11 февраля 2016 | Цирк "Олимп"+TV № 20 (53), 2016 | Просмотров: 2219 |
ВОЗВРАЩЕНИЕ СЕКУНДОМЕРА (рассказ)
Татьяна Риздвенко
Человек, не слишком в себе уверенный, секундомеры я недолюбливала с детства. Ненавидела их в школьные годы. Не одобряла забеги и прочие соревнования. Хотя вот на лыжах, будучи девочкой из инженерно-туристической семьи, отлично бегала с малолетства – единственная в классе.
Ну а единственным пятном в аттестате был трояк по физкультуре. Влепила мне его вредная, с отталкивающей наружностью и серыми волосами Татьяна Ивановна. Мама, позже выяснилось, ходила к физручке на поклон, уговаривала не портить мне, без пяти минут отличнице, биографию, но горгулья была непреклонна.
Итак, секундомер.
Разжигающий азарт, будоражащий, брызжущий адреналином.
Безжалостно тикающий, не знающий пощады, приближающий момент поражения.
Представьте выставленную, как шлагбаум, руку учителя физкультуры, какого-нибудь Валерия Николаевича. В васильковом спортивном трикотаже, белые пристроченные полоски на рукаве, волосы на пальцах, - представили? Тычет в вас, красного, с выпрыгивающим сердцем - секундомером, этой стрекочущей объективностью.
Дважды нажимает на курок, чтоб окончательно добить.
Наверняка трояк в аттестате был заслуженный. Физкультуру я никогда не числила увлекательным предметом.
С этими её долями секунд.
И, конечно, получилось так, что моя профессия связала меня именно с секундомером. Лет на 10, не меньше.
Я трудилась копирайтером в рекламном агентстве. В паре копирайтер/арт-директор я отвечала за слова, мой партнер – за картинку.
Мы сочиняли и снимали ролики.
Сначала, уединясь, набрасывали сюжеты. Часто нас, что называется, пёрло. Обоих, одновременно. Реже - кого-то одного. Мы подзуживали удачу, кричали друг другу «Гений!». Черкали на бумажке, размахивали руками, разрумянивались. Ржали, в смысле смеялись. Знаете, как это бывает в творческих тандемах…
Иногда бодливым тяни-толкаем тянули в разные стороны. Трещина росла и превращалась в пропасть. Источая холод, мы не разговаривали часами и днями, дольше не получалось – работа.
Но когда мой арт-директор говорил: умеешь ты, Танька, отливать пули из говна! – я чувствовала себя неотразимо талантливой.
Мне нравилась моя работа.
Иногда мы действительно ухватывали скользкую музу рекламной удачи. Придумывали ход. Дерзали. Выигрывали тендеры.
Нередко, наоборот, муза отворачивалась. Не шло, не получалось. Сценарий, сконструированный по всем правилам рекламной науки, не оживал.
И, как правило, именно такие мертворождённые ролики отбирались клиентом, снимались, эфирились и уныло складывались в портфолио, не выбрасывать же...
Арт утешал: хуже чем на четверку, Тань, мы не сделаем…
Когда сюжет сценария бывал отобран, я описывала его в виде небольшого скетча. Мы разбивали историю на сцены. Арт рисовал сториборд, я описывала кадры и сочиняла закадровый текст.
Эта часть работы была самой трудоёмкой и нервной.
Как правило, речь шла о тридцатисекундниках, которые, наряду с историей, включали и ДЕМО – наукообразную вставку, расшифровывающую действие продукта и объясняющую его феноменальную эффективность (цифры, проценты). Плюс эффектный финал. В конце, хочешь-не хочешь, нужно было уместить 3-х секундный пэк-шот.
Ясно, что без секундомера утрамбовать всё это в ролик не было никакой возможности.
Я сочиняла текст - остроумный, полный внутренних рифм, изящных каламбуров, тонких аллюзий. Плюс, было, конечно, и содержание – сдержанный гимн продукту. Или сиропу. Наши ролики были в основном про еду или про лекарства.
Или про косметику.
Затем я брала секундомер и наговаривала текст. Время зашкаливало за 45 секунд. Я обрезала всё ненужное. Все архитектурные излишества. Скрепя сердце, убирала смешное. Говорила все медленней. Интонировала. Все равно две-три секунды, как роковые три сантиметра на бедрах, никак не уходили, а уйдя, утаскивали за собой смысл, ролик разваливался.
Ещё следовало вместить музыку, шумы, просто воздух. Конечно, дикторы-виртуозы умели вколотить невообразимое количество текста в отмеренные секунды, но перегруженный словами ролик никогда не выглядел классным…
Из готового тридцатисекундника нужно было настричь короткие версии: двадцатки, десятки и пятисекундники: пара кадров плюс пэкшот.
Короче, не думай о секундах свысока. У меня было обострённое чувство секунды, в которую, на практике, вмещалось два средней длины слова. То есть за шестьдесят слов нужно было рассказать всё что хотел сообщить о продукте бренд-менеджер, плюс сюжет, плюс мысль, плюс какая-то идея…
Я была одержима секундами.
Сама того не желая, мыслила тридцатками. Нарезала время ломтями по 30 секунд. Стоя на пешеходном переходе, стосекундную паузу на красный свет пересчитывала как три по тридцать и короткую версию. Такой расход времени, не бывшего, впрочем, ни эфирным, ни дорогим, казался чудовищной расточительностью…
Шли годы - их тоже можно было пересчитать в тридцатках. Портфолио пухло роликами, среди которых только один был фестивальным.
Потом я покинула агентство.
Еще некоторое время после этого подвизалась на рекламной ниве…
Все эти годы я пользовалась секундомером, перекочевавшим в нашу совместную жизнь из спортивной молодости моего мужа. Пластмассовый, томатного цвета, на телесно-розовой ленточке, марки «Агат», этот секундомер был яркой индивидуальностью. Пластиковый иллюминатор крепился к корпусу тремя миловидными винтиками. Пимпочка для нажимания была металлической и рифленой.
Он не ломался. Лежал в руке тёплый и родной, стрекотал. Я его, можно сказать, любила. Он был частью моей профессии, моей торопливой натуры.
Копирайтерам полагался казённый секундомер. Заведующий матчастью вручил мне нарядный металлический прибор. Роллекс среди секундомеров, - или что там сейчас носят коррупционеры. Тяжелый, прохладный, солидный. Сверкающий. Который, при всех своих совершенствах, оказался неудобным. Нажимался с опозданием, с хрящеватым усилием. Стрекотал как-то не так.
Короче, мы не сработались.
Я пользовалась своим томатным пластмассовым.
Пока не ушла из рекламы.
Началась другая жизнь. Время стрекотало, но уже не секундами, а часами, сутками, месяцами. Как на дрожжах росли дети. Ширился круг забот. Жизнь менялась.
Последний ролик я сочиняла как фрилансер для тендера. Реклама витаминов. В качестве секундомера использовала мобильник. Три варианта, две недели работы, не по назначению используемый мобильный телефон.
Тендер я проиграла. Я была уже другим, не рекламным человеком.
…В моё время в рекламных кругах встречались интереснейшие типы. Остроумцы всех мастей и оттенков. Интеллектуалы. Отъявленные циники. Талантливые невротики. Алкоголики. Вруны-профессионалы. Откровенные проходимцы. Снобы, денди, романтики. Хорошие художники. Обаятельные придурки.
Однажды в агентство пришел копирайтер, который на самом деле был керамистом. У меня в голове эти две ипостаси не складывались в одного человека; я его так и не почувствовала. Прошло много лет. Копи-рамист, обнаруженный мной в популярной соцсети, окончательно утвердился в керамическом качестве. Ездит по своим глиняным симпозиумам: КераМАГИЯ, КераМИССИЯ, КераМИСТИКА. Лепит, обжигает, выставляет. Ничто не выдает в нем мальчика, сочинявшего тексты буклетов для чая дилма…
Другой копирайтер, отпрыск дипломатической фамилии, отличался мягким, пуховым обаянием. Был нежен, галантен, похож на Элвиса Пресли и немного на херувима-переростка. Он мне нравился.
Элвис заваривал редкостный чай, со сливками и какой-нибудь гуайявой. Наливал в красивую кружку. Придвигал. Взявшись за ручку, я обнаруживала наклеенный стикер: Наслаждайся!
Угощая нас за утренним кофе копченой курицей или колбасой, несколько ломтей он бережно заворачивал в пищевую пленку: гладкие руки барина, хозяйственность вынужденного холостяка. Говорил: остальное подам за обедом.
От него, забрав дочь, ушла к шефу-экспату красавица-жена.
После чего на маршрутах Элвиса не осталось ни одной хорошенькой киоскёрши, официантки или промоутерши, которую он не завалил. «Вчера я жарил рыбу. А потом я (мечтательно) ... жарил рыбу» - одна из пассий заплыла к нему из созвездия Рыб…
Мудаков, впрочем, тоже хватало, но они у нас не задерживались.
…Короче, я ушла. Запоздало и шумно декларировала свободу и независимость. Спустя время, заскучала. По весёлым коллегам. По коллективным творческим мукам и восторгам, эмоциональному накалу и даже по лютой ревности, призраку и признаку креативного департамента. Необходимость вставать ни свет, ни заря, и, прихорошившись, отправляться в центр, не казалась такой уж мукой…
Ещё я скучала по приличной зарплате.
Мускул жизни разжался, ритм сбился. Пульс замедлился и обмяк. Верней, перенастроился.
Никто не выстукивал мне на секундомере.
Сын закончил 9 классов и резко переменил курс с художественно-графического на биолого-химический. Младшая осваивала домру – инструмент, похожий на сладкоголосую дыньку. В дом вошли ноты, этюды и ступенька гитариста, похожая на миниатюрную гладильную доску.
За лето будущей второкласснице нужно было прорешать от корки до корки задачник Узоровой-Нефёдовой, широко известной пары методистов-карателей.
Этот задачник был иезуитски сконструирован и требовал неусыпного внимания родителя.
Каждый столбик примеров, на странице их было шесть, следовало решать на время. В зависимости от результата в прямоугольнике внизу ставилась оценка, по нынешней моде на толерантность, - в виде улыбающейся, нейтральной или кислой рожицы. Выражение лица зависело от временно’го показателя. 2,5 минуты – блаженный смайл, 3-4 – в нитку сжатый рот, 4-5 и более – углы вниз, уныние, проигрыш, ты дурак.
А для проведения инквизиции требовалось что? – правильно, секундомер. Родителю следовало замерять время и самостоятельно индексировать его в школьную валюту.
- Нужен секундомер! Есть секундомер? – спросила я у домашних.
- Есть! Я знаю, где лежит, - сказала дочка. И принесла – тот самый, на телесной ленточке, с железной пимпочкой.
Мой красный боевой секундомер! Он не потерялся, не ушел в толщу культурного слоя, прирастающего в нашем доме с непостижимой быстротой. Он, оказывается, спокойно лежал в ящике письменного стола, среди зарядок и переходников. Словно б я вчера его там оставила...
Чтоб он выстрелил в конце третьего акта.
Тёплый, стрекочущий, вязнущий на 35, раньше такого за ним не водилось, он, в остальном, нормально работал. Уйдя из рекламы вместе со мной, секундомер оказался на тренерской работе. Пришла пора школьных темпов и величин, на смену стремительным секундам пришли увальни-минуты.
Дочке, быстрой во всем, кроме математики, я подсуживала, убавляла время…
Он стрекотал, дочь строчила, я щёлкала пимпочкой, вот такое трио из Бельвилля.
…Мне казалось, мой красный секундомер очень старый, почти антикварный. А между тем, я и забыла, на белом циферблате имелось изображение олимпийской символики. Т.е. сделан приборчик был к Олимпиаде-80.
Всего-то 35 лет, не зря он застревал на этой отметке.
Помоложе, чем некоторые.
В писательской среде молодыми писателям считались пишущие особи диапазоне от 18 до 35. Когда, двадцатилетняя, я поехала на первый свой литературный фестиваль в Германию, меня это изумляло. Ровно до той поры, пока «молодёжь» и «старцы» не перемешались в результате фестивальных мероприятий и возлияний, и даже люди за 60 попали в этот плавильный котел, и все стали друганами и ровесниками.
На главном фестивальном мероприятии, где выступали русские и немецкие поэты и переводчики, где всё было срежиссировано и регламентировано, читать нужно было ровно 12 минут.
В 1990-м году я ещё не знала, что это время равняется 24-м тридцатисекундникам и 1440-ка эфирным словам, и уложилась без секундомера…