Предисловие к альманаху "Майские чтения" №2, составленному из избранных публикаций в вестнике современного искусства "Цирк "Олимп" (Тольятти, 1999 год)
Сергей Лейбград
10 октября 1995 года владелец издательского дома "Все и Всё" Владислав Маршанский после почти часовой беседы сказал мне, что - хоть и не понимает ничего в современной литературе - но моя концепция ему нравится и он готов финансировать новое периодическое издание. Более того, он согласился со мной, что "Цирк "Олимп" необходимо представить "городу и миру" и пригласить на презентацию в Дом актера "ключевых современных авторов" - Геннадия Айги, Всеволода Некрасова, Льва Рубинштейна и Александра Макарова-Кроткова.
В конце ноября 1995 года в Самаре вышел в свет первый номер вестника современного искусства "Цирк "Олимп". Вскоре для всей пристрастно читающей публики стало очевидно, что в России (не в Москве и не в Петербурге) появилось первое серьезное издание, посвященное актуальной поставангардной литературе, а также аналитической живописи и музыке, авторскому кино, теории и психологии художественной культуры.
То обстоятельство, что достаточно убедительная версия противоречивого искусства конца ХХ века исходила из провинциальной Самары, - стало симптомом (до конца так, к сожалению, и не подтвердившимся, а позже и вовсе дезавуированном) завершения "имперской эпохи русской культуры". До печально знаменитого августа 1998 года мне и моим друзьям (особая благодарность поэту Александру Макарову-Кроткову - постоянному автору, консультанту и корреспонденту "ЦО") при поддержке издательского дома "Все и Всё" удалось выпустить 33 номера вестника, который за три года узнали не только в столицах и регионах России, но и во многих культурных центрах Европы.
На "циркоолимпийских" страницах были впервые опубликованы художественные, эссеистические и искусствоведческие тексты и совсем юных, и незаслуженно безвестных талантливых литераторов, и давно уже бесспорно выдающихся отечественных и зарубежных авторов, таких как Всеволод Некрасов, Генрих Сапгир, Геннадий Айги, Лев Рубинштейн, Дмитрий Александрович Пригов, Андрей Сергеев, Игорь Холин, Владимир Строчков, Крейг Чури, Мишель Мэрфи, Виктор Кривулин, Александр Левин, Иван Ахметьев, Александр Ожиганов, Евгений Попов, Нина Искренко, Михаил Айзенберг, Татьяна Риздвенко, Николай Звягинцев, Дмитрий Воденников...
Удивительно, но несмотря на ковровое бомбоизживание в России в течение долгих советских десятилетий живой, речевой и интеллектуальной литературы - она фактически, пусть и в катакомбных условиях, продолжала тлеть и захватывать новые языковые территории. После Мандельштама и обэриутов были Георгий Оболдуев и Павел Улитин, Евгений Кропивницкий и лианозовцы (Ян Сатуновский, Всеволод Некрасов, Генрих Сапгир, Игорь Холин), Михаил Соковнин и Михаил Еремин, Станислав Красовицкий и Лев Аронзон, Иосиф Бродский...
Авторы, вырвавшиеся из комы советской культуры в семидесятые-восьмидесятые годы и как бы вдруг осознавшие свое экзистенциальное сиротство, оказались трезвее, циничнее и... сентиментальнее полузаконных предшественников.
Недоверие, реакция (ирония), рефлексия (самоирония), развоплощение и "преображение". Вот пунктирная траектория эволюции постлирического сознания поэтов конца века - главных персонажей вестника "Цирк "Олимп". Да, за ними "серебряный век", "поздний классицизм" 1920-х, Мандельштам, Пастернак, Вагинов, обэриуты, лианозовцы, Паунд, битники, конкретисты, поп-артисты и т.д., но и языковой опыт русской и советской лирики (увы или к счастью) неистребим. И дело не только в центонности, концептуализме и других собственно постмодернистских признаках их поэтики.
Сама языковая инерция массовой и идеологической словесности (письменной, устной, лжефольклорной, блатной, дворовой, бюрократической, интеллигентской) им невероятно близка, родственна и, одновременно, враждебна. Независимо от предтеч, пост - (или не-) - советские авторы обладали и обладают (прямо "облади-облада" какое-то) способностью к намагничиванию разновеликих пространств и пластов бытия и речи, у них есть флегматичная ранимость европейцев и умиротворенное упоение плодами цивилизации. Однако важнейшее свойство их поэтики-сознания - доведенный до мифологической прозрачности разоблаченный биографизм (даже в виде персонажно-социального концепта) как последняя реальность поэзии.
Недоверие к окончательно убитому советской литературой языку, невозможность "красивой" речи, исчерпанность социальных и лирических сюжетно-выразительных ситуаций, безумие личного времени и почти счастливое обладание временем универсальным - вот черты новой лирической (ну не эпической же? хотя...) поэзии.
Вспоминается Варлам Шаламов с его жестокой, непридуманной прозой. Поэзия даже у самых безжалостных поэтов находит выход хотя бы к метафизической нежности. Все игры и околичности, концептуальные повороты и филологические жесты (словесные и смысловые аберрации, являющиеся не внешним самоцельным заданием, а внутренней природной данностью современной культуры) - есть не что иное как естественная мутация языкового сознания, момент сотворения следующей речевой культуры, необходимый эстетический ритуал... Необходимый для чего?.. Не знаю, наверное, для того, чтобы - пусть извинительно, - но выразить основной энергетический посыл поэзии как повод к бессмертию, как то, ради чего... как можно быть услышанным Богом, которого нет... как самовыражение вот этой ничтожной плоти в единственной стиховой форме, отделяющей неприменимый ни к чему смысл от бессмысленного рацио и времяпровожания (препровождения в никуда) жизни.
Иллюзия ценности освобожденного от эстетической фальши и культурного автоматизма слова оказывается сильнее трезвого знания о конце любого гуманизма и гедонизма...
Языковое пространство русской поэзии сегодня кажется безразмерным (или отсутствующим), произошло смыкание с ранее чужеродными территориями, действительно, рухнули границы и таможни, экспериментальный стих, верлибр, стиходрамы, центоны и псевдоцитаты, другие монтажно-игровые формы перестали маячить у пограничных столбов, они уже в провинции, они уже оправданы не только движением мировой поэзии, но и поэзии отечественной. И, тем не менее, это пространство с одним небом, но разной (по плотности) почвой, преимущественно болотистого свойства.
Места много, но чтобы не утонуть, приходится находить интуитивно или сознательно единственную траекторию маршрута. Проблемы самоидентификации, соотношения ремесла и интуиции (вдохновения), опыта и вымысла, определения стратегической сущности текста и его культурно-позитивистской роли явно или скрыто присутствуют и даже участвует в процессе овеществления современной русской поэзии.
Полный отказ от любой всеобщности или невозможен или ведет к потере уникальности собственного речевого переживания, тотальный языковой произвол нивелирует текст с не меньшей эффективностью, механическое конструирование особых поэтических моделей превращает в схоласта или спортсмена.
Да, мы согласны, что поэзия ни для чего и, в сущности, ничто. Но русская поэзия обладает столь сильной "энергией заблуждения" (выражение В. Шкловского), что это знание-приговор, погружаясь внутрь лирического сознания, заставляет его длить и длить собственное существование.
Недоверие (на грани страстного влечения) к устоявшимся речевым строениям и отсутствие опоры на безусловные ценности, рефлексия и саморефлексия, предельная биографическая данность, социальное обезличивание и биологическая предопределенность взрывают авторское созерцание-вслушивание и через развоплощение, разбрасывая подпорки, костыли, комплексы и этикеты, выносят языковой поток на высоту преображения, возвращая поэзии формальную состоятельность и универсальную значимость.
Современный поэт, добровольно считая себя пигмеем среди высокорослых приоритетов и забот нынешнего человечества, вдруг проявляется как поэт вообще. Вавилонское смешение стилистических переориентаций и "поэтических диалектов" внутри русского языка, последняя надежда, если не на отклик, то на эхо (от чего-то все-таки отразившееся), создают возможность для осязаемого слияния сентиментального и карнавального, бытового и религиозного, животного и национального, индивидуального и безличного начал. Как будто впереди Страшный суд, но Страшный суд для поэзии невозможен, мы несуеверны, мы знаем, что нет ни его, ни гамбургского счета, ни окончательной гармонии, и потому мы предаемся хрупкой волне безумной лирической игры, энергии речетворчества, заполняющей слух и заливающей глаза.
Как сладко, не веря и не присягая, цинично шептать в пустоту (тем паче, когда "автор умер", а "лирическое высказывание" невозможно по определению), срываясь на крик: "Люблю, помню, прощаю, живу..."
"Цирк "Олимп" был попыткой всерьез, без придури и эпатажа, всмотреться и вслушаться в современное вменяемое искусство. Сформулировать, насколько это возможно и реально, адекватный понятийный аппарат для разговора о нем. Причем без всякой утопической самонадеянности. Именно поэтому все основные разделы издания сознательно ограничивались нашим публикаторским топонимом - "Поэзия "Цирка "Олимп", "Словарь "Цирка "Олимп", "Концепты "Цирка "Олимп", "Диалоги "Цирка "Олимп"...
Как главный редактор, я стремился заниматься всего лишь поиском (обозначением центра) "солнечного сплетения" искусства конца века, и в первую очередь - литературы, так и не нашедшей окончательного предлога, чтобы безоговорочно отказаться от своей имманентной миссии. Даже в самом уничижительном смысле этого слова...
Поэзия, изменив выражение своего лица, осталась (пока, во всяком случае, пока) поэзией. Боль, смех и горечь соединились в непривычном, но гармоническом русле. Самоуничижение и самоирония возвысились до патетики, пессимизм - до сентиментальной безнадежности и - спасения. Зачеркнутое слово стало заметнее специально выделенного, пропущенное - громче произнесенного. Несмотря на стремительно пустеющий зал. Ничего, так даже лучше акустика. Абстрактное обращение "читатель" приобретает свой единственный и конкретный смысл. Смерти не будет...
"Цирк "Олимп" как-то естественно и безусловно стал скромным, но неотъемлемым знаком современной постсоветской культуры. О нем писали в Швеции и Польше, в Германии и Чехии, практически все авторитетные российские средства массовой информации рецензировали публикации "Цирка "Олимп". Его выписывали читатели из 10 стран Европы. Но в августе 1998 года после приснопамятного дефолта вестник сворменного искусства с пропиской в Самаре приказал долго жить...
А начинался "Цирк "Олимп" с "Майских чтений" в Тольятти. Чуть позже художественные акции с участием его будущих авторов стали регулярно проходить и в Самаре. Завершение яркой, но недолгой жизни издания не повлекло за собой окончательного распада "циркоолимпийского" искусства. В 1999 году в конце апреля в Самаре и в конце мая в Тольятти авторы бывшего во всех смыслах "Цирка "Олимп" вновь собрались на фестивальные акции и мирные дискуссионные ристалища.
Выпуск избранного "Цирка "Олимп", я надеюсь, будет и своеобразным издательским памятником независимому русскому искусству и, одновременно, остросюжетной историей живой, отчаянной, блестящей, ернической и грешной нашей постмодернистской словесности последнего десятилетия второго тысячелетия. В этом "изборнике" собраны как опубликованные на страницах вестника в течение трех лет его существования, так и предоставленные специально для этого альманаха оригинальные тексты.
А потому с легким сердцем и абсолютно не лукавя, несмотря на горечь и смысловую опустошенность нашего пошло политизированного в лубочно-имперском стиле бытия, я повторяю не потерявшее своей актуальности обращение к читателям первого номера "Цирка "Олимп". Слава Богу, мне пока ничего не надо в нем исправлять.
..."Цирк "Олимп" для нас - это образ хрупкого равновесия между ремеслом, игрой, провокацией и эстетической истиной, художественной непредсказуемостью и метафизической свободой... Мы надеемся, что у нас есть свой особый читатель, не контуженный невменяемым союзом власти и бизнеса и конъюнктурно-проектной актуальностью, серьезный и, одновременно, остроумный. Способный, минуя витрины с обилием хлеба и зрелищ, найти пространство подлинного современного искусства...
Постмодернизм, постреализм, поставангард, одним словом - пост... Но мы не часовые, и границы наших возможностей распахнуты перед тобой, гордый и прихотливый читатель...
Смотрите также: