01 ноября 2017 | Цирк "Олимп"+TV № 26 (59), 2017 | Просмотров: 952 |

Вер

Кирилл Азерный

КИРИЛЛ АЗЕРНЫЙ - прозаик (1990 г.р.) Рассказы и повести публиковались в журналах "Новый мир", "Урал", "Вещь", "Гвидеон". Участник Международной писательской программы университета Айовы, США (2015). Лонг-лист премии "Дебют" (повесть "Беспечность", 2015). Живет в г.Екатеринбург.  

В том, что видимо сбоку, как бы мельком, нет того. Как бы рычаг, имеющий в виду сокрытие поверхности, однако оказываются закрыты глаза - ожидание разложенного рассвета, но веки - камни, едва видно подбирающуюся змею просвещения. Мне это все известно, как раньше - я не забыл сколотого края настоящего, убывающую слезу повтора. Вечное возвращение, но с каждым - бывает. Кто без меня? Мешает думать то, что впереди, а именно - семь музыкантов и одна нота. И если бы я был знаком с тем, что они делают, меня бы здесь не было. Я подойду к ним, как одежда, спрошу о возможном возврате. Меня не пускают знатоки.

Протянулась до конца нота единения, и опоздавший человек вышел, не найдя, видно, того, кого искал в скомканном зале. Я одет как на похороны - мне это сказал в туалете знаток, я знаю. Ужасное впечатление: никто не играл так, как это можно. В буфете меня встречает буфетчица - в художнице - художница. Всяк стережет вход в свое жилище. Мне оставалось полтора часа до - гамма чувств, повернутая в сторону утешения, от того самого слова тишь, после которого - да... слышимость хороша - я утомлен застенчивым звуком музыки. Буфет прикрыт полупрозрачностью занавесей, так они просты в обиходе.

Я Циммер, кстати. Потерял недавно работу. Она отцвела моим румянцем и чужими пальцами, меня там не было. В руки за предметом предмет лезет метод, бери и рисуй: меня, тебя снова. Некрещеное дано, без обрамления о - чем? Не нахватаешься чернил, проставлять везде эти рожки. В отношении слышимого - плохая слышимость. Им это не нужно, но и мне - тем не менее мне, я ведь. Они уходят, ушли, не оглядываясь друг на друга (а стоило бы). Преждевременно чернее выход, где-то есть ещё знаменитый другой, однако - для других, нам второе, ставшее первым. Повторный вид с поправкой на банкетные кг. Наедаюсь буфетным бутербродом, хожу с бумажной тарелкой. Пропали мои часы - тонули в черном озере, видел. Повсеместно выплывают по отдельности - окуни плавников, беспочвенность пейзажа, одиночество пейзажеста. Очернен круг капитала, столичная колбаса. Тавтология музыки обратна сухим остатком (сухофрукт). Если бы провернуть в этом треске полную руку, отведать ломких ветвей. Это - жизнь, открытый воздух огня. Тамошний самолет без устали мигает - как бы в глаз попал сор. Не дождаться бывает сухой погоды, сам язык промокнет. Только б не сегодня - я беспал - то-то мне прилетела целым утром спамограмма снега, это тайное попадание синопсиса, темный сюжет (темные же его дела).

Сидя дома - у него, у нее. Жена одна, матери ни одной, откуда бы взяться ночи? Ни спанья тебе, ни Испании, как говорил, будя, дед. На другом боку всякое случается - кольнут, бывает, руки совести, а у них ничего, так и подавай. Известно сыроеденье самоедов. Встречается одно с другим, и не знает тот, кто их видел. Жанна была права - он жив, просто глядит сбоку. Никто не пришел, либо все ушли - я не знаю, только трава растет на столе в большом стакане - не до конца врастает собой в текущее. Я пью последнюю - до дня рука сама ищет тебе специальный карман, чтобы оттуда вытащить - рефлекторным движением, если б отражались лица.

- Он живой, - Она говорит, - просто это секрет.

Особое, стало быть, выделение души. Нет исхода всему, что рядом - фундаментально пребывание вовеки, и, пока дочитаешь фразу, она за тобой, как очередь за новостями. Мне было постелено вдоль бывшей столовой - еще крошились крошки. Так приходит само, ресурс нот, кредит доверия. Снабжаются сны. Тем ли избыток? Я выхожу без всякого риска в улицу, мне только мешает оконная рама, но я аккуратен в этом смысле (никаких стен).

Снаряжено количество дерев, слегка блестит их взаимное сходство. Кому заверить единственность? Беговая проделана дорожка, и дальше. Завтра (сегодня) не увидеть в мелочах проявление метнувшегося - от общего страха. Таким бывает Дюрер, предвестник старой военной хроники. Ловкость пойманного, волшебство возвращения - что меня занимает, пока переваливается с дерева на дом уличный вес, и окно - средний род между крестиком и иконой. После мертвого первое время полнота округла, потом - кровь, проступает видимость. За ней - приходят: ноги и пальцы ног. Босота сырости. Фраза, перекинутая через даль, огибает фонарик, как смысл. Под ним - человеческое подобие, разъятый силуэт забывшего зажигалку, я иду к нему со своей спичкой. Его уж нет.

Все это много обещает, но мало в этом сути. Я критикую подобные ответвления как попытку уйти от прямого вопроса. Отмеченный рост деревьев отсылает к корням, не избежать стертого звука буквы: чем занимается рассвет, когда смотришь его копию, пропущенную без очереди, сквозь мушиный кристалл двойственности, и вообще - в остановке станций, часовой тишине. Мимолетная дата имени, вентилятор на языке. Рука, поданная старосте, попытка угнаться за - перегон скота через реку, вымощенную отраженной листвой. Таково величие замысла, они же - последствия поцелуя, сновидящий окунь рыбы. Танцующий символ-невольник, найдены твои двери, но дом твой в огне.

Беглая, сбивчивая речь! Паутиница слогов. Солгать - значит разделить с другом порочную трапезу. Ищи у него не сказанное тобой, деликатности взгляда, обращенного от окна, его пустой высоты. В высоте страшнее всего это - пустота нахождения. Небо - воплощенная плотность, и только тавтология высекает из него пространство. Но в детстве надобно дважды услышать, чтобы забыть. Не забыть, потому что не дано повторения: последующее - между побегом и нагоняем, предыдущее. Где место для фигуры в театре отбросов? Пустует посуда резерваций. Простоватый знаток закусил дома - и остался дома: сладкое умение довольствоваться собой.

Запросто горит дом, источник света. Всегда со спины виден тот, обратный, как дорога, всматривается в себя. Нет центра в этом, я хочу сказать - отсутствует собирательство, простоволосо внимание. Тут - тебе и обратный свет письма, белого, как снег в мае (не дох.). Сосредоточено продолговатое продолжение, две дороги, сложенные, как бандитский нож. Ветер на ней свистит, как уголовник. Это уже было, и так далее. Главное - не позволять зайти со спины. Главное - ведь! Тем делает неразличимым дальнейшее, не только я, но и ты. Двоеножство! Дорога гладит себя, как зеркало.

Не лист, а листва. Не хрон, а крона. Все обращается к родительному роду, как бы и не выходя из сменной обуви быта. Отломавшийся знак, говорящий о себе иному - забывшему, может быть. Слом продолжает значение однако.
Явь служит мне пространным о себе напоминанием: чем? Включение света - оживленный перечень, объект посреди. Гастрономический запал природы натыкается на сподручность руки - прежде, чем пройти дальше, к самому. Переступание это - с ноги на ногу, у порога дороги. Каждая уверенность - уверенность в завтрашнем дне (т.б. - смерти), но на расстоянии - от нас - законченность, куриный доносок, цепочка узнаваний, в итоге они сливаются в молчание, которое не есть траур, и только - цвет! Цвет - это не только, а всё. Белок чистоты, мускул легкости. И - какая разница! Столько копировал старых мастеров, что состарился сам. Память донашивает за зрением. Принесенный, как жертва, агрегат - смотри, что бывает в мире, и как бывает! Так был принесен впервые жук - от него, нашего покойного слуги. Жук стоял и всеми ногами разбегался в разные стороны. Так и случилось! Теперь - Жанна... как светло в мире. Только не говори ему. Но завтра он уже приходит ко мне, и такой - Алексей, как светло в мире. Какая глупость... глупость, увиденная впритык, многократная тавтология увеличения. Дальше - только напряжение несовершенной техники, раздражение пустоты, порхание дрожи. И все это - было, и ничто не остановило беготни. Догоняют и напоминают - погоди, там была еще подбоченившаяся собака без хвоста (тогда казалось, что это насилие). Кажется, и перед смертью прибежит такое и напомнит - погоди, еще прилип лист к березе, и белка - как паук...

Его, правда, что-то ничего не остановило. Но там другое - сам он забывался, перекладывая на нас нужды памяти. Теперь - наследие: неприятное слово, как будто насрано, извините. Не говори ей... я обдумываю нарисовать профиль дерева, как бы с учетом параболы. Вдох без выдоха.

На сборе, внутри стены - есть глубина у стены, если смотреть на нее сзади - я ломаю механизм общего чайника, и никто ничего не говорит мне: несовершенство, несовершенность, безударность существования. Предполагался сбор финансов с целью помочь Жанне с квартирой, но откуда у меня адрес - гляжу в окно на проблески узнавания, только их и видно. Плывет корабль, и не может ни остановиться, ни сдвинуться. Медленное отдаление похоже на приближенье - если б мы хоть иногда оказывались там, мы бы увидели, вероятно, такое, что заставило бы нас забыть. Мне указывают на место около стола. Мое наличие необходимо, но нежелательно: на меня смотрят, как будто едва узнают мой на самом деле новый пиджак, подозрение падает на меня со всей силой его хромоты. Автопортрет глазами чужаков: черта вырастает, перечеркивает лицо. Роспись носом. Тот случай, когда тебя ловят, и ты наспех придумываешь новую подпись, а на самом деле пытаешься вспомнить - как это делается... щелкает орех значения - как в анекдоте про совпавшие имена. Твоя улыбка неуместна так же, как - я уверен - мысль, которой ты улыбаешься.  

Как объяснить ценность видимого, если сама его броскость опережает события, предшествуя трактовке? Восстановление в правах беспамятства, остановка на том, где сличаются лица. В переодеваниях скрыты меха движения, белье мига, освещающего не то. Такой же чужак, как я - еще чужее, ибо и я не знаю. Массивная сумма, и сверх того - личность. Я спрашиваю у него, возможно ли тогда (раз хозяин покоен) вернуть собственность. Он не понимает меня: собственность - не частность, а вообще. Возможность в целом. Трудно наседать по конкретному поводу - на отвлеченного знакомца, данного в деталях. Не унизительно, а трудно именно. Мне дают воды - нас двое у него - и я пью так, как будто я один. Сцена сцен (снятая с потолка) - предлагается стакан воды, и его пьют с жадностью. Потом - пустыня. Прозрачность, данная изнутри, затуманена памятью, срывается попытка проскользнуть по утюжьей гладкости на самый верх понимания, где и находится нужное слово, но оно не ждет тебя, оно ждет другого, занято тем (собой). Голь современности, произрастание сообщения - в показном углу, повороте, постоянный профиль Дани. Я называю, и отзывается все во всем, словно бы в камне. Ответ как бы отложен в сторону, обращен в сторону: нарушение перспективы, но кто этим озабочен? Какие возвратные власти? Не мудрено поспешать глазами, пока поспевает прозрачность за видимостью. Так прошлое списывает себя с будущего, как верю я глазам своим - именно вера.

Одно название: от него - прирост смысла, добавка. Дубль, заваленный полностью, без надежды на переделку. Растущее вширь понимание, оставленное без внимания, бездействие сил. Кучка предметов, обнаруженная посреди чужой комнаты, я разглядываю, еще не зная этого, пустующую бутылку. Ее уносят в том же размеренном темпе, обращая мое внимания на репродукцию Курбе, настенную. Возвращается и уже забывает, отработан информационный повод.
- Это оригинал, - Вспоминает он после получасового разговора о другом.

Я говорю, что мне известна известность. После вала, глядя в посуду, мне хочется снабдить ее этикетками во всю их фигурную стать. В этом отличие от поп-арта, налагающего сухую руку взгляда - ибо, кто возжелал, уже. Неумение желать чего-то еще, кроме того, что есть - проблема, но почему? Хозяин отлучен, я предоставлен стеклу стола. Мне спокойно - тверда неразрешимость! Может быть, этикетский вопрос - как невозможность, наложенная на желание - подняться на голый чердак, видный отсюда так хорошо, что вот-вот, кажется, посыпятся на голову архивы. Возвращение чужака: чего ждать нам еще от вечера, кроме ночи? Он говорит мне, что квартира принадлежит его отцу, и мне на это сказать нечего - мне она не принадлежит тем более.

Свежесть бытия - в хрупкости положения. Нельзя передвинуть - физически рассыпется всё. Отсюда несдвигаемость камня - где-то было еще, но я не могу найти, и сижу глупо с вытянутым карманом, и все не могу уйти. Рассыпаюсь - в извинениях. Договор о повторном посещении (в следующий раз сбылось предсказание - не видать было следов. Представительная вместительность сказывалась на дальнем общении - наш общий язык явился вдруг тотально ясным, как само слово, не лишив голоса интонации заговора. Шекспировская знаменитость Шекспира) - флаг, поднятый над ночью, которая всё делает белее. В разгар разговора мы умолчали, свидев посреди порядка - опять бутылку.
- Гермафродит, - Указал он, и расплылось рекурсивное движение комнаты (комнат). Прогулочный шаг (нас выселил Данин отец) - в сторону. Всегда - в.

Нечто открылось - там было пусто. Краденое зависло на рынке трудов. К нему прикипело подозрение оглядывающихся, не видящих носа. Что значит это - навсегда? Человек смертен, но это постоянно. Проходя - проходи. Но - статуи попрошаек, попрошайки статуй. Нищета, спаянная конкуренцией. "У вечности ворует всякий" - что взять у них? Они - он. Блестящая кровь воды еще не освещает света, покамест - камень, легкий, как уравнение. Нам удобно смотреть на идущую воду (кто-то слишком далеко смеется(.

Что видит он там, как единственный глаз. Второе - повторен: это списано с Гога. В пути, пока пишется жалоба, темнеет, и не разобрать дороги. Путешествие на край стола: чернильница, ты ли? Параметры поиска сужены, не включают света. Просыпаться при свечах: несмотря не все усилия смерти, благодаря - мысли об этих усилиях, говорят, если думать о чем-то, что-то произойдет. А сказанное остается так. В некотором смысле, предельная ясность. Попробовать снова - что, если не получится? И тогда - надежда на ошибку, но полузабытое не двигается с места, и, как костюм, мы ему не подходим. Отличный костюм оставлен! В любую погоду - с головой, любой случай - тот самый, упущенный, взлетающий только для того, чтобы мы видели, что упустили, не тогда, а сейчас, в эту секунду. Нет повода не проявить это торжество над нами. Над ним - само небо, но и в них двойное отрицание. Подлежит река, рекурсия: не умею так, чтобы все отличали камень от каменного следка. И главное - кочевая помарка, отражение черного, как у далматинца, пятна.

Я вспомнил источник, всё - точка. Как полуживая, она дрожит под рукой, вместе с рукой. Не помню, откуда, но в ней - правда. Вне ее нет истины. На нервной бумаге альбома ее убрали - я заскандалил: мне не хватало. Тогда и вернули, и теперь ношусь, как списанной - сколько раз самому, чтобы само? Оно неотличимо. Тогда зачем мне то, что отнято? И как стало оно отнятым? Смертью, но - там, где мыслится смерть, где сейчас она, как дети, во всех углах - она, хранимая живой Жанной. Чужой Жанной. Я могу попросить своё, однако ж мне могут вернуть и копию, я и сам могу так. Жанна говорит, он купил ее у меня из жалости. Что ж, разве я больше ее не заслуживаю? Сделаем перерыв, представим, может быть, эта точка - Жанна и есть, ее траурная родинка. Закрашиваем тем, что есть, но только и остались, что чернила - слишком долго мы заливали другими красками. Вместе с тем - в начале: как рассказать о своем? Как не выдать его отчуждение - самим почерком? Не изменить при выключенном свете, и не измениться. Уже точка, все та же, опять же...

Никто другой ничего больше и не видел - ответ на вопрос о том, что сделано. Кажется, что тысячи прошли мимо, а на самом деле - один многократно, и многократно повторена эта связь между минующим и минуемым. Это ли не пересечение, наконец, параллельных прямых? Достигающийся слепым знанием объем. По памяти можно нарисовать птицу, воду, но что между ними - память переходит от одного к другому, и с каждым возвращением то бледнеет, другое белеет, третье не может узнать. Предмет же - непобедим: что если это он - воплощение угла, каменная заброшенность? Я патентую этот метод в высших сферах. Всё это падает вниз, как голубь, и всё - виднее.

Мне пишет Даня - говорит, что не даст за работу больше 1500 руб. Жанна не согласна, конечно. Готов уже нарядиться убийцей, чтобы увидеть в темном свете ее вдовью жизнь, но вдруг она не одна? Боюсь! Скорее же всего, меня по дороге примут за убийцу, и, чего доброго, убьют... ведь я буду бежать до самого дома, ее дома, насквозь преодолею всю кичливую пустоту пейзажа. Как я свободен в мире! Теперь, когда я точно знаю, что бездарь, и что никто никогда не даст мне в руки той самой пустоты, которая, как камень камня, находит пустоту эту, и рождает жизнь. Имей мужество отказа, когда тебе не дано. Отданное возвращается, но упаси бог увидеть - как, в каком виде! Уместно будет вспомнить историю про то, как один из блудных сыновей вернулся: по обе стороны лица у него был затылок. Начитался! Не всё проходит мимо. Прошедшее складывается хорошо, ты в нем. Ты в круге, и вокруг - недосягаемость. Клоуна видно отовсюду.   

Клоун - именинник. Шут при царе-горохе, начало и конец дня отмечены извне, изнутри все время - одно: жизнь как была, когда был, если бы... и тут - схватывается, но это зашел, увидев самый конец, пропустив, как старость, всё самое нужное для выживания. Это самое, и далее - вырост случая, отметившегося дважды, но, успев привыкнуть, мы обманули себя сами, когда мы сказали. Это - оно. Кочующее пламя, фрагментарная видимость. Если б можно было закрывать чужие глаза на лишнее, и тем более - главное, чтобы можно было обходиться так, как обходятся преодоленные предметы, их бесполое наличие не отменить. Сквозь тонкие веки нас видят. Это - визионерство. Скажи, я скажу: где-то в просвете - воля к свершению, и оно само. Думали, это начало, но держат дверь - не рукой, а всем телом руки. Рука вторична, набитая на чучелах.

В какой из них? Кто был живым? Каждый: в этом свершение страха, и до - жизни, задним числом увиденная дверь держится. Ничего не произошло, но все сместилось. Этому я учился у фотографов, они - у живописцев. Появление света - вне зрения, против пространства, представление о том, что с этого и начинается видимость: нам кажется, что мы близко, и ожидание не прерывается событием. Единственная разрешимость - возвращение, и только лишние в дороге предметы, взятые по инерции, целеют. Жирные книжки и майки, всегда - мелочь, никогда - наличность. И никто не возвращает назад насильственно: время дано как местность.

Так, ржавая палка перекинута через невидимый забор видящей его собаке. Подобно траве, зеленеет небо, но только воображение может смотреть сразу в оба направления, а я не могу. Ожидаемое не совпадает со случаем. Событие нарушено, и тут - объем понятия: тень от черноты, бок. Открытие, видимость - оно есть, она предшествует, и все вместе остается. Это и называется этюдом, но тянет на полноценное поражение: так зарабатываются миллионы, если представить надлежащим.

На всем законченном мы видим какую-то закругленность туповатости, мягкость поступи, нас покидающей (дверь всегда открыта). Я сказал это к слову, которое от меня теперь дальше, чем потолок галереи, чем пересекающий его взгляд, когда я смотрю поверх взглядов. Нахожу находящееся, но это подтверждение не радует меня сегодня. Порадует ли опровержение? Оно не спешит, ходит туда, и с тем же - обратно. А то - вдруг вспомнит нечто и застынет, так поймать его, но от него ускользают и сети. Спешить к мосту встречи с местом, и все дальше от меня - оно, и она. Завершение - начало пути назад.

Посмотреть на источник. Что стало с ним? Неужели это я... но уже - смена планов, мы идем гулять вдоль пыльной дороги, и вот уже я один, остальные оставили меня - как бы надеясь, что и я оступлюсь: от себя ли, от дороги ли? Вот обращено внимание - деревянный дом, вернувшийся из живописных странствий, как ни в чем не бывало: пустой, но ты приди - и он наполнится. Гостеприимство! Теперь - только спать, и не просыпаться до самого полудня, но - ночь: внезапно, как длительная вспышка. Она не утихнет, пока не заполнит собой всю вселенную, которая - сама видимость: предел бесконечности - предел понимания (обратное также верно). Бессонница - только лишнее знание, которое не отделить от насущного. Никому не нужен избыток этого опыта, я переделываю его раз за разом, и получается каждый раз одно и то же - дом, радиус цветка, старая обоина. Зачем мне еще возвращение? То была не работа, а досуг - широта досуга, произвол. Теперь уже - план, только один, не повернуть вспять так, чтобы стало боком, как ни крути. Позади - только подпись, всегда чужая. Иногда спрашиваешь себя - как он мог знать? А не мудрено знать то, чему принадлежишь вместе с тем, что тебе чужое, как добро. У прекрасного художника всё чужое - и руки, и душа, и мысли...

Где-то - виденное: ждешь, и дожидаешься, идет заблудившееся без промедления, и длится дорога еще долго - после. Как показать пройденное? Ведь вот оно, но - никого. А он - тут, полумертвый, сидит, и я над ним. Жанна - с остальными, дальше обычного. Возвращаюсь из кухни со стаканом воды, и думаю - не пустой ли он, я про него, нет ли в нем уже пустоты. Мне всегда казалось, что была какая-то емкость... за дверью ломился буран, как бы уже медведь, и я думал - вот, гляди, перспектива: сказать ему (поймет ли?), что их, как снег, занесло в дороге, и теперь нет в мире никого, кроме нас двоих? Что Жанна теперь - там, где нет дорог. Мы взяли ее погулять, и теперь, может быть, прогулка перешла в стремительный бег души, которого здесь нет... но вот - она, впорхнувшая в комнату, как бы ищущая выход, и за ней - остальные, больше обычного. Я ставлю чайник, и уже через две минуты он ворчит и захлебывается, как бы пытаясь сказать, но это и есть речь, и ничего больше.

Сцена в длительном коридоре, я ухожу, но меня ловят - Жанна, и просит меня о том, чего я не хочу - остаться (проси его об этом), и побег мой однообразен, как свет, когда его вспоминаешь, но не тогда, когда он - здесь, за спиной, освещает тебя со спины. Ты всё ещё можешь оказаться кем угодно, и всё же... лицо - в конце: оно - конец. Стремительность обращения замирает, занимает оба положения (мои нетерпеливые натурщицы)... я влюблен в каждое по отдельности, но стакан конфликтует с бутылкой, они оба - ненавидимы настенными часами. Из этого - метод: заходит мужчина домой (конец анекдота), растопырены женские руки, с желанием смотрит в окно любовник, и вот мы уже видим - неопределенное оружие как продолжение руки. Вот уже взгляд наш расширяется в поиске выхода, и мы видим тусклые драгоценности - добычу вора...

Все подделано под письменное разрешение повествователя, монологию фигуры и фигуранта. Отныне я прошу Жанну обращаться с ней как с краденым - я ее крал по частям, как выстилают беглецы покров пройденного: прошлое - неточно. Точное не допустило бы повторения ни в одном глазу. Тут же - зыбкое забвение, проблески пробуждения сквозь плотность телесного света. Материальность изначальна, но мы следуем за ней так, как если бы причиной и ограничивалось следствие. Все начнется только после ливня, а пока - ожидание: значение ждет метафору у выхода, как у входа, пока перед зеркалом разыгрывается не портрет, но пейзаж, видимый обоими. Никогда не были они ближе, чем в эти мгновения охвата, и уже не будут.

Местность ничего не говорит о покойном: тайна исповеди хранится. Ибо простота - исповедь своей неподтвержденностью. Снести в могилу, и та исправит (...верить). Вверив детство случайному оклику цели, мы опережали друг друга наперегонки. То и дело мы останавливались, оглушенные, и видели разное: он - левую, я правую часть сосны, живущей вертикалью. Сквозной лес сообщался. Этим всем во мне воспитывался живописец, в нем - придурок.
Со всем этим вместе ко мне приходит оно - ревнивая записка о том, что всё это время я будто бы любил не то: нечто слева, глядящее мне в спину, знающее лицо наизусть, кружит обновлением. Главное, что, оглядываясь, даже всю жизнь проведя в оглядке, я его не узнаю.

Мне ведомо - я не только могу нарисовать такую же, но и то, что я не могу ничего иного. И значит - ждать возвращения: пережить Жанну, ее детей. Не беременна ли она? Знал бы я? Прервать род как работу. Вернуться к ней.
Мы и он забрели в угодья огорода, там нас неизвестное время разглядывал хозяин положения (оба успели отлить). Убегая, мы разделились навсегда, и вот - я позади забора, вижу падающее в деталях дерево. Оно качается вместе с землей, падает вместе со звуком падения. Падает в звук. Я понимаю в этот момент, что за мной никто и не думает гнаться.

Бывают мысли слишком быстры, чтобы сделаться действием - собой, не вернутся впотьмах к темной воде, отстоящей медленным расстоянием холода. Просыпается полое значенье ночи. Бессменно кипит звук, найден на ощупь. Какая разница во времени между светом и тьмой? Случившееся со мной однократно, но есть и другие аспекты жизни, помимо прочего. Восхождение памяти на Эверест имени, и всюду - след пребывания, даже там, где вчерашний день. Что, друзья, рассказать вам? Выбор реплики из трех составляющих. Всегда - слышимость, и помимо - серединная доля смысла, попадание глаза. Мною отмечена полость стакана, его пластик, оного пребывание на месте, наполненность. Так создаются шедевры (повторить). Выброшено всё, чего так не хватало нам в юности, вплоть до детали настолько подробной, что ей нет ни названия, ни применения. Заменимое - заменено: надобен брак, чтобы можно было отличить одно от другого, но бракованное отбраковано.

Меня никто не выдал - моей оригинальности и поддельности. Потом он рассказал мне о внутреннем состоянии хозяйской квартиры, о мутном стекле собачьего глаза и телевизионном обеденном звоне. Он - носитель наказания, сказал о том, что меня никогда не было. У Платона находим трижды отстояние от реальности - подражание подражанию подражанию, но при возвращении находим дом обитаемым, и в то же время - пустым, как сказка без конца. Только привнесенное оказывается на месте, но и оно каждой мелочью жизни переливается назад, к морскому дну. Все так, как будто бы предшествующий, тайный хозяин, был не более, чем ты, и нельзя увидеть его следов на обретенном, и не потому ли оно называется золотом, что молчит о своих хозяевах? И если второе - о первом, то тем более... 

у Флоренского - обозначение золота как его, свет, идущий от света - насколько хватает взгляда. Так обретается объем, как лишний. Мы провожаем взглядами на подобие цветов - тень объема, со всем краденым, что у них есть. Зримое - в первую очередь - тишь. Потому (и потом) - запутанный комментарий, одна цель которого - возвращение (аргументация возвращения). Дальнее - мимолетность, и что, если нечто попадет, расширив до темноты узость взглядов, которыми покрыта галерка? Пропадать добру - зло.

И мною не рассказана встреча с другой собакой, молчащей фигурой среди листьев.

Теперь его настигло это самое, а я не представляю (говорят), каково это - ждать со дня на день наступления чужой ночи.  

Первая линия, обозначающая копию, такова, что мне стоит огромных усилий припечатать вторую, чтобы ничего не ушло из-под кистей рук. Продолжение прерывается звонком, но в телефоне переливается из уха в ухо глухой шум, и я кладу в тишину и тишине происходит возвращение к оставленному. Шаг за шагом удаляется любая возможность отличительного признака: те и эти метки пребывания, может быть, прирост опыта, малый знак качества. Но утром - чудовищное открытие - все иначе:
свет упал смертоносно.

Откуда взялась эта пропасть, я ее не звал, даже не знал и не знаю имени.

Другое выбрало меня наугад, и я уже выбрасываю его, как часть себя, наружу, чтобы не было тесно в доме. Теперь я знаю, мимо чего нужно, не оглядываясь, идти долго. Вот я дохожу как бы до поворота, и раньше обычного - знакомая улица, пустой дом бытия. Был бы я прощен и впущен, если бы захотел?

Не так легла краска в углу, где не успел как бы двинуться в путь вестник разоблачения, разоблачив тем самым - самого себя, никого больше, но и вобрав без разбора: так убийство выдает в жизни частный случай любви. Остальное - полноценно, как было: я готов отдать это взамен того. И ведь проще было бы сделать лучше, сказать - возьми, Жанна, только отдай мне то... сказанное однако - отказ навсегда.

Теперь - за малым, надо, чтобы кто-то подменил одно другим, чтобы не вклинилось третье, пока между двумя происходит обмен опытом: по школьным законам, двое сокращаются до нуля. Остается закон как он есть, и в одном виде. Как бы мне не лишиться, таким образом, обоих, но второе разве представляет для меня хоть какую-то ценность? Одно вижу - похоже так же, как друг на друга - два вора, разбегающиеся в разные стороны. У кого из них больше? Кто - меньше? Акционизм на взлете: тщательно подобраны крылья носа. Нас не заметили даже при приближении, меня отвело в сторону отраженное пятно. Как миновал я - не помню: только позади - тело на теле, и я не про сексуальную близость, а про пущую.

Двоим плачено за то, чтобы кто-то прокрался в оплаканную квартиру Жанны и заменил незаменимое. Не знаю, происходило ли что-то именно в обскуре гостиной, но на следующий день мне принесли то же самое, что я отдал - с угрозой наказать меня, если не приму. Они сказали мне, что готовы биться друг об друга головой (условно), что это оригинал. Так я оказался при своем, и мне показалось, что все остальное, составившее когда-то (в мое отсутствие) мой быт, теперь глядит на меня, как немая собака, составленная из принадлежностей. Разоблачительная же деталь горела теперь так, что был риск пожара.   

Мне тяжело бывает идти своей дорогой сквозь остановленную улицу - как бы вычерпывать изнутри нескончаемую воду, и все очевидней месяца, на котором отпечаток множественности застыл, как старый указатель, и место назначения прибито к ситуации, но все та же претензия к качеству освещения, все кажется, что нечто не продумано за тебя, и ты не учтен. Как потушить лишнее знание, даруемое бессонницей? Зачем мне трактора мыслей поперек головы, если наставшее - продолжительность жизни, сквозь короткую можно видать до конца, знакомо поведение текстуры, пятна. я ухожу в поиск подробного описания сделанного, и мне преподносят за другим изъявление вненаходимости рамок. Вижу, что условие возвращения кроется в незыблемости жеста, с которым взят чужой ключ до того, как присваивается личина, прикипает к тебе, как не твоя, покидание общежития, ожидание хлопка, с которым навсегда сомкнутся руки, и ты скажешь, что так было всегда, но тебя не было, когда я знал, что не будет. Меня обветривают пролетающие, скрадывают проходящие, и я несу утраченное сквозь обретающую дорогу:
ни лица нет на возвышающемся свете переходов, синонимичны ряды углов, но не тождественны. Каждое - свернутое донесение о близком, и слишком далеко от себя - ты, без риска обнаружить. Прозрачность - совмещение двух глаз (у окна два глаза), прибытие. Найти тех, хотя бы подобных им, но скользкая, как глаза, тропа, выровненная днем. Нет никого, кто бы представил угрозу одиночеству и безнаказанности. Невообразимо увиденное.     

Прихожу, как не был: оставленный свет выключился сам. Какая-то навязанная мягкость сдающегося мне уплывает дальше - мимо меня. Как было? Давался труд, и ничего - кроме. Было довольно одышки. Потом оно оставило меня в безвестности, а не я его: это важно понимать, что оно выбрало человека. Выбирал не я: подвернулся случайный друг, случай на случае. И нет теперь ничего, так что же меня переставляет, как стулья?

Перестановка складывающихся преград внутри домашних обязанностей, чьи руки так запустили уборы размышлений. Каждый угол натянут, как пауза: нет лица у прервавшего, но есть - крупный урожай лучин. Можно бесконечно смотреть на смотрящего, как вода заливает органы восприятия, кроме зрения: как в танце. Это попытка сообщить такую тишину, что, боясь стука, свет не доходит. Ложная беспредметность: уткнувшись носом в стену, я не вижу ее, но знаю точно, где она есть.

Доверие к предмету опирается на представление о том, что форма означает ответ на жизнь: своего рода пустой путь, указанный кем-то кому-то, но указание снято, и голая реалия явилась сама - в боковых дверях, без определенной мысли, определенной цели - убить или оставить в бесконечности, как есть, с тем, что есть. Позволить утвердиться в мысли о смерти, которая - не в том, что изменится, а в этом - что не изменится никогда.
Нам кажется диалог, но говорят одновременно и одновременно замолкают - так, чтобы не разобрать ни слова, ни самих голосов различить, но это и было задумано перед тем, как осуществилось. Задуманное перед случившимся стоит и сохраняет молчание. Кому во всем этом подан немой знак? Вмешательства не приходится ожидать, и оно создает себе холст для явления, где мы охвачены сомнением. Кажется, что вот-вот, и сдует последние штрихи работы, и каждый вступит в порожнее.

Но еще остаются - тяжелый от необходимости способ говорения, возможность представить себя только взамен пропуска. Я жду его на особом месте, которое ничем не отличается от обычного: пространство площади, где вчера крашено поверх сегодня. Увидел его первым, но как бы мельком, сбоку: можно было увидеть застывший, как жест, порез. Увидев его, я понял, что все это пройденное время я смотрел на него с другой стороны, но теперь...

Самое легкое в мире путешествие - через срубленный лес. Из кармана он достает старые часы, как бы надеясь удивить меня моей старостью. Я могу видеть их только целиком, и эта целость означает, что и сам он невредим, как было оговорено вначале, что бы ни случилось. Этого не сказать о его неотличимой от Жанны измене, которую мы случайно встретили по дороге там же, где он встретил ее незадолго до своего ухода, или о новом - прибитом к прежнему (смерть отменяется, но и бессмертие). Не измена, но - разрыв, полное замещение портрета. И как бы не учтена последняя деталь, утвердившая бы значение, но зато рядом другая, утвердившая значимость. За нее не дают умереть молодым, обеспечена старость: уходящему не вернуть подачек.

Я привожу его домой и сам оказываюсь дома. Подержанные предметы хранят опыт накопления.