01 декабря 2014 | "Цирк "Олимп"+TV №15 (48), 2014 | Просмотров: 2133 |

К вопросу о методах изучения современного поэтического произведения

Анна Голубкова

Подробнее об авторе


В кулуарах различных поэтических фестивалей неоднократно приходилось слышать от некоторых актуальных поэтов претензию по поводу того, что литературоведение не способно адекватно отразить состояние современной поэзии, что, мол, не выработано пока для этого ни категориального аппарата, ни методологического инструментария. Отчасти этот упрек верен, потому что литературоведческая наука по большому счету предпочитает явления устоявшиеся и исторически проверенные явлениям текущей литературы, не прошедшим еще как бы проверку временем. Но в то же время упрек этот и не совсем верен, потому что в литературоведении в том виде, как оно сложилось к настоящему моменту, а также и в лингвистике вполне достаточно методов, которые можно использовать при описании и анализе явлений актуальной литературы, то есть той литературы, которая пишется и складывается прямо на наших глазах. Возможно, эти методы на данный момент не самые распространенные, однако они существуют и ими вполне можно пользоваться. Важно только сначала определиться с предметом своего исследования, ведь каждая эпоха выработала свое собственное понимание категорий «поэзия» и «поэтическое». И если для поэзии начала ХХ века применяющихся ныне методов исследования вполне достаточно, то для поэзии начала XXI века многие из этих методов уже просто-напросто не работают. Представления о том, каким может быть стихотворение, сейчас довольно-таки значительно расширились. Можно, конечно, искусственно их суживать, как бы отсекая все лишнее, не вписывающее в существующее определение. А можно подойти к этому вопросу несколько более творчески и попытаться адекватно осмыслить те интересные процессы, которые происходят сейчас в современной литературе.

Существующие у нас виды анализа можно примерно обозначить как: 1) стиховедческий, который больше применяется к рифмованной метрической поэзии; 2) контекстный (анализ образной системы, цитат и аллюзий); 3) интертекстуальный; 4) условно риторический (то есть обнаружение в стихах соответствий каким-то заранее заданным теоретическим положениям) и др. Но ни одним из этих методов, ни даже всей их полной совокупностью нельзя описать, к примеру, вот такое стихотворение Полины Андрукович [1]:

1.

и тени облак как улыбки косм
оса
и шмель

                   улетел          в            него
долго жужжал меж оконных стёкол
говорил тяжело
выслушала
может, услышала лигшнет лишнее

                                    серые крылья
меховой, тёмный,  улетел светло
услышанное лишнее – серое, меховое, тёмное, тяжёлое
ещё вспомнится            при случайной встрече

2.

просто окно
просто облака
просто перечисление

возможностей
пути,  далёкого
от меня:

дожить до окна несложно
дожить до облак – сложнее: сло
жены тени в земле…


Впрочем, можно попробовать пойти прямо от структуры стихотворения, для начала выделив в нем некоторые ключевые конструктивные точки. И тогда получится, что в первой строке: «и тени облак как улыбки косм / оса» – поэт сравнивает бегущие по земле тени от облаков с «улыбками космоса». Мироздание оказывается одушевленным и более того – дружественно настроенным. Эта строчка выражает совершенно определенную натурфилософскую концепцию, которая дополнительно подчеркивается архаической формой слова «облак», активно употреблявшейся как раз в те времена, когда поэты воспринимали природу как храм или же как со-чувственно настроенную стихию. Распадение слова «косм /оса» на две части порождает естественную ассоциацию оса – шмель. Шмель улетает в космос, но перед этим какое-то время бьется об оконное стекло, и его жужжание – «говорил тяжело» – воспринимается поэтом как своеобразное послание, вероятно, о том космосе, куда этот шмель так хочет улететь. Поэт подозревает, что невольно подслушал «лишнее», но в то же время это «лишнее» (что подчеркивается новообразованием «лигшнет») понятно только ему одному, так что здесь нет никакого нарушения тайны. В звучании слова «лигшнет» уже заложены и лишнее, и сам шмель, и даже звук, с которым он бьется об оконное стекло.

После того, как читатель услышал звук, поэт дает ему и визуальную картинку – «серые крылья, меховой, темный». Шмель улетает на свободу – в «космос», это радостное прощание, и потому Андрукович использует эпитет «светло». На то, что поэту удалось услышать, метонимически переносятся качества шмеля – «серое, меховое, тёмное, тяжёлое», и эти определения намекают на то, что полученная информация передается не словами, а лишь их сочетаниями и оттенками. Вторая часть стихотворения посвящена невозможности преодоления пространства – того, что так легко удалось шмелю. Окно и облака – это две точки пути, в который так хотелось бы отправиться... Окно – место, где поэту удалось подслушать ворчание шмеля. Облака – недостижимая, но такая желанная даль, достигнуть которую почти невозможно, по крайней мере, живому человеку: «дожить до облак – сложнее: сло / жены тени в земле». Две последние строчки представляют собой и смысловую рифму к двум первым – ведь именно тени облаков изначально привлекают внимание поэта, и невозможность полететь – тень человека «сложена» на земле, и намек на соединение человека с природой после его физической смерти. Здесь уже окно выступает как мир «здесь», а облака – как мир «там», и шмель тогда оказывается посредником или даже проводником между этими двумя мирами. Полина Андрукович в этом стихотворении виртуозно работает с фонетикой: «жужжал меж оконных стёкол / говорил тяжело». Само произнесение этой фразы вслух немедленно воспроизводит  в воображении читателя жужжание бьющегося о стекло шмеля. Во второй части много повторов – как прямых тавтологических (например, три раза повторяется слово «просто»), так и фонетических – «дожить до окна несложно». И эти повторы создают в стихотворении дополнительные переклички смыслов.

Или вот возьмем стихотворение Павла Жагуна из книги «Carte Blanche», выстроенной по подчеркнуто формальному принципу (количество слов в каждом стихотворении постоянно увеличивается на одну единицу от 1 до 111, а затем точно так же начинает уменьшаться от 111 до 1) [2] :

знание тебя одурачит после привычной
формы – песок на ладони то что мы
называем словами врастает в тело чуть
ниже левой ключицы в потрепанной

книге где все поименно вписаны
лунным дождем в гуще крапивы
серебрится изнанка лета – твоя старая
кукла рисунок руки на холме синий дом

с красной крышей и бледное солнце что
больше похоже на выгоревшего золотого
ежа бредущего тихо по кругу

теряясь бесследно впотьмах в мерцании
колких осколков

Это стихотворение так же практически не поддается привычному литературоведческому анализу. В послесловии к этой книге Петр Казарновский делает попытку даже не столько анализа, сколько выстраивания параллельного ассоциативного ряда символов, и все-таки в конце приходит к выводу о преобладании фонетики над лексикой: «…автор, кажется, делает ставку на означающее – при этом означаемое выступает лишь фоном вплоть до упоения нет-нет да и подчиняющей все звукописи» [3]. На мой взгляд, содержание этой книги вовсе не предназначено для обычного логического восприятия, предполагающего последовательное чтение и анализ содержания. И любая попытка хоть как-то систематизировать предложенный Жагуном набор образов действительно заведет читателя в тупик. С другой стороны, любой текст из этой книги можно разбить на более или менее понятные сегменты. Например, возьмем процитированный выше фрагмент 78.1 (знак / обозначает деление на строки, // – на строфы) и выделим в нем семантически значимые отрезки:

знание тебя одурачит
после привычной / формы – песок на ладони
то что мы / называем словами
врастает в тело чуть / ниже левой ключицы
в потрепанной // книге где все поименно вписаны /
лунным дождем в гуще крапивы / серебрится изнанка лета –
твоя старая / кукла
рисунок руки
на холме синий дом // с красной крышей и
бледное солнце что / больше похоже на выгоревшего золотого / ежа бредущего тихо по кругу // теряясь бесследно впотьмах в мерцании / колких осколков

Границы этих отрезков, в общем-то, могут быть достаточно подвижными – строки 1 и 2, 3 и 4, 5 и 6 могут быть соединены, а строка 10 разбита на несколько более мелких фрагментов. Все эти варианты, естественно, существуют одновременно и одновременно же прочитываются читателем. В результате получается очень интересный эффект перетекания смысла, причем воспринимаемого не логически, а на каком-то ином, чуть ли не подсознательном, уровне. Деление на строки и строфы, как видим, не соответствует ни метрическому, ни синтагматическому членению текста. И если минимальным элементом метрической структуры здесь является дактилическая стопа, то единицей смысла становится не слово, как считает Казарновский, а словосочетание, иногда расширяющееся до развернутого высказывания и чуть ли не целого предложения. Что же касается предложенного в этом тексте набора «случайных элементов-модулей», то на самом деле они оказываются не такими уж и случайными, вернее, все эти смысловые комплексы так или иначе соотносятся с интересующей Жагуна художественной проблематикой. Это, во-первых, бессилие существующего дискурсивного знания, во-вторых, человек как порождающая слова биологическая машина, в-третьих, очень важная для поэта тема детства, через изображение детского рисунка перетекающая, в-четвертых, в развернутый визуально-метафорический образ заходящего солнца. Все эти элементы уже присутствуют в других произведениях Павла Жагуна, однако здесь они перемешаны хаотически и сосуществуют рядом без видимых логических переходов, хотя край одного высказывания иногда как бы наплывает на другое.

Итак, как можно было видеть из приведенных выше двух попыток анализа совершенно не канонических поэтических текстов, новая поэзия имеет свои четко выраженные особенности по сравнению со старыми формами. И эти особенности заключаются в изменении конструктивной единицы стиха. Это уже не стопа, не строка и не строфа во всех их разнообразных, выработанных на протяжении многих веков жестко установленных образцах, а совершенно определенные языковые сегменты: фонема, морфема, лексема, словосочетание, а иногда и целая интонационно завершенная фраза, а то и две. Поэты действительно начинают работать напрямую с языком, а не с надъязыковой системой исторически обусловленных семантических форм, то есть в начале XXI века происходит окончательный отказ от нормативной поэтики. Соответственно и для изучения современной поэзии необходимо привлекать хорошо разработанные и отлично работающие методы лингвистики. Как мы видели, Полина Андрукович в своем стихотворении работает с фонемами и морфемами. То есть при описании поэтики Полины Андрукович необходимо, во-первых, написать фонетическую транскрипцию стихотворения, во-вторых, рассмотреть семантику повторяющихся в стихотворении фонем, в-третьих, описать морфемную структуру стихотворения. И только потом уже можно приступать к привычному контекстному и прочему анализу. Для Павла Жагуна также очень важна фонетика, но все-таки она, на мой взгляд, играет здесь вспомогательную роль, а основной конструктивной единицей стихотворения Павла Жагуна является словосочетание. Из этого и следует исходить при выстраивании стратегии анализа.

Таким образом, в настоящий момент первоочередной задачей для исследователей, изучающих современную поэзию, является разработка методологии, учитывающей значительно расширившуюся поэтическую практику. Эта методология может быть основана на уже существующих и разработанных в лингвистике методах анализа компонентов текста. Но, конечно, для ее применения изначально необходимо составить для современной поэзии соответствующую классификацию стихотворений по основным элементам их структуры. Безусловно, такой труд одному исследователю не под силу, здесь должен работать целый коллектив литературоведов. Но в случае успешного завершения такого проекта не только у современных поэтов не останется поводов жаловаться на исследователей из-за пренебрежения их творчеством, но и сами литературоведы получат прекрасный инструмент для дальнейшей профессиональной работы с современной литературой.

1.См.: Антология одного стихотворения. Кн. 1: Перекрестное опыление / Сост. В.Мишин. СПб.: ВВМ, 2011. С. 10.
2.Павел Жагун. Carte Blanche / Послесл. П. Казарновского. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2010. С. 82.
3.Казарновский П. ПОЛЕты в просТРАНСтвах смыСЛОВ // Жагун П. Carte Blanche. С. 237.