07 апреля 2022 | Цирк "Олимп"+TV № 37 (70), 2022 | Просмотров: 702 |

Памяти смерти

Татьяна Красильникова

Татьяна Красильникова – поэт, филолог. Родилась в Нижнем Новгороде. Окончила филологический бакалавриат (НИУ ВШЭ, 2018) и магистерскую программу «Русская литература и компаративистика» (НИУ ВШЭ, 2020); изучала итальянскую литературу в университетах Бергамо (2017) и Милана (2019); участвовала в лабораториях «Школы литературных практик». Стихи публиковались в поэтических медиа «Полутона», «Артикуляция», «Метажурнал», «Интерпоэзия», «Флаги», «Ф-письмо» и в журнале «DOXA» (поэма «Высшая школа эрекции закрывается на карантин», под псевдонимом Лиза Бедная). Лонг-лист премий «Дебют» (2015), «Лицей» (2019)  и «Цикада» (2021), шорт-лист премий журнала «Интерпоэзия» (2020) и «Метажурнала» (2021). Написала книгу «Поэтический язык Пастернака. “Сестра моя – жизнь” сквозь призму идиоматики» (2021, совместно с П. Успенским) и статьи по русской литературе XX века.

***

Пока люди бросались в воду, рыбы

выбрасывались на сушу, жабрами

выпрашивая кончину; на квадрате

аквариума я вычерчиваю конденсатом

круговорот влечения к смерти в природе,

но водоворот желания жизни – о метафоры,

которыми мы дышали, покуда нас не

бросили в омут политической речи! –

мне подсказывает, что дело могила,

а именно: соль структуры слаще

корней спасения тех, кто высохли

на плитах упрека, выжаты в гуще

соблазна песка и взвеси, прижаты

к гортани допроса, кулаку улики,

соломинке страха.

*

Какое у нас неприподъемное

время: могильщики организуют

коворкинг, чтобы еще веселее вгрызаться

в грунтовое горе; прохожие зевают

от поцелуя убийцы, да и я закрываю

окно не потому что душит – душно

от взмокшей черемухи,

приторно, будто кто-то нассал

в подушку с испуга небом –

зачем ему такие большие зубы,

такой отвратительный рот утраты,

язык, которым  и жалея –

жалишь.

*

Взвесь забвения, или это

тебе не достанется тоже

под вспухший язык?

Император выходит во двор,

дофаминовый плен за плечами

сияет печалью и сном, и ловушка

становится пухом, а страх – хрустом сахара

изнутри рта, пережеванным чаяньем

волости; чешет редкие волосы,

немигающим оком молчит –

пациент, залезай на сырую подушку,

пилюлями плюйся во власть потолка,

в световой бестиарий под выходом,

срок – и выдохнул; снова срок;

снова выход. 

*

                                                         Т. Н.

Забытые болезни печальных

тропиков, неужели

и вы здесь цвели, намокая

под плачем сирени, когда болели

улики кожи в сухой дремоте,

и мы писали шпаргалки,

но и те подводили

не к утешению плоти –  летальному

выдоху из страны невыученного

секспросвета; вдоху там,

где уже и тьмы не случится, –

только пыль и память,

и пыль.

*

Здравствуйте, говорит

страдание в моем рту сроком

немощи в два никуда

не годящихся года,

хорохорится или уже

хоронится у камня,

где сладость и гибель,

и кто-то забыл из-под чая

стаканчик – селение мошек,

бессилие солнца в краю

полевых адресатов, поросших

травой или травмой,

не знаешь уже, над какой из

могил промолчать, все одно –

горечь всходит на теплый язык

из желудка; голод – лед

и бодрит; страдание – язва

страсти; насилие – ягоды яда;

ну и что мне с того – посмотри,

как мне нравится строить откосы,

срываясь в сквозняк,

где сухие соцветия – слух,

обернувшийся к звуку.

*

Нашим домом стало сизо,

расцветающее в сезон

прохлады – наконец-то можно

присесть, уставясь глазами

в сердце:  для чего всякий раз

приходилось чинить заводного

сизифа, язык укусывая на одну

шестую, и, открывая решетку

сезама, обнаруживать, что уже все

дома и никуда не надо, –

можно растянуться, вытянуть ноги,

потягивая сидр, предварительно

охлажденный, с жимолостью,

на которую аллергия.

*

В железобетонном краю мы бежали

от пожарной тревожности, закрывая

взгляд, но нам объяснили, что это

всего  лишь атака на панику памяти

о предстоящем конце; тогда мы,

расслабившись, стали считать

поступленья террора и в такт

раскачивать тело, чтоб всякий

концлагерь отныне казался нам всласть

размахнувшейся вечеринкой –

пиром во время заката света.

*

Липнет эрос-тянучка, как будто

не видит, что нам не до

жвачки желаний в покоях

тревоги, в угодьях

панической пыли, в шатре

биполярного горя нам стало

уже не до взглядов, от нежности

влажных, и тешить стыдливо

себя в окруженьи зеркал

щекотливо – смотри, мне

щекотно и щиплет вот тут,

но не хочется плакать, а хочется

писать – прости, у меня так бывает

с оргазма, вина или просто

от нервов.

*

Быть закатанной в

Рамблу; золой в вишне

зазимоваться; сойти с рельсов, не сойдя

в Салерно; вытрястись в абруццком

стаккато – и увидеть на дне стакана

не вино, не воздух, а только

глаза свои, радующиеся, что еще

суббота, что еще впереди целые

выходные или даже лето –

пусть оно будет пряным,

как эта мята.

*

Хорошо, что можно уже не бояться

смерти и, просыпаясь ночью, не

гуглить «как не бояться

смерти» –  щедрость лайфхака

по взлому жизни. Смотри, сегодня

ночью, блуждая по лунному

лугу, я собрала на кухню букет

гормонов весны и смеха –

принеси, пожалуйста,

вон ту прозрачную вазу

и налей в нее

холодную воду.