наши нежные сёстры
Галина Рымбу
***
ночь, - в белом пластмассовом боксе; груды проволоки вокруг труб, мы на улице, и ты, и нужно стоять в этом месте, быть в этом ключе, пока он вытягивает из контейнера с быстрой едой свой взгляд и жует его, выпуская ночь из белого бокса в проем между гаражами, между субъектами,
потом идет ко мне; возвратили прошедшую, и нет возможности дать понять тебе так,
чтобы выйти в несмысленное, и удерживаться уже там, без них, без меня:
«возвратно», «на сдвижках», «где лучше»…
на звук музыки из устройства по трапу ночному поднимается свет в обрывках одежды с пустым чехлом от устройства очевидного, опыта. то, что потом: «это не ты привел сюда, но не знаешь как здесь лежать», прикрываясь его/ее/их телом, на острой земле, что сказать, им, телам, которые все еще взаперти, все еще действуют, сливаясь в неопытном, в сексе, пока темные линии проникают между ребер, раскачивая пустую дверь сюда; раскачивая твое внимание, и рассеянный (мой) колокол тела (приближения) к нему/к тебе, впоследствии, и: «я не хочу так лежать»; любовь - продавленная позиция, перемещенная в легкие расширители дня; она? оно, помещает зеркало между тобой и мной, чтобы лучше видеть историю, видеть грядущее: чтобы что? видеть следы того как мы,.. как мы двигались, ранее, в рассеченных краях близости, или не двигались, лежа друг на друге, одни, в громе грядущего, заглушаемый препаратом, поддерживая на весу её, их, навстречу; устало
само мышление, развязываясь в ширину;
и в другой, в которой не могу проговориться, сдерживаться, чтобы ты думал(и), что все так,
лежа на тебе в этом узком, в этом прямом времени, чтобы завершиться,
чувствовать, отслаиваясь от нее, и тебя, - в него;
они держат пустой транспорт перевернутый и уклоняются от ответа; на улице, где потом уже, после того, как мы были там, и лежал, из меня – изо рта, льется, отворачиваюсь, к деревьям, лью там, и по бедрам, к ступням, тоже, ты видишь, в пустоте напряжение бегущей, где стою, где он
трясет свою голову, как легкую тряпку - на некотором расстоянии от тела, чтобы лучше сдерживаться; мне дано: держать напиток, отхлебывая, пока ты вроде держишься,
пока мы (они) летим среди легких людей (летом) и простейших названий, в том, что хочет тебя (нас), в том, что держало.
***
Пост-рок играет в кабине машиниста поезда.
Машинист не знает точного выражения.
Поезд несется вперед всей цепью отсутствующих вагонов.
Впереди двое по рельсам долбят лопатой.
Их выражение вне выражения, они бьются
с действием.
Одно выражение, что вечно, заставляет их морщиться.
Неподалеку за пустыми кустами боярышника распутывают
Электрический кабель мальчики, чтобы сдать.
В пост-роке невозможно совершить ошибку.
Трогая кошелек отца, думай, что думаешь.
Отец тащит с работы старую трубу и газировку.
Отец любит селедку и слушать
телевидение, он не уверен в электронной реальности.
Мальчик знает о девочке что-то,
на что ей давно наплевать.
Карандаш для глаз стоит 12 рублей.
В воздухе летают винты без малейшего намека на божественное
состояние реальности.
Пятиэтажный дом, вытянутый из 70-х, в нем жарко.
Вывернутые щели пьют машинное масло, а ночью
пахнут водой.
Китаец открывает сумку с одеждой и заваривает чужой чай.
Мать вытягивает оттуда нечто лентовидное и несет мне
Все, что приносит пост-рок.
***
политика осины, лисы, цветка
политика пластика, огня, травы, прислонения
размешались
она начинается:
в детстве, в «я», в жопе, в пизде, во рту?
спрашиваю сына: «зачем ты это делаешь?»
он отвечает «ни зачем, ни зачем»
спрашиваю: «почему?»
он отвечает: «ни почему, ни почему»
катаю его в тележке по супермаркету
могу ли в точности отличить бублик от молока,
движение от упаковки яиц. он – может?
кто-то жжет небесные пленки и бросает на город,
в котором всегда темнота измененная легкими просветками,
салоны для мужчин, где им брызгают воду на голову,
на бороду, на лицо
патриотические брадобрейчики
плохо пишется или хорошо
так живется или каким-то образом
мать говорит: у нас хорошо
люди несут домой подогнанные мужиками из тевриза
лапки пихт
бедность выстраивает свои ассамбляжи из гирлянд
в пятиэтажке напротив в каждом окне
много гирлянд и аппликаций –
они готовятся, она говорит, мне кажется, мы
уже перестали переживать по поводу бедности,
она не играет роли в наших приготовлениях
самолет и наш автобус двигаются друг в друге изменяя свои
пространственные очертания
девушка наносит льняную пену на волосы и ждет
время готово для разрезания, приготовления
катастрофа пихтовой лапки
вынимая из мира проглоченную воду и снова
выписывая, вписываясь
бар «хроники», сколоченный из костей и ногтей
мельница глотков хорошо тут потрудилась
ёбаный балаган на невском
представительные животные образы вьют
девушки перевезенные в белом грузовике
из одного конца города в другой
политика твиттера, удаленных корней, прыжка
в прихожей; чудовище поэта, проглотившего бокал целиком,
сонные кольца кошки, ромкины пальцы,
«это не круто», он говорит, «это дым»
ОТДЫХАЕМ С ПОДРУГАМИ
Жене, Вятке, Собаке
Отдыхаем с подругами.
После всего, что было,
обсуждаем чувства и произнесенные слова, их несоответствие. Делимся выводами.
Пьем пивко с рыбкой и пукаем – почему бы и нет? – кто громче. Курим, что хотим.
Отдыхаем с подругами после всего.
После того, как каждая после учебы и работы посмотрела искаженные военные кадры,
не успев понять. Изъясняемся таким языком,
точнее придумываем его. А, может быть, вообще
не хотим разговаривать.
Отдыхаем с подругами, обсуждаем секс
с парнями (почти всегда неудачный) и деньги,
которые заняли у других, обсуждаем волосы на теле и одежды
матерей, разорванных послесоветским временем. Обсуждаем запах робы отца,
и то, как ужасно стирать ее раз за разом – ничего не простирывается. Лица
своего изъяны, потерю координации в событиях, ускользающий возраст.
Обсуждаем
минусы обучения в районном ПТУ на цветоводок и поварих, минусы
моего обучения на учительницу
русского языка и литературы, стихи. Они говорят: «Да забей».
Отдыхаем с подругами, ночью
катаемся с ледяной горки, сцепившись,
бегаем в плюшевых тапках, а над нами
взрывается дым из труб заводских, с неба стекает сперма
наших друзей, парней, - ядовитая, вонючая, злостная. Курим
в подъезде, продумывая пути отступления отсюда, но некуда.
Раскалываем язык,
на прямые и непрямые формы
несоответствия, обличаем невозможности любовного выражения, каждый миф,
когда они расстегивают свои спортивки и достают оттуда ножи, чисто чтобы
понтоваться, а не бунтовать. Надо вместе
изловчиться, хватит въебывать на чужих и ебаться, как чужие,
не чувствуя ничего.
Отдыхаем без музыки. Потому что по-прежнему
музыки нашей нет, и «классы не существуют». Но есть богатые мудаки,
про которых мы знаем, что они делают с женщинами,
да и с парнями. Музыку мы найдем,
и пиво выпьем наше
дешевое, жидкое, горькое. Зароним свои зерна
раздора - в мертвый язык.
***
кто тянет глотку встревоженную за петли к уму
почему несутся так быстро в десяти колесницах мои отец и мать
повороти,
её,
глотку,
к мышлению вглубь, наконец, и вокруг несколько раз:
все живое неточно
разобщенные кости стопы
растягиваются где-то внизу
а челюсть
шелушит время сама
гнев бессмыслицы корзинки рвет и пьет
мелкие животы деньжат
мы облизываем
это сон или просто
движение прекратилось?
оно отнимается, оттягивается от ума
а тело трясется само собой
боги, брошенные в пахнущий кузов
и замороженные сильнее письма, нашего, -
не проводится в жизнь ничем, оно давно, ничего
не удерживает его, сестра,
жизнь мертвит живолезвием желание без идеи
твое ложноживое плечо таблетками взбитое
в ложнолживой истории рассекает бредущий глаз
перекрученное белье твое железные знаки между ног стирают и жмут
ум ли ты не язык стал или в уме
оборвалось что-то
***
она вяжет на острых спицах
с круглыми желтыми кончиками
свое длинное новое тело
под мерный шум газовой плиты.
она вяжет на этих спицах
из дешевой коричневой пряжи
свое совершенное тело, чтобы отправить его на пляж
с обложки журнала вязаний, где шагают стройные балтийские женщины,
хорошие женщины в простых свитерах-туниках, в дорогих швейцарских часах.
они ходят на лучший пляж для размышлений, для отдыха.
в квартире, обогреваемой газом,
она вяжет такое тело, чтоб могло вписаться в мир женщин.
скоро она свяжет себе новое тело,
ему не нужно будет работать
в коррекционном классе, читать измененным детям,
криво выбритым мальчикам и девчонкам
с дистрофическими коленками
устройство растений и половых органов, показывать крыс в формалине,
сердце и почки мелких животных.
они рвутся в лабораторию на перемене,
они хотят больше узнать о теле, о смерти, о лаборатории.
в лаборатории сижу я с чучелом грача
у меня кожаный ранец с мухоморами - дорогая покупка.
глажу грача, пью чай и читаю уэллса «война миров».
на первом этаже школы нет окон, они забиты досками,
сижу и читаю в полумраке, вокруг меня измененное общество,
банки с животными.
они большие дети, поэтому врываются и хватают их,
банки разбиваются, падают, формалин растекается по полу.
мою тетрадь по русскому языку тоже залил формалин.
она говорит: хочешь, ты вырастешь, а я тебе свяжу
такое же длинное, коричневое, стройное тело,
выйдешь замуж за бизнесмена и поедешь на пляж,
твоя девственная плева только для этого, и запомни
ни этот ни тот отморозок не представят тебе вариантов.
она вяжет себе сознание в перерыве между жаркой соленых лепешек,
между изготовлением наглядного гербария
из листьев, которые мы собрали ночью в роще,
она моет свои кудрявые ноги, бедра под струёй холодной воды
в старой чугунной ванне,
пока я сижу на унитазе рядом и читаю «войну миров».
в эту холодную ночь, когда вороны орут на помойке
и на кладбище рядом с домом,
она говорит: подмывайся тоже,
и пойдем еще посидим,
посмотри наши свадебные фотографии шторы качаются
это начнется снова, когда свяжу это чудесное тело
и вышью его обязательно чем-то еще красивым,
пришью другие соски – без волос, без пигментных пятен,
другой нос без базалиомы и дыхания, прерывающегося когда
отец заходит с работы и говорит: хорошо что есть газ,
что горит газ.
***
ЛР
двигались в теплые ямы, чтобы сбить холод
знаков, они остались в прошлом веке,
они остались, а мы прошли дальше и ждали.
что ты хочешь от нас, бог, постепенно приближающийся в сумерках плоского города,
к витринам пахучих тел, к белым примерочным кабинкам, к стойкам с шавермой
со своей ерундой;
мы лежали, ускоряясь, подальше от этой близости, ложной, как голос.
твой голос,
ты достала из живота слова и предложила мне, жарко, ты предложила
пройтись в сторону рынка и к тем временным стенам из черных тряпок и пластика,
где застыли люди с маленькими стаканчиками мутного чая в красных руках, ты сказала: «мне нравится здесь больше чем где-либо», и легла на горы старой одежды,
на влажные мешки с запахом прошлых людей
ты сняла с себя колготки запачканные и предложила выпить в ловушке времени, в дешевом баре,
чтобы не прикасаться, ты предложила действовать, но твой рот удерживало что-то
похожее на землю, но не земля, но забило наглухо.
и ты читала новости, двигая пальцем по экрану, но не могла понять о чем это, что у нас общего с этим, а я пила. там были парни, они подошли, а я сказала не подходить к нам, но ты не могла говорить больше, и они подошли, и тогда я ударила одного в живот, а второго между ног, и мы вышли из бара, продолжили говорить рядом с бурной рекой бездомных, она текла в сторону машин раздачи с горячей едой, и за ними шла армия собак мы приветствовали
что ты хочешь от нас, призрак благополучия, обещающий все сразу, но по частям, забытый на сортировочной ленте, где все движется само по себе и ни для кого,
перекидывается как сплавленный знак в образованной пустоте
сколько наших подруг и друзей ты оставил разорванными на окраинах стареть по частям,
раздуваться от времени и дешевой выпивки, ворчать в темноте проходных
что ты хочешь? быть музыкой, которая запрещена или философией, которая типа свободна, политикой, которая «служит народу», воображая что есть некий зачарованный край мира,
хорошее общество?
но мы не в мире, мы здесь
ты сказала,
а я держала твой рюкзак, пока ты разруливала долги в сообщениях и ловила вай-фай
глубоко под землей, ты сказала, что заебалась ждать сигнал, что нужно прочитать сообщение от кое-кого, кто ждет не в прошлом и не в будущем, а здесь слишком шумно, чтобы сосредоточиться и переподключиться туда, где к разрушенным переходам бегут
наши нежные сестры