05 июня 2017 | Цирк "Олимп"+TV № 25 (58), 2017 | Просмотров: 1507 |

Театр актуальных методологий: рецензия на сборник статей о поэзии Полины Андрукович

Анна Голубкова

Подробнее об авторе

В 2014 году в серии «Новая поэзия» издательства НЛО вышла книга Полины Андрукович «Вместо этого мира» [1]. В 2015 году эта книга была отмечена премией «Различие», лауреат которой награждается посвященным ему сборником статей. Соответственно в следующем году был опубликован сборник литературоведческо-критических статей о творчестве Полины Андрукович[2], в котором приняли участие Данила Давыдов, Алексей Конаков, Кирилл Корчагин, Александра Цибуля, Евгения Суслова, Сергей Сдобнов, Лада Чижова, Александр Марков, Алла Горбунова. Кроме этого, в книге помещены интервью с самой Полиной Андрукович, а также подборка ее стихотворений. Этот сборник статей интересен не только тем, что в нем рассматривается достаточно сложная и неоднозначная поэтическая практика, предлагающая много поводов для аналитического рассуждения, но и тем, что представленные в статьях методы анализа демонстрируют весьма любопытный набор критических подходов к современному поэтическому тексту.

Открывается сборник статьей Данилы Давыдова «Метапозиция поэта», в которой задаются некоторые ключевые точки возможных интерпретаций творчества Полины Андрукович. Автор статьи предлагает считать такую поэтику результатом реализации «высокого модернистского типа мышления, помещенного в постмодернистскую эпоху»[3]. Это означает, что, по мнению Давыдова, все формальные эксперименты, проводимые в стихах Полиной Андрукович, как бы накладываются на единое по своей интенции лирическое высказывание. Причем первичным в этой конструкции является именно высказывание, основной ход которого может быть вполне восстановлен по тем фрагментам, которые присутствуют в стихотворении. Поэт, считает Давыдов, «выводит вовне» в своих стихах единый мыслительный поток. Интересно также, что поток этот представляется автору статьи чем-то изначально хаотическим, а его структурирование происходит прежде всего путем применения традиционных поэтических форм, из которых как бы выхолощено их наработанное веками дополнительное значение. Сюда же, видимо, относятся и активно используемые Полиной Андрукович «приемы внеканонических и языковых игр»[4]. Важно так же и то, что в самом начале статьи Давыдов подробно останавливается на впечатлении двойственности, которое остается у него от чтения стихов Андрукович. Например, он пишет об одновременном существовании разрывов и тотальности, о модернистском содержании в постмодернистской форме, хаотичности «мыслительного потока» в жесткой рамке силлаботонических конструкций, «проблематизации границ отдельного стиха и лироэпическом последовательном движении от внутренней речи к внешней»[5]. И в конечном итоге оказывается, что взаимодополняемая противоположность как раз и является одним из основных структурных принципов поэтики Полины Андрукович. Отсюда и название статьи: поэт находится в метапозиции по отношению к оппозициям, которые постоянно сталкиваются в ее творчестве.
Автор второй статьи «Неподсудность авангарда» Алексей Конаков сравнил графический облик стихов Полины Андрукович с детским письмом и далее многосторонне развил эту метафору. Аналогия эта очень интересная, однако апелляция к советским школьным прописям выглядит несколько надуманной. Письмо советского первоклассника ни в коем случае не было индивидуальным. При обучении письму вовсе не позволялось писать как попало: учителя требовали (и добивались) единообразия и стандартизации, причем также обращали внимание и на одинаковые междусловные интервалы. Какие-либо эксперименты в этой области не допускались, наказываясь соответствующими оценками. Кстати, печатание на компьютере обеспечивает одинаковые интервалы между словами только в том случае, если не выбирать выравнивание одновременно по левому и правому полям. Понятно, что у Конакова речь идет о стихах, которые в таком виде публикуются достаточно редко, однако все-таки хотелось бы большей точности в подобного рода сравнениях. Интересно также, что Алексей Конаков в своей статье пишет о воплощении в этих стихотворениях «специфического телесного опыта советского ребенка»[6]. Термин «специфический телесный опыт» нельзя не признать очень удачной характеристикой поэтики Полины Андрукович, а вот соотнесение с опытом советского ребенка, на мой взгляд, все-таки требует какого-то дополнительного обоснования.

Но зато эта аналогия с детским письмом хорошо работает для передачи впечатления спонтанности и как бы неокончательной проработанности произведений Полины Андрукович, когда стихотворение на первый взгляд действительно напоминает ученическое упражнение. Очевидно, что под «детским письмом» автор понимает непосредственность, неотделанность, наличие ошибок и проч., то есть скорее всего то, что Данила Давыдов в предыдущей статье назвал «мыслительным потоком» и «языковыми играми». Хотя рассматривается это все с совершенно другой точки зрения: у Конакова нет противопоставления формы и содержания, явление «детского письма» выступает в своей единой своеобразной целостности. В заключение статьи автор приходит к выводу о неподсудности авангарда – то есть невозможности распознать ценность такого художественного произведения с позиции обывателя. И хотя поэзия Полины Андрукович кажется автору не разрушением нормы, а наоборот, стремлением к ее воссозданию (то есть это получается очень условный авангард), предлагаемая стратегия чтения подобных стихов – «сообщничество», то есть сочувственное чтение – представляется в данном случае наиболее адекватной.

Основательная статья Кирилла Корчагина «По ту сторону принципа индивидуации: субъект и адресат в стихах Полины Андрукович» посвящена подробному рассмотрению конструирования субъекта в процессе поэтического высказывания. Интересно, что фактически Корчагин полемизирует с точкой зрения, высказанной в статье Данилы Давыдова, настаивающего на наличии у Андрукович целостного лирического субъекта. По мнению Корчагина, этот субъект находится в постоянном движении от небытия к бытию, причем ни то ни другое до конца ему не удаются. То есть лирический субъект такого типа нельзя назвать ни существующим, ни несуществующим, вернее, он существует в своей интенции к осуществлению бытия или небытия. Любопытно, однако, с чем может быть связана направленность этой интенции в ту или другую сторону, или же запущенный когда-то процесс колебаний движется сам по себе наподобие такого онтологического маятника. Отчасти ответом на этот вопрос является рассуждение автора статьи о конструктивной роли поэтического текста, о том, что именно стремление написать стихотворение и запускает процесс субъективации. Обратный же процесс, по мнению Кирилла Корчагина, выражается у Андрукович в использовании гетеронима и нехарактерных для лирических стихов жанровых форм, например дневника, которые как бы стирают лирическую основу стихотворения и тем самым уничтожают его субъективность.

Впрочем, дневник – это синкретическая жанровая форма, которая вполне может включать в себя и элементы лирики. Кроме того, при таком толковании мы должны рассматривать стихотворение как устоявшийся лирический жанр, рамки которого разрушаются с целью стирания субъекта. Такая позиция была оправданной для начала ХХ века, но в веке XXI рамки стихотворения необыкновенно расширились. И если мы прочитываем стихи Полины Андрукович на фоне сложившегося литературного канона, мы эту разницу улавливаем, если же мы рассматриваем ее стихи на фоне большого корпуса современной поэзии, это стирание субъекта делается, на мой взгляд, совершенно неочевидным. Кстати, разбирая стихотворение Полины Андрукович «Иная», Кирилл Корчагин выстраивает сложную интерпретационную конструкцию вокруг слова «друг», которое у поэта помещено в кавычки. Безусловно, все упомянутые в статье смыслы так или иначе можно в этом стихотворении вычитать. Однако есть еще один неиспользованный повод для интерпретации: «другом» в кавычках называл свою жену в «Опавших листьях» В.В. Розанов. В общем же и целом статья представляет очень перспективный метод изучения актуальных поэтических практик, который дает возможность посмотреть на всю современную русскую (а возможно, и не только русскую) поэзию с конструктивно определяющей точки зрения.
Статья Александры Цибули не случайно озаглавлена цитатой из стихотворения Полины Андрукович – «Быть бестелесным – грубо». В своем прочтении автор статьи старается исходить непосредственно от текста, что позволяет, на мой взгляд, сделать некоторое количество действительно ценных наблюдений и затем, опираясь на них, выйти уже на уровень теоретического обобщения. Во-первых, Александра Цибуля отмечает важность для Андрукович «мотивов жалости-нищеты»[7]. Во-вторых, ее привлекают «интимность и уязвимость интонации», которые прямо выражаются в конструкции поэтического текста: «Непрерывно возникают оговорки, описки, опечатки: здесь речь не о вульгарно-фрейдистском, а, напротив, о слишком человеческом, человечном – оступающемся, запинающемся слове. Речь заикающаяся, шероховатая, неровная, иероглифичная. Слово редуцировано, трачено, искрошено»[8]. В-третьих, автор статьи обращает внимание на аутичность поэтической интонации Полины Андрукович, на «фрагментарность и энигматичность письма». Остранение поэтического текста, по мнению Александры Цибули, происходит путем введения элементов, напоминающих машинное письмо: опечаток и переусложненных грамматических конструкций. В-четвертых, вся поэтика Полины Андрукович, считает автор статьи, выстроена на борьбе с банальностью и выморочностью прямого высказывания, и главным методом этой борьбы становится «грамматико-семантическое крушение»[9]. В-пятых, Александра Цибуля подчеркивает связь между телом письма и репрезентацией телесности в самих стихотворениях: «Тело письма изломанное, парализованное. Тело не может произнести слово из-за вины? Почему тело ощущает вину – потому что в нем недостаточность? изъян? <…> Тело ощущается как наказание и вина, потому и речь – инвалид»[10]. Интересно, что здесь в поэтике Андрукович тоже обнаруживается оппозиция: это «холодная регистрация образа» и «страстность травматического, разорванного высказывания»[11].

Все эти наблюдения, на мой взгляд, не только отмечают особенности поэтики Полины Андрукович, но и указывают на их источник – женское переживание отношения к миру и собственному телу. Более того, эти переживания прямо выражаются в поэтике и организации стихотворения. Прямое высказывание считается «мужским», и чтобы присвоить себе право говорить, нужно встать на мужскую точку зрения и утратить какую-то часть своей женской идентичности. В этих условиях женский текст становится даже не противоположным (то есть все равно дополнительным, как бы восполняющим пробелы), а внеположным тексту мужскому. И вот эту внеположность, по моему мнению, и удалось воплотить в своих стихах Полине Андрукович. Отсюда происходят и отказ от прямого высказывания, от связного повествования, и введение в текст в качестве важных конструктивных элементов оговорок и опечаток, и при этом – особая лиричность и интимность интонации, выражающая именно женский взгляд на вещи и события. Как правильно заметила Александра Цибуля, поэтическое высказывание Полины Андрукович одновременно и страстное, и грамматически разорванное. На мой взгляд, именно таким образом поэт ищет особое женское место и в мире вообще, и в литературе в частности. Не удивительно так же, что одним из основных смысловых центров поэтики Андрукович становится отношение к собственному телу – оно и объект притяжения в мужской культуре, и некое абсолютное самодостаточное явление в жизни поэта, ведь за телом можно наблюдать почти как за природой. Кроме того, изломанное, как бы некачественное тело представляет собой негодный сексуальный объект, то есть является еще и попыткой, как это будет далее прекрасно показано Сергеем Сдобновым, вообще снять оппозицию и выйти за рамки патриархальной культуры.
Евгения Суслова в статье с несколько загадочным названием «Ангелы как оптические происшествия в поэтической книге Полины Андрукович “Вместо этого мира”» также полемизирует с точкой зрения Данилы Давыдова. Если Давыдов писал о возможности восстановить по фрагментам единое лирическое высказывание, то Евгения Суслова считает это целое принципиально отсутствующим, настаивая на ключевом значении фрагментарности и важности разрывов для конструктивной организации текста. Автор статьи называет стихи Полины Андрукович фенотекстом – «лабораторией по разработке собственно поэтического текста, который не присутствует и не должен присутствовать в своем законченном виде, а является чем-то вроде ментального черновика»[12]. Как видим, Евгения Суслова не только рассматривает эти стихи с точки зрения их формальной организации, но и утверждает принципиальную невозможность последовательного прочтения такого рода текстов. То есть фактически она вступает в полемику еще и с автором предыдущей статьи, которой все-таки удалось, на мой взгляд, эти стихотворения вполне адекватно прочитать. Еще одной структурной категорией, важной для данной интерпретации, является «поэтическое внимание». Именно направленность этого внимания на предметы и события и позволяет, по мнению автора статьи, Полине Андрукович сконструировать фрагментарный, вечно становящийся и никогда не достигающий конечной точки формирования текст. Особое внимание Евгения Суслова обращает на таких персонажей стихотворений Полины Андрукович, как ангелы: «Ангелы есть у каждой вещи в мире, даже если этой вещи нет»[13], более того, ангелы есть даже и у пустоты – они находятся в пробелах между словами. Интересно, что в такой трактовке ангелы становятся очень похожими на даймонов/демонов в том виде, как они описаны у Платона, что перекликается со склонной к стихийному платонизму поэтической практикой самой Евгении Сусловой.

Сергей Сдобнов в своей статье «“Там, где не охотятся”: Вычитание Полины Андрукович» полемизирует в первую очередь с мнением о наличии у поэта «детского письма», высказанным Алексеем Конаковым, и отчасти с мнением Данилы Давыдова о неотрефлектированном мыслительном потоке, заключенном в жесткие рамки поэтических конструкций. Автор статьи, наоборот, считает крайне осмысленным применение всех этих формальных средств: «Всевозможные графические дефекты письма – опечатки, исправления, разрывы – не указывают на стихийность, дорефлексивность, а, напротив, манифестируют разрывность сознания, хорошо отрефлексированную им самим. Обилие разрывов, пауз, увеличенных межсловных пробелов позволяет наблюдать своего рода задержку пишущего в поиске подлинности речи»[14]. То есть, по мнению Сергея Сдобнова, Полина Андрукович использует все эти приемы вполне сознательно и с определенной целью. Однако на самом деле статья посвящена не столько семантике принципов формальной организации, сколько гендерной интерпретации содержания стихотворений. Больше всего автора статьи в этом плане интересуют «освоение телесности» и стремление отказаться от сексуальности. И тем самым, к сожалению, репрезентация гендера у Полины Андрукович фактически сводится Сдобновым к сложному отношению поэта к собственному телу. Исключение сексуальности, считает автор статьи, «выводит лирического субъекта Андрукович из-под традиционного мужского объективирующего взгляда» , в результате чего перестраивается весь внутренний мир поэта – «Андрукович меняет всю его конфигурацию»[16].

На мой взгляд, описание репрезентации телесности у Полины Андрукович сделано Сергеем Сдобновым просто великолепно. Однако невозможно (и даже будет теоретически неправильно) сводить гендер исключительно к сексуальному началу. Гендер, кроме всего прочего, это еще и сложная система социальных коммуникаций. Так, например, отказ женщины от реализации своей сексуальности не может быть односторонним, он должен быть каким-то образом социально легитимирован. Если женщина в один прекрасный день решает прекратить общение с мужчинами на физиологическом уровне, это совершенно не значит, что они тут же перестанут воспринимать ее как сексуальный объект. Возможно, что такой легитимацией для поэта становится «болезнь». Но даже если вывести сферу сексуальных взаимоотношений за рамки бытового поведения, все равно никуда не денутся другие многочисленные функции и задачи, которые призвана выполнять женщина в нашем обществе. И то, как Полина Андрукович работает с текстом на этом сугубо женском уровне, прекрасно показала в своей статье Александра Цибуля. Тем не менее крайне важно, что Сергей Сдобнов обозначил как основную тематику переживания женского в поэтике Полины Андрукович, потому что это позволяет не только объяснить многие проводимые поэтом формальные эксперименты, но и дает возможность прочесть эти стихи с совершенно определенной точки зрения и тем самым выявить в них единое целостное содержание, которое так и не смогли найти в них, к примеру, Кирилл Корчагин с Евгенией Сусловой.
Однако на этом возможности прочтения стихотворений Полины Андрукович отнюдь не заканчиваются. Лада Чижова в статье «Поэзия невозможности события» рассматривает эти тексты с философской точки зрения, особенно останавливаясь на переживании поэтом категории «Здесь». В результате своего рассуждения Лада Чижова приходит к интересному выводу: «Поэзия Полины Андрукович – это поэзия невозможности события. Потому что в центре стоит убеждение: ничего не произойдет с этим бытием, потому что оно само происходит»[17]. Автор статьи отмечает принципиальное значение для поэтики Андрукович Мира-Здесь, «Данного как такового», однако при этом, по ее мнению, происходит одновременный отказ и от многих параметров этого мира – в том числе от времени и вещей, которые тоже становятся неважными[18]. То есть фактически Мир-Здесь приобретает и некоторые черты Мира-Там, «меняя в корне режим трансцендентального»[19]. И тогда в рамках этой интерпретации оказывается, что название книги «Вместо этого мира» являет собой сложную закольцованную структуру, в которой стремление от этого мира на самом деле неизбежно становится возвращением к этому же миру.

Следующие две работы посвящены непосредственно разбору стихотворений. Александр Марков в статье «Изнанка изъятий» подробно рассмотрел первые десять стихотворений из книги «Вместо этого мира», сделав акцент на семантике ключевых образов и возникновении неочевидных взаимосвязей между отдельными текстами. Алла Горбунова в статье «Археолоннет археология опекнет опечатки: Интерпретация одного приема Полины Андрукович» не только сделала подробное описание, но и предложила несколько вариантов теоретического обоснования этого формального приема. Автор статьи настаивает на ключевом значении ошибки в поэтическом мире Полины Андрукович: «Ошибка – это самое «слабое», что можно себе представить, у нее нет права на рождение, по своему определению ошибка – это то, чего не должно было быть. Потому и нет ничего более незащищенного и подверженного репрессиям, чем ошибка. Но в мире Андрукович самое слабое, то, чего не должно было быть, тоже сохраняется и существует, даже будучи исправленным. Сохраненный промах выступает сознательной стратегией. Все спасено и ничего не окончательно»[20]. Таким образом поэтическая речь Полины Андрукович изначально оказывается «уязвимой и случайной», явно противопоставленной речи «целостной, безошибочной»[21]. То есть продолжая использованную выше аналогию – женская речь оказывается противопоставленной мужской. Стихотворение Полины Андрукович, как это подчеркивает разбор, сделанный Аллой Горбуновой, как бы изначально написано из слабой позиции, с ощущением невозможности своего слова, отсутствия права говорить и особенно – права говорить прямо и безапелляционно. Это утверждение хорошо соотносится с общей мыслью Кирилла Корчагина о стихотворениях Полины Андрукович как постоянно стремящихся к осуществлению бытия и никогда не достигающих этого.

Несмотря на часто встречающееся утверждение о том, что проанализировать с литературоведческой точки зрения актуальный поэтический текст невозможно, этот сборник показывает нам совершенно обратное: провести такой анализ можно и нужно, более того, существует далеко не один способ это сделать. В каждой статье сборника поэтика Полины Андрукович рассматривается с разных точек зрения, каждый автор использует свою собственную методологию. Однако в результате выходит очень интересное целостное описание поэтической практики вовсе не самого простого из современных поэтов. Также особенно любопытным для меня как читателя стало проведенное в трех статьях этого сборника фактическое описание различных возможностей реализации женского текста на примере стихотворений Полины Андрукович.