Три стихотворения
Станислав Львовский
линней,
длина,
линейка,
линька.
зверек
в положенную
клетку,
и ржавую
прихлопнув
за собой,
ложится
прятаться
в прямом
углу –
а там ведь мы! –
при виде мамы
когда вольер
она нисходит
когда горсти
сжимаясь
решкой
Москва моя
длина моя
никем –
да там же мы! –
кричит
голодный,
две головы.
чьё место
отнимает:
вот он
распух
и вытеснился
воздух
главвоздухом
и говорит:
пора.
ещё нас
мама
жарко
обнимает
(зажала
в кулаке
и еле дышит
её другой
кулак),
ещё кричит
вчерашняя
соседка, -
клянёт еду
и воду
и бельё.
зачем же мы
тогда
не полежали?
был угол
прям
и были
живы.
– а ведь могли!
и время было!
(и жизнь,
и слёзы,
и любовь).
но тут
Москва:
пришла,
и вот
и всё:
и вся
отравлена
рубашка.
везде стоит
неслышимый
азот.
смотри, смотри,
какая всюду
смерть!
она и во дворах,
и на бульварах,
и на Садовом,
и на Третьем.
как будто бы
Суббота
закипает.
какое-то
движение
повсюду.
о, горе нам,
зачем же мы
когда
был угол?
и вот
нельзя,
и вот
пора
вставать.
* * *
день за днём выпевается камень певцом его голос и лай воображаемого щенка и поёт
и вода поёт в океане поёт в море поёт в реке в озере не молчит ниоткуда поёт вода
не вытекая не торопясь никуда не молчит на берег озера океана приходит девочка и
после приходит заяц и рысь приходит тоже и приходят жениться с песцом куница
приходит голодная хищная рвань и море спрашивает певца зачем ты пришёл зачем
вы с куницей пришли с лисицей стоите вот вам весна дети короткая но весна
и певец выпевает
вот что:
берите и уезжайте катитесь катайтесь улетайте отсюда чтобы духу вашего здесь
на краю деревни жена священника молча выманивает остывшую золу из печи
а снаружи по утренним сумеркам дуются наполняясь паруса сорока и пяти-
десяти двадцати тёмных и шум и смятение золотое страшное ближе и заяц уже
пришёл тоже и песец и куница пришла пожениться с певцом и левиафан остатками
ног загребает по скользкому насту кровавому качаются мачты скрипит корабельное чёрное
хлопотливое время (этот перечень я этот левиафан этот листинг предутренней биржи я этот
день за днём разбиваются стаями волны звериные зимние птичьи под утро моё это я это я)
певец выпевает
вот что:
сквозь бессолнечный терпкий морозный финляндский желток и вальсок ленинградский
ледяные сочатся щенки и поют и визжат на холмах и равнинах покатых земли и певец
как ольха по весне возрастает голодная хищная рвань сквозь хрустящую снежную корку
и поёт поднимаясь кричит и хрипит во весь рост что оплачена ветхая древняя сделка.
медленно жанна священника красного дома-окраины поднимается на колени едва выгребая
пепел из чрева печи это медленно сонно они возвращаются к пеплу зола торопится к золе
медленно морозный белок приникает к желтку солнца огонь медленно занимается от огня
со скрипом заслонка медленно она жена отпускает высыпает выплёскивает на снег меня.
а вот что
выпевает певец:
девочка рысь лисица и мальчик не спится самосвященник и превращающий жест отстраненья
приходят рассаживаются вокруг места где раньше была война а до войны дом – а до него дом
а до него опушка леса приходят они к морю к озеру к океану к реке – и вода спрашивает их зачем
пришли чего вам они не знают что ответить воде морю озеру океану реке они ничего не знают
виляют хвостами выкусывают скалятся воют молятся то и дело превращаясь в одно и то же.
медленно кашляя кровью над ними встаёт распрямляясь холодное солнце весенней победы
кашляя кровью над ними фабричное солнце встаёт и поёт расцветая бумажной гвоздикою алой
кровь детей и цветов распевает победу над смертью над белым декабрьским солнцем.
небо разворачивается как то что всё это время ловит ловец
кровь детей и цветов это тяжесть и полдень как в слове отец
вот что все это время выпевает певец
вот что все это время выпевает певец
вот что все это время певец
вот что это певец
вот певец
* * *
твои часы твоя победа
тройной завод.
не оставляющий кузнечик
звезда пустот.
но расставляющий фигуры
следит тебя.
зовет с утра на процедуры
трубой трубя.
твои часы московская музыка
завод победный
и тройной
завод пружинный
и войной
завод наследный
и чумной
тебя зовёт
и смотрит
неотрывно.
твои часы и твой гудок фабричный
будильник смертный песенка твоя
всё сочтено
и признано
и стало.
кузнечик ослепительно стрекочет
в зените разгоревшегося дня.
бормочет пустота необжитая
что ты один её звериная родня.
но это болтовня брехня пустая
которой смерть живущее морочит.
Camera rostrum. СD, приложенный к книге «Camera rostrum» (М. Новое Литературное Обозрение, 2008).