Расконвоированные пчёлы
Дмитрий Гаричев
Дмитрий Гаричев родился в 1987 г. в Ногинске Московской области. Стихи публиковались в журналах «Знамя», «Воздух», «HomoLegens», на сетевых ресурсах Stenograme и Полутона.
***
между спиц в общественном саду,
где в войну считали высоту,
а теперь оболганы и хуй бы,
мы проходим низко как вода,
чтобы не увидеть никогда
новые их игрища и гульбы.
все слежались, кто имел подвоз
на объект; вся сцежена былая
эктоплазма в скважинах пылая,
но и так твоих не стоит слёз.
пусть и почва самая осклизла
без надежды и не на замке,
мама, мама, сыпь социализма
пронесём на шейном позвонке.
за чертой отпущенного зренья
к чистым полигонам под рядном,
к зеркалам на поле ледяном
тянутся немыслимые звенья,
как на снимке в сумраке грудном
до конца на языке одном,
иже с нами склянки управленья,
иже ящик с говорящим дном.
***
не бывает музыки другой -
не было ни в десять, ни в пятнадцать.
флаги машут левою рукой,
карусель не знает, с кем остаться.
жутко в парке юному отцу
в день повиновения усопшим:
прижимает девочку к лицу,
обещает, что ещё возропщем.
но избыт бедняцкий бадминтон,
курточка перегорает птичья.
в склянках тополиный ацетон
собран и подкрашен для двуличья.
девочка не знает, что поёт.
ничего собой не означает,
над урочной чашкою скучает,
жизни прекратиться не даёт.
***
простыло время пиздюлей за вашу-нашу выходное;
приспело пастбищ и полей рабочее, очередное.
без строгой памяти в себе, к реке примериваясь ниже,
в одной недрогнущей губе остаток твёрдости неси же.
мы проиграли как могли, но тайны не было ни разу.
уже смирись и округли неподобающее глазу.
что надо, названо за нас, а здесь хорю и горностали
и картам иловым пристали перерасчёт и пересказ.
так дед твой мальчиком учёл из наблюдателей впервые
расконвоированных пчёл седые гробы восковые.
и ты не верь такому злу, а только прению и треску,
водозаборному узлу, узкоколейному обрезку.
***
когда их выключат, как надо
на букву эн, на букву эм
взыграет та ещё канада
всё объяснится насовсем.
кто называл прямые сроки
просил закидывать на счёт
ходил запальчивый высокий
ещё красивее стечёт.
из протяжённого развала
за стол вернутся до хера
кому от дома отказала
твоя последняя сестра.
всю ночь цветёт в стаканах голых
вода без вкуса и стыда.
в обезоруженных вагонах
никто не едет никуда.
и кожа девушки нестрогой
чьи недомолвки не важны
полна мгновенною тревогой
как на войне, как до войны.
С.
города ложатся как не надо, деньги заметавшиеся рвут.
ползимы огни и канонада. ползимы не помнят, как зовут.
одноклассники, как ледяные, падают под медицинский гнёт,
уступают части плотяные, всё равно никто не узнаёт.
чтобы не отстать от их урона, со спорткомлекса в конец перрона
изойдёшь, расклёван до кости преуспевшими до двадцати.
музычке привержен изнывальной, в ленту поглядишь, как под брезент:
жив ли твой навальный ненавальный, не убит ли русский президент.
губер ли упряжкой алабаев увлекаем с позднего кино -
замахнёшься кладью, как каляев, но внутри всё кончилось давно.
ничего не продаётся в кассе, спят в аду маршрутные такси.
если можешь, аккакнебекайсе, просто полотенце принеси.
только бы продлились в эти годы, отстояли прежние места
равенство свободы и погоды, общего бесчестья чистота.
***
наследник спит, не чувствуя лица,
внизу неукрепленного синая.
рука плутает, вымпелы сминая;
из всех наград один значок стрельца
зацеплен от советского отца.
сукно и войлок, масло и пшено -
все в городе давно подожжено.
родители водили ужасаться,
но вся пятиэтажная смола
составить нас плотнее не смогла
и скоро перестала докасаться.
мы переждали с лучшего угла.
без нас распространился книжный стыд
доподлинный, и сам себя растит.
когда от разложившихся химвойск
является сладчайший след вечерний
на почвах, искаженных от учений,
он повторяется, пречист и свойск.
аллея славы выродков исторгла,
но тем, кто не отвлекся от вины,
еще слезятся звезды военторга,
затопленные надписи видны.
на вечный тыл, на крайнее родство
пожертвованье взыскано. отсюда
продолжится обобществленье чуда
нестрашного, пока оно раствор.
margeret
русские прыгают с гаражей, святочным окружены огнём,
под чужие танки несут ежей, говорят "взглянём", "помянём"
так земля дырява у них насквозь, но с изнанки нижней невинна есть,
и у самой чистой ложатся вкось три ладони и пальцев шесть
ночь выходят слушать собак собак, лица стачиваются в наждачной тьме,
остаётся если фольга в зубах, кость невынимаемая в уме
с рукавов течёт талая вода, вспыхивают вышки на атс,
и над каждым их козырьком тогда золотой озарён отвес
А.
1.
общий снег считает этажи, длится прикровенная работа,
высыпает градинами пота школьного вдоль газовой межи:
это проницает гаражи юность, домогавшаяся лжи
горячей, чем подвигов во ржи, денег или госпереворота;
волосы все слиплись как ножи.
кто ещё тебе так подражал от обиды, чтобы было видно:
книги невозможные держал, мартовский прудок до половины
проходил и в ужасе бежал, на полу со многими лежал,
ездил в никакие города, но никто не видел никогда.
столько лет, как кончилось кино, плёнки в узел завязали, но
как на неопознанном вокзале неизвестно, что отменено.
ночь берет нас за один билет, ртутные друзья по стойке "нет"
выстилают страшный коридор: ни один не падал с этих гор.
2.
вино во рту не помнит ни о чём,
и это мы его жалеем,
где ты сошлась с мышиным палачом
из школьной сказки с лезвием и клеем
ученикам объяснены права,
и в первый автозак садятся смело,
как в пещь халдейскую, а ты жива
и лучше их, и губ твоих трава
ещё сырая как она умела
нам кажется, как бы вторая кровь
стоит зардясь, как мальчик ждёт с макдачной
уборной девочку, как под покров
флажок избитый не сдаётся дачный,
как стартовые лежбища, давно
бесплодные, с изнанки выстилает
военный пот, что вся ладонь пылает,
на шахтенное опускаясь дно,
где мышь развеществленная гуляет
с сожжёнными за правду заодно
***
лыжных палок, подобранных от
лыжных девочек, так соскользнувших
за картонный-патронный завод
и на нас никогда не взглянувших,
соберём в марте выставку, е.
сколько их поместилось в снегу
заражённом, как в финские войны,
на каком-нибудь пятом кругу,
соберём, чтобы были достойны,
и другого сказать не могу.
о рождественская молотьба,
треск игрушечный в соснах сержантских,
с замерзающей птицей у лба;
эта лагерная чистота
не прощает, не может сдержаться,
прорывается в проймах моста.
к темлячкам их, к мерцальным значкам
приближаясь до неразличенья,
кто готов посчитать по очкам:
это только ученья, ученья,
уготованные новичкам
в беззащитных плащах моровых,
укрепленных свинцом или кремнем,
как отцы в комитете подземнем
наказали из ям смотровых.
***
все смотрели красную жару
поролон зажёвывали с кресел
торжествуя как христос воскресе
обещали маме не умру
или даже если упаду
то не как обоссанный белуши
а неся советскую звезду
тем кому господь не роздал лучше
так мне лжив ваш трехколесный флаг
с новых клятв живые уши вянут
и всегда над башнями натянут
красный поролоновый кулак