08 декабря 2015 | Цирк "Олимп"+TV № 19 (52), 2015 | Просмотров: 2889 |

Сидя на красивом холме (новый рассказ)

Татьяна Риздвенко

У Дмитрия Липскерова есть рассказ «Секс». Хороший, один из лучших у него. Остальные, при всех достоинствах, какие-то пригламуренные, неуловимо рублёвские. Так и видишь их напечатанными в журнале Vogue, между гороскопом и рецептами. В рубрике (допустим) Любовь под микроскопом.
В рассказе этом описывается как раз секс, от начала до конца. В жанре очеловеченной пошаговой инструкции. Никаких преамбул, предысторий, отступлений, всё строго по делу. «Секс» этот получился у Липскерова ясный и чувственный, а поди-ка напиши что-нибудь чувственное.

…Но что общего у рассказа Дмитрий Липскерова «Секс» и холмом в Константиново, где вы его сейчас вспоминаете? Молча, в одиночестве. Ничего сексуального не происходит, на первый взгляд, да и на второй. Сентябрь, холодно, ветрено. Олитературивая обстоятельства, можно предположить, что множащиеся холмы, сбегающие к Оке, округлы и сексуальны совершенно по-женски. Ерунда! Нет ничего сексуального в этом величественном пейзаже. Много неба, даже слишком. Ока разлеглась в долине петлёй, плавной и ровной, будто снятой с орнамента. Люди, прибывшие сюда впервые, вообще не верят собственным глазам. Пейзаж такой щемяще прекрасный, словно к нему приложил руку Левитан. Да, неизвестное полотно Левитана висит себе на родине Есенина…

Красиво до спазмов.

Но причём тут «Секс»?

Сейчас. Не торопитесь.

Вы, как было уже сказано, сидите на холме. Вы не захватили складного стульчика, его заменяет пенопропиленовая сидушка, в народе такие зовут «поджопниками». Холодно, вы взяли не ту куртку. Нужно было брать пуховик, но вы ехали, вообще-то, в бабье лето. Перчатки вам одолжили. Хорошо, догадались прихватить пачку бумажных носовых платков; хватит их ненадолго.

Перед вами – ближний план – планшет с прикнопленным куском торшона А4. Остановились на вертикальном формате.

На пупырчатом торшоне простым карандашом набросан пейзаж. Петля Оки, долина в этой петле, холмы на переднем плане. Густонаселённое подвижное небо. Повезло, удалось ухватить моторку. В лодке двое: мужик в темном, женщина в красном, будто специально. Под лодкой цветная чернота отражения. Купы на том берегу, характерные, по ним узнается Константиново. Тоненько – стволики.

Раскрыта коробка с акварелью. Ленинградская, бывалая, здесь под видом красочного хаоса царит одному вам понятный порядок; пишете вслепую, не промахиваясь, как опытная машинистка. Пластиковая банка-непроливашка полна. Припасена двухлитровка воды, до Оки скакать по холмам минут семь.

А тут дорога каждая минута…

Поскольку - возбуждение.

Холмы, Ока, небо - перед вами, в вашей пока ещё власти… Неизвестно, кто кого.

Скорей.

…Здесь самое главное – не сорваться и не превратиться в банального кобеля, - пишет про такую минуту Липскеров.

Берёте мягкую беличью кисть. Оцениваете количество солнца, оттенок света. Намешиваете, заливаете  лист слабосолнечным телесно-перламутровым раствором.

Твое первое прикосновение чуть выше лопаток. Кончиком языка, словно пытаешься проткнуть кожу.

У нас всё брутальней. Широкой кистью, размашисто, не жалея воды.
Лист телесно-розов и мокр, на толстой, в оспинах, бумаге стоят лужицы. Сейчас важно не торопиться: акварель захлебнётся, хлынет через край, пойдут дымчатые разводы, не нужно нам этого.
Но и пересушивать не стоит, пусть бумага будет едва влажная, дышащая.
Как там продолжают в «Сексе»?

…по спинке, уделим внимание лопаткам, и вниз. До места соединения ягодиц.

Намёк понят, но мы начнем не с холмов, а с неба. Облаков туда, и побольше… У них светлые нежные поды, невинные, розоватые. Облака изменчивые, текучие: ставишь в его в серёдку неба, переведёшь взгляд на палитру, а оно уже уползло влево…
Среди облаков танцуют, летают белка и колонок.
Облака раскормленные, рыхловатые; им далеко до ягодиц у Липскерова, про которые тот, увлёкшись,  пишет: кожа ягодиц фантастическая! Ни одной неровности, потому что она полчаса ежедневно в душе трёт их жёсткой щеткой…

Тем временем небо зажило, задышало. Вдали видна вышечка телефонная, тоненькая, кружевная. Пляшет на цыпочках, тянется, просится. Поставим тебя, милая, когда подсохнет…

Теперь ты уже весь горишь, словно выдернутый из печи кусок металла… Здесь по Липскерову следует переходить к поцелуям. Дана подробная инструкция: разгорячённому герою трудно доверить такое важно дело.

Тут имеется некоторое расхождение – горя, действительно, творческим возбуждением, физически художник мёрзнет. Руки в перчатках окоченели, из носу льёт. Впрочем, он этого не замечает, сетует только, что работа медленно сохнет. Приходится сдерживать пыл, ждать.

В части сдерживания пыла вновь находим много общего с Липскеровым, герой которого занимается в это время вот чем:
…второй рукой ты мощно переворачиваешь её с живота на спину, отрываешь ото рта и целуешь в глаза, стараясь выпить их небесную синеву, чёрные дыры её зрачков.

Ага, вы тоже заметили? Ну, константиновский, есенинский мотив! Правда, у Есенина «синь сосёт глаза». У Липскерова, напротив,  синева небесная, она же и глазная, выступает пассивной стороной.

О синеве.

Пишем реку. Ока того чисто российского сине-стального, в сливовую сизость, пасмурного оттенка, по которому узнаешь работы братьев Ткачёвых, классиков соцреализма и просто хороших художников.  Над рекой приходится попотеть.  Оттенок трудный, даётся не сразу, палитра в свинцовых кляксах. Приготовив нужный раствор, делаем заливку вертикальным движением кисти.
И, пока в «Сексе»  переходят к целованию груди, в Константиново приступают к ближним холмам.

Здесь – все оттенки осени. Солнце разбрасывает по холмам золотистые коврики, ежеминутно перетаскивая их с места на место. Прохладная лиловая тень подчеркивает объём и упругость холмов, а соскам, столь изящно описанным у Липскерова, уподобим стройные березки.
Картина завязывается, художник горит морожеными щеками и обледенелыми пальцами…

У Липскерова в это время переходят к оральному сексу, описанному с большим мастерством.

Снайперская точность и осторожность понадобятся не только героям таинства, но и художнику. Осторожно, мягкими лессировками пишет он купы на ближних холмах.
Картина разбирается по планам, обретает глубину, перспективу. Это сродни чуду, творимому мастерством или наитием, у кого как. Синяя даль туманится вдали, где и должно. Верблюжьим телом лежит в излучине долина. Деревья на дальнем берегу Оки круглятся и отражаются. Ближние холмы золотятся, река медленно течет, лодка висит на якоре. Небеса ватным, с прорехами, одеялом уходят в перспективу, заботливо укрывая окрестность.
Хорошая спокойная созерцательная минута.

В эти секунды женщина потрясающая, - находим у Липскерова. - Она ни о чём не помнит, голова её пуста, так как в ней любовь, она то и дело пытается заткнуть за ухо прядь пепельных волос, которые все равно не будут её слушаться, падают и падают на обнажённое плечо.

Художник на холме в Константиново, хоть и не может сейчас похвастаться обнажённым плечом,  пепельными или иными прядями – всё упрятано под куртку-шапку-капюшон, не уступает героине рассказа в части блаженной лёгкости и пустоты. Впрочем, пустота эта мнимая, проделана работа вполне себе  интеллектуальная, интуиция тоже не бездействовала… С красным подтекающим носом, ёжащийся на ветру, сжимающий в одной руке кисть, в другой – промокший носовой платок, художник прекрасен, но некому окинуть его восхищённым взором…

Вода в банке, однако, уже серобуромалиновая – заменить. Тряпка для промакивания кистей пятниста, бумажная палитра размокла и уподобилась тряпке.
Сам же художник горит, леденея на ветру, предвкушая самое приятное, долгожданное, заслуженное…

…вы опускаетесь на влажные простыни и соединяетесь так ловко и незаметно, словно привычное колечко на пальчик.
Дальше и её, и твоя голова словно пустые тыквы. Вы издаете звуки, в которых есть и слова...

Белкой-двушкой – прописываем детали, нежную графику. Тонкая, как паутина, как нервная система, она прочна: на ней держатся листья, травы, облака, зацепившиеся за телефонную вышечку, сама вышечка, сочащая в Константиново телефонную связь и слабенький Интернет. Кисть нежно безумствует. Замерзшие пальцы согреваются от собственной грациозности.  
Работа оживает, прозревает.
Дышит.

Здесь происходит то, чего обычно в природе не случается!.. Не бывает, чтобы два могучих вулкана изверглись одновременно. Мгновение в мгновение. А в сексе бывает!

Художник не думает о подобных вещах. В его словаре и слов-то таких нет: тайфуны, цунами. Если, конечно, он не маринист, а вы точно не маринист. Художнику и в голову не придёт, что он и природа вроде как слились в творческом коитусе и что-то такое родили: картину, пейзаж. Художники вообще трудно формулируют, у них вместо языка кисть, а думают они руками.
…Здесь пути героев «Секса» и художника в Константинове расходятся.

Первые лежат «липкие, как мёдом намазанные…»
Долго лежите неразъединённые, просыхаете… И опять она:
- Я люблю тебя!
И ты:
- И я тебя.

Художник в это время собирается.  Негнущимися пальцами  вытряхивает из непроливашки тёмный бульон. Промакивает кисти, протирает палитру. Идти недалеко, работу, ещё влажную, несёт прямо на планшете. По дороге пару раз останавливается, держа на вытянутой руке, откинувшись, смотрит. Кажется, доволен, но не позволяет себе никаких экзальтированных выходок.
Даже не улыбнётся.

Сейчас он придёт к себе (снимает летний домик). С третьего раза попадёт ключом в скважину, пальцы заледенели. Включит обогреватель. Сварит картошки. К картошке – солёные огурцы, исключительные, угостила хозяйка.   
Ещё пару раз, пока булькает на плите, глянет на пейзаж. Кажется, получилось. Физиономия красная, обожженная ветром,  довольная. Глаза синие, насосались Оки, неба.

Вечером, часов в шесть, снова засобирается. Пойдет на закат. Неохота выходить, разомлев от картошки, из прогревшегося, с запотевшими окнами домика, но надо. Света останется на час-полтора, дописывать будет в сумерках, вернётся в темноте.
Второй подход…

Двое, у Липскерова - смогли бы?

Место присмотрел ещё утром. Пишет гигантскую иву и тающий в сумерках храм Казанской Божьей матери,  схваченный по подолу красным заборчиком. Тонущее в Оке солнце из-за спины будет плескать остатками малинового золота.
Ну, вы поняли…

Вот, в общем-то, и весь секс.
Так это не секс, это любовь.
Любовь?... Гм. Не думал об этом… Чёрт его знает, может и любовь.

А ЭТО, в Константиново, - как правильно назвать?
Через Э: Этюды? ПленЭр?
Может, вдохновение?!

А, называйте, как хотите...  Художник любит не языком, не ушами.
Глазами и кистями.