10 октября 2014 | "Цирк "Олимп"+TV №14 (47), 2014 | Просмотров: 3192 |

Евгения Риц и Андрей Пермяков о книге Галины Рымбу "Передвижное пространство переворота...". - М., 2014

Передвижное пространство переворота. Первая книга стихов. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2014. — 64 с. — (Серия «Поколение», вып. 39)


Евгения Риц

 Подробнее об авторе


история
не
о


Стихи Галины Рымбу оставляют по прочтении очень сильное, почти физическое, ощущение текущей истории, истории как стихии. Сама постдадаистская стилистика – экспрессивный, как бы путаный, но на самом деле чётко организованный, поток образов чаще с отчётливой социальной символикой располагает к этому.
Книга «Передвижное пространство переворота» начинается как отчётливо «экологическая», тема первого стихотворения – взаимоинтеграция природы, в том числе и природы человека, и общества как явления маркированного как этически, так и эстетически.


двигаясь внутри экономических систем,
сбрасывая кожу, роняя шерсть
«критика чистого разума» рассечена когтем
половые акты в лагуне, тёмная жидкость, всхлипы...
смерть на острие памяти
старый вожак в утеплённом гробу перенесён через
сибирскую степь
на синих фуфайках фрагментарные следы охоты,
яростное цветение фонем

В сочетании с особой структурированностью потока сознания это заставляет вспомнить «экологический», феминистский и, несомненно, социально ориентированный спектакль Жудит Деполь «Не бывает нулевого риска», поставленный по книге Патрика Буве «In Situ» и прошедший в Ульяновске и Нижнем Новгороде в 2011 году. В один контекст эти два интересных культурных явления – книгу молодого отечественного поэта и спектакль французского режиссёра – ставит и отчётливо дадаистская поэтика Патрика Буве.
Однако «экологическое», «первобытное» в последующих стихах книги отходит на второй план, а вот социальное усиливается, обостряется. Особого рода экспрессивность заставляет вспомнить уже не европейские культурные парадигмы, а настойчиво отсылает к Егору Летову, фигуре очень важной для авторов, чья поэтика сформировалась в 90-ые годы, и отголоски его в книге Галины Рымбу появляются не как прямой импульс, а как заданный именно поэтами «Вавилона», близкими мировосприятию книги «Передвижное пространство переворота».

любили и обнимались во сне
с голубым платком обходили заброшенные кишлаки
прятались в кроветворном трамвае

Итак, два эти ориентира – дадаизм и постдадаизм с одной стороны и поэзия «русского рока», пропущенная сквозь эстетику поэтов «Вавилона», с другой, очень значимы для поэтики Галины Рымбу. Выстроенная подобным образом картина мира не избегает, но вовсе не имеет фактора статичности. Бытие представлено как непрерывный процесс. Как в языке индейцев хопи, здесь не «дом», а «домит». Движение имеет структуру псевдохаоса, разнонаправленного потока. Собственно, «передвижное пространство переворота» это и есть разнонаправленный поток, движение усиленное, движение вдвойне и втройне, это и есть история.
Да, «Передвижное пространство переворота» - это прежде всего книга об истории. Об истории наших дней – примерно с распада СССР до сюжетов, в которых фигурируют Толоконникова и Павленский (и эти сюжеты – не конечная точка, потому что поток бежит в разные стороны и не останавливается) – но и об истории вообще. Несмотря на обилие подробностей, осязаемость вплоть до конкретизма, перед нами философская – как минимум историософская – поэзия.
Автор рассказывает свою собственную историю – в обоих смыслах – как личное видение времени и биографическую.

Утром человек крикнет,
В горле кровавый шарик лопнет.
Эту ягоду быструю узнаю по горьковатому вкусу.
И во сне молдаванин кричит украинцу:
Что стоишь и ревёшь, будто русский?
Отойди, ща рванёт! — и фуражку снимает.

Однако, несмотря на наличие личного сюжета, сюжетности, рассказа-пересказа в книге нет. Это история, но не «история о». Потому что жизнь не кончается, время не кончается, домит всеми стенами, и само ощущение этого, схваченное – но нет, не схваченное, потому что ничего нельзя схватить, а переданное – и есть главное экзистенциальное и художественное открытие «Передвижного пространства переворота».

 

Андрей Пермяков

Соответствовать духу войны

Приход Галины Рымбу в московскую литературную среду напоминал появление Чеширского Кота. Роль улыбки досталась стихам, выдвинутым на премию ЛитературРентген 2009 года. Номинатором был редактор поэтического отдела журнала Волга Алексей Александров. В короткий список поэт из Омска тогда не попала, но тексты запомнились. Они заметно выделялись на общем недурном фоне: энергией и внутренней самостоятельностью при явном, хотя и не педалируемом знакомстве автора с коллегами по литературному цеху прошлых и нынешнего времён.
Той же осенью, поступив в Литературный институт, Галина оказалась в Москве. Впечатления от стихов не обманули: с энергией и драйвом барышне явно повезло.  В 2010-м стала обладателем Гран-При фестиваля «Молодой литератор», попала в короткие списки «Дебюта» и всё того же ЛитературРентгена, долго организовывала вечера в Литературном институте… Впрочем, всё это явления самой поэзии, так сказать, параллельные. Главное в другом: она продолжала писать стихи и стихи эти перманентно менялись, вызывая очень разную, но за редким исключением интенсивную реакцию коллег и слушателей. Словом, выход дебютной книги сюрпризом не стал.
Открывая эту самую книгу, мы сразу видим маркировку о запрете её прочтения лицами моложе 18 лет. Насколько оправдано присвоение такой метки? Небезызвестный документ про защиту детей от информации в своей статье 2 гласит: «Настоящий Федеральный закон не распространяется на отношения в сфере:

3) оборота информационной продукции, имеющей значительную историческую, художественную или иную культурную ценность для общества»;
Стало быть, автор (или скорее издатель) заранее считает книгу не «имеющей значительной ценности»? Вряд ли. О дивных особенностях российского права наслышаны все, оттого и перестраховываются. Насколько ж по формальному признаку сборник соответствует выставленной метке? Ну, вообще, соответствует. Хотя мата довольно немного, видывали мы книги, где производных от известных трёх с половиною корней больше на порядок. А вот о сексе написано обильно и с удовольствием. Заметим: тема эта была детабуирована в нашем обществе сравнительно давно, как раз около 1990-го года, когда Галина Рымбу, собственно, и родилась. И писать про секс в сугубо феноменологическом плане или напротив — ради эпатажа, было б в наши дни смешно. Автор это вполне осознаёт и упоминания физиологических аспектов любви в абсолютном большинстве оказываются не целью, но средством достижения определённых смыслов. Шестьдесят лет назад сходный подход исповедовали битники.
Хотя есть важный нюанс: в английском языке секс и соответствующая лексика почти автоматически ассоциируется с грязью. Нецензурный сленг так и называют: Dirty English. Помнится, ещё в самом конце восьмидесятых один прогрессивный журнал перепечатал репортаж американского журналиста, где тот с удивлением констатировал: «Надо заметить: русские девушки не сопоставляют сексуальные отношения с грязью». Это так, но в русском самоочевидна иная коннотация: секс = пошлость. А избежать пошлости труднее, нежели переступить через грязь. Галине это в целом удаётся. Она пишет:

обнажая секс как зрение
как дрожание —

Да и вообще её стихи растут, безусловно, из славных времён и дорог небывалой Америки Керуака. Прочие же корни этой поэзии много бледнее и незаметней. Эти корни пытались найти, например, в текстах Егора Летова, здесь повлияло, наверное, и омское происхождение Галины Рымбу. Иногда что-то общее в системе образов действительно мелькает:

порванный рот государственного телевидения.
серые кишки независимой печати.
мёртвые полицейские в кабинете биологии

Но, скажем, ритм и посыл иные совершенно. Остаётся свидетельство знакомства с текстом, но не влияния. Столь же очевидны эти знакомства без влияния со стихами, например, неподцензурных авторов советских времён. Никакого стёба, лишь вежливый кивок. Явно автору знакомы и англоязычные поэты более поздних, чем битническое поколений. Например, то тут, то там просвечивают «громко звучащие детали» Лин Хеджинян. Однако, в целом стихи относительно недавних предшественников прочтены и оставлены. Почему? А, вероятно, по причине, описанной Андреем Грицманом в достаточно давней уже статье про американские реалии: (Арион, 2001, №2): «Для молодого поэта, выпустившего первую книгу, довольно типичным стало занятие преподавательской деятельностью и получение соответствующего места в университете. Поэтические чтения, которые во времена незабвенных Чарльза Буковски и Аллена Гинзберга часто представали "революционным", "психоделическим", хипповым событием, близким по духу к рок-концерту, теперь больше сродни лекциям или семинарам и сделались вполне академическим явлением, занимающим свое место в университетской программе».
У нас пока — к сожалению или к счастью — не так. В случае же Рымбу совсем не так. На её чтениях до сих пор случаются такие невозможные, казалось бы, в наши времена камерного восприятия стихов скандалы. Всё, как в бит-времена. И темы стихов сходны: одиночество, дорога, унылое присутствие государства, внезапные, недолгие появления дорогих сердцу авторов из дней минувших:

радуга над вокзалом
излучение злых над спящими
бессмысленное перемещение по стране спишь обутый
подложив пластиковую бутылку под голову
отёк шеи государственного переворота
бешеный смех полицейских у игровых автоматов
живое пиво
живые дети говорят: оставляйте всё нам
конец: паунд расстёгивает клетчатую сумку и умирает

Постоянно встречается в этих стихах и ещё один приём, открытый или, по крайней мере, введённый в поэтическую область битниками — явные или чуть завуалированные отсылки к частному опыту. Те самые «зоны непрозрачного смысла», придающие тексту мерцание и рельеф.
Но, вопреки тематике, ритму и другим более или менее важным критериям, тональность стихов Рымбу отличается от битнического. Всё-таки тогда и там, в Америке второй половины пятидесятых, была надежда если не на всеобщее преображение, то на просветление «своих». Теперь же противная сторона, чужие, противны по-прежнему:

без любви, без силы, без секса, без времени, без 68-го
феминистский плач с иглой в языке
слабые мальчики в чёрных подтяжках
студенчество без студенчества
поставленное раком в офисах
мёртвое образование в лаковых сапогах
страшные русские дядьки с бородками с портфелями
с хилыми мыслями

только вот и условные «свои» радости не внушают. Анемия, бессилие, пустые сны:

спят заговорщики
остановленные знанием
купленные на распродаже
но не спит моя любимая
что ж ты будешь делать
но не спит любимый мой
что же ему сказать

Друзей купили или отвлекли. Задорого ли купили, от важного ли отвлекли — дело третье. Суть в бытии, как оно есть, вот в этой пустыне, населённой упоротыми чучелами людей. Вообще, такая обречённая проигрышу ситуация, где добровольно оказывается автор, может вызывать и сочувствие, и уважение. Но есть один чуть сомнительный момент. Среди текстов, вошедших в «Передвижное пространство переворота» нет почти ни одного, который не мог быть написан условной молодой феминисткой-интеллектуалкой левых убеждений. Я, честно говоря, не знаком с политической ориентацией Галины Рымбу, вполне может быть, что ориентация эта ровно противоположна, ну, так мы ведь знаем ситуации как полного совпадения личности автора и его поэтики, так и случаи совершенно обратные. Дело, однако, не в этом. Человек как личность бесконечно шире своих политических и даже морально-нравственных убеждений. Форма облака или бегущий поздним вечером в кусты малины ёжик может вызвать удивительный набор ассоциаций не у носителя тех или иных предпочтений, а у человека как такового — одинокого и одного навсегда. Или не вызывать. Это уж как звёзды укажут.
Нет, самоограничение, замыкание себя в рамках определённой страты может оказаться вполне продуктивным. Например, Сьюзен Зонтаг во всех своих проявлениях состоялась именно как левая интеллектуальная феминистка. Нормальный путь. Только скучный. А для молодого автора — дважды скучный. Есть же время выбрать. И вот там, где Рымбу выходит за пределы ей самой установленной поэтики, становится гораздо интересней. Повторю: в целом стихи дебютной книги не скучны и не плохи, но часто предсказуемы. К счастью, далеко не всегда:

он не вернулся с войны
в квартире на лиговском
монотонный треск стрекозы
двое лежат обнажённые
и он говорит: вот, девочка,
мои личные вертолёты
мой чёрный шёлковый китайский халат
отечественные сигареты.
девочка улыбается и хлопает в ладоши.
она седая.

Здесь всё и неслучайно, и спонтанно. Халат не зря китайский и чёрный. И сигареты тоже по делу отечественные. Война — смерть — тела — отечество — старость. До литературного института Галина Рымбу изучала филологию и религиоведение: не долго, но, похоже, очень качественно. Одной ведь только литературной одарённостью умение работать с архетипами не объяснишь. А лучшие её стихи построены именно на архетипах: огонь, пустыня, хлеб:

больше ста лет не видели хлебных печей, и сами мертвы,
не исключено,
что это вовсе не хлеб, его не пекут, не месят,
а чёрт знает что, во сне,
на берегу моря, в шикарной гостинице,
худой загорелой мне,
всё, что связано с хлебом, приснилось мне.

Особенно радует, что именно эти стихи не только завершают книгу, но и хронологически появились последними: благо, социальные сети позволяют следить за творчеством автора в реальном времени. Если автор того хочет, конечно. В стихах этих становится заметным иное чуть дыхание и другие влияния. Это, опять-таки, англоязычные авторы и, опять-таки, классики. Да: и Пауль Целан, и Джим Моррисон ушли из жизни более сорока лет назад и успели сделаться историей литературы.
Вообще, эта ориентация на не столь давних, но однозначно занявших место в истории авторов интересна. Сравнение литературы с деревом хоть и набило лёгкую оскомину, но более наглядного и трёхмерного образа словесности предоставить нельзя. Есть ствол, от него отходят крупные ветки. Это классики. Оттуда ветки помельче. И зачем продолжать маленькую веточку, когда можно вырастить свою? А то, что растёт она не на русской рябинке, например или клёне, но скорее на буке из Новой Англии — нормально. Сад-то ведь один и очень небольшой. Переплетаются ветви.