть?

- Мы особенные, Дэн, не такие, как все, понимаешь? – медленно произнесла она.

Он затянулся самокруткой, кивнул, тряхнув льняными патлами, и только потом выдохнул дым в…

Мокрое небо. Вместо эпилога.

22. Всё ещё я

Так вот, я - все еще я.

Я сижу на дне реки Волга в затопленном салоне автомобиля ЗИЛ. За рулем, да, то есть на водительском сидении, пристегнутый ремнем безопасности. Я никому не причиняю неудобств. Никого не напрягаю. Обитатели надводного мира считают, что меня нет. Им так удобнее. Некоторым, наверное, хотелось, чтобы меня вовсе не было. Однако я был, в данный промежуток есть и всегда буду, не зависимо от того, что они обо мне думают.

Я существую. И это моя константа. Тело по-прежнему мое, неуязвимое тело, способное функционировать за счет внутренних ресурсов. Это конкретное тело, неплохих, кстати, кондиций, тоже моя константа. Будучи смертным, я следил за ним: соблюдал диету, гигиену, занимался физическими упражнениями. Бегал. Да, перед тем, как обессмертиться, я, как следует, прокачался. Поэтому тело крепкое: водонепроницаемое, пуленепробиваемое, ударопрочное. Тело фурычит благодаря ментальной энергии сознания. Пока сознание работает, я немертвый, но в том-то и засада, что угаснуть сознание не может.

Замкнутый круг, блять. Изнутри вечность так и выглядит.

Сижу на дне, в разбухшей от влаги одежде, и даже не чувствую этого. В воде мне, как рыбе: сухо.

Нас тут немало – особенных, и все мутанты. Девяносто процентов мальков волжских рыб появляются на свет с генетическими аномалиями. Эту апокалипсическую новость я в свое время прочел в интернете. Страшилка сопровождалась фото. На одном - свирепо разевали пасти саблезубые сомы, на другом - извивались лысые жерехи.

На самом деле так и есть. На облепленном бурой слизью капоте ЗИЛа устроил лежку метровый сом, бледный, как опарыш, и покрытый бородавками. Рыбец – явный вырожденец. Я зову его Аристархом.

Сомы, сказывают, живут до ста лет. Этот, наверное, из таковских. Маэстро монстров, как его антропоморфный тезка Аристарх Маврикиевич Побегай, обессмертивший меня по своему подобию.

Старик Маврикий промахнулся. Я, в отличие от него, удачный образец, настоящий биоробот. Я не чье-то подобие, а вечная копия самого себя, Леонида Аристарховича Платицына. Я всегда был особенным и бессмертен по-своему.

В отличие от Аристарха, в телесный анабиоз я не впал и вполне управляю своим телом. Вот она, моя ладонь, грешная правая лапа, сжимается в кулак, шевелит пальцами. Вот голень, ляжка. Могу пошевелить.

Теоретически, я могу извернуться и всплыть, если удастся выбраться из заблокированной машины.

Однако не вижу в этом необходимости. ЗИЛ ушел под лед в ста метрах от берега. Он угодил в глубокую яму. Там и остался, зацепившись задними колесами за подводные валуны. Рано или поздно меня обнаружат.

На это глупо надеяться. Так же глупо, как уповать на бурную весну после продолжительной зимы. Смена сезона произойдет по-любасу. А кто до нее не дотянет – его проблемы. Со мною такого произойти не может. Я выживу в любом случае. Мое возвращение на сушу неизбежно и неумолимо.

Хорошо бы вылезти на воздух чистой доской, полным идиотом, не помнящим собственного имени.

Увы, на это рассчитывать не приходится. Призраки прошлого – моя константа. Все комплексы, фобии, травмы, вся эта паранойя – мое питание, мое ментальное топливо - останутся со мною на неопределенно долгий срок.

Я, Леонид Аристархович Платицын, вечный пидарас, всегда буду помнить, как когда-то им стал. Так сложились обстоятельства. Легли карты. Я всегда подвизался на вторых ролях и все меня использовали. При всех своих мерзостях, я – жертва, ибо свой путь не выбирал. Меня несло по течению, шарахая о подводные камни. И вот временно прибило.

- Лёня всегда разводил на жалость, - считала Лора. И меня жалели: физрук Козлов, мать, Гена, жена Лариса Панайотова, Дениска и даже родная дочь. Лора жалела сильнее всех.

По этой жалости я, содомит, клятвопреступник, мошенник и убийца, избежал ада и раскаленного лома в задницу. Ад – для активных злодеев. Для тех, кто играет первую роль. Для палочек, а не для нулей. Например, для Гены.

Перед тем, как выстрелить себе в рот, он наклонился к моему уху. Он сказал: - Лёня, будь мужиком. Ты представляешь, какие перед нами открываются перспективы. Решайся. Ты и я. Свалим за бугор нафиг. Я все концы обрубил. Ради тебя. Бросим ее тут, - шептал мне Гена, кивая в сторону связанной Лоры. А я ответил: умри, пидарас.

Лёня предал Гену.

Однако не предал Лору. Ее жалость перевесила.

Поэтому я не в аду. Я в воде, в чистилище, которое нифига не чистит. – Не бултыхай говно, - предостерегал капитан Карпов. И рад бы, да не получится.

Лору я не предал, я ей тогда солгал, выдумав историю про рикошет. А она сделала вид, что поверила.

Мы с Лорой всегда лгали друг другу. Она притворялась счастливой. Я изображал, что рад этому. Я бы и дальше изображал, однако выпал случай, который помог все это пресечь. Я не собирался на дно, так получилось. Когда машина вдруг тронулась, я перебрался на водительское сидение и пристегнул ремень. Все. Больше я ничего не предпринял. Я просто доверился судьбе.

Выпадет случай, и мы снова встретимся. Я найду ее и снова буду мучить, разводить на любовь и жалость.

Перед тем, как я опустил Аристарха в колодец, он сказал мне кое-что. Он говорил о Лоре, называл ее своим главным произведением. В течение двадцати лет Аристарх тайком прививал ее гомеопатическими дозами. Он испытывал субстанцию бессмертия на своей жене, на моей Лоре, старый козел. Аристарх не ведал о результате, он пробовал, и в зависимости от Лориного состояния вносил коррективы. Получилось, что вышло. Она перестала стареть, но при этом (посмотри на нее!) осталась живой и уязвимой.

Отвяжись от нее, дай ей свободу, - повторял Аристарх.

Возможно, он просто оттягивал момент собственных похорон, не мог наглядеться на теперь уже тот для нас обоих свет. Правда, на что там было особенно смотреть?

Кусок степи под черным мокрым небом.