25 апреля 2015 | "Цирк "Олимп"+TV №17 (50), 2015 | Просмотров: 2280 |
Арии для безголосых
С Александром Мильштейном беседует Юрий Соломко
(Интервью было взято 10 октября 2014 года)
Ю.С. Мне показалось, что, вышедшая этой весной в московском «ОГИ» и уже успевшая войти в длинный список премии «Нос», «Параллельная акция» была написана прежде всего из потребности наладить со своим читателем (насколько это, в принципе, возможно) диалог. В чем-то объясниться, в чем-то погневаться. В общем, проговорить то, что невозможно проговорить в строго литературном тексте. Но, будучи знакомым с предыдущими Вашими книгами, подозреваю, что заблуждаюсь ...
А.М. Я не знаю. Единственное, что могу сказать: не «погневаться». Иногда там есть обращения напрямую – то к читателю, то к метачитателю, а то и просто к мечтателю, в этом смысле – диалог (мысленный)... Но без гнева.
Ю.С. Когда читаю Ваши произведения, у меня частенько мелькает мысль, что Вы — не писатель, а скорее шаман. В том смысле, что имеете дело не так с буквами и словами, как со стихией языка, с иррациональной силой. Как на самом деле устроено Ваше взаимодействие с текстом (языком)?
А.М. Когда вышла моя первая книга, была потом статья о ней, в чём-то созвучная вашей мысли, её написал Илья Миллер в журнале „Penthouse“, там что-то было о «новой эзотерике» как раз в связи с буквами и словами в моих текстах... А так вообще, я опять-таки не знаю, что тут могу сказать помимо того, что написал в шести книгах... Действительно, после первой, где я взвешивал каждое слово на предмет, не лишнее ли оно, я стал писать по-другому, что неизбежно привело к потере каких-то старых читателей и приобретению новых, в частности, и в Харькове... Но это скорее исключения, большинство моих читателй не только простили мне метаморфозы, но их приветствовали. Другое дело, что написав несколько книг «по новому», мне захотелось вернуться обратно – к первым рассказам, их лаконизму, эллипсоидам и т. д. , но не получается, не могу заново впасть в ту же простоту – пока что не выходит.
Ю.С. Согласитесь ли с утверждением, что Ваш отъезд из Украины в начале 90-х — вполне себе место сдвига Вашей писательской «точки сборки», фактор, словно бы давший дополнительное ускорение развитию особенностей Вашего авторского стиля?
А.М. Конечно, соглашусь. При этом я не могу знать, какое было бы ускорение, или наоборот торможение, если бы я не уехал. И всё-таки первая книга была в большой мере написана в Харькове, в Мюнхене я уже перерабатывал только те истории, сокращал. Кроме того, я раньше, в начале и середине двухтысячных, часто ездил в Харьков, проводил там месяцы, было ощущение, что я живу и там и здесь, а когда я был в Харькове вообще не было ощущения, что я уезжал. Теперь уже так не получается, но последнее из перечисленных ощущений я всё равно то и дело испытываю. И это по-прежнему придаёт дополнительный импульс письму. В то же время я чувствую, что попал в невыгодное для писателя положение: материал для ваяния естественно собирается из того, что тебя окружает, а при этом читать твои произведения это окружение не может, потому что не знает твоего языка, и даже если переводят, немецкому читателю, конечно, интереснее читать переводы с другого языка романов, в которых действие происходит не в Германии, а в другой стране... Ну, это такие проблемы, к которым я привык и осбенно не заморачиваюсь, примерно с их описания начинается «Параллельная акция», которую вы в общем правильно назвали нелитературной попыткой контакта с воображаемым читателем, а меня потом ещё и не писателем... Я вот, отвечая вчера вечером сразу, как получил ваши вопросы (с утра решил глянуть на них ещё раз и что-то дополнить), думал было спросить, это комплимент или приговор? Но не спросил, проехали, да и сейчас это скорее в шутку, у нас же не диалог, насколько я понимаю... а так бы спросил, смайл.
Ю.С. Ваши литературные темы и способ письма (за некоторым исключением), как мне кажется, свидетельствуют о том, что Вы западноевропейский писатель, а не скажем, харьковский, украинский или, допустим, по языковому признаку — русский. Что сами думаете на этот счет?
А.М. Я сам думаю вот что... Есть определённые техники, или лучше сказать, «прозаические просодии», если это не оксюморон, которые в данный момент иногда ассоциируются с «западным письмом». Да, при всём его немыслимом многообразии, есть некоторые авторы, чей голос ни с кем не спутаешь, и есть... как бы сказать помягче, не эпигоны, нет... Ну, вот как влияние Бродского на всю русскую поэзию последовавшую за ним, я думаю, вы понимаете... Это Зебальд, это Томас Бернхард... Вот мне кажется, что этого я избежал, что у моей прозы нет заёмных интонаций, может быть, благодаря моей неакадемичности, может быть, просто, благодаря плохому музыкальному слуху (а иначе пошёл бы в музыканты, конечно), я пою свои арии для безголосых, которые, по крайней мере, не вызывают в памяти после нескольких нот, определённые образцы. Очень может быть, что всё не так, я ведь говорю то, что, по идее, мне не видно, как своих ушей, или как «бревно в своём глазу» – в отличие от интонаций у некоторых других писателей, которые считаются русскими и западноевропейскими одновременно.
Ю.С. В Ваших произведениях весьма отчетливо проглядывают контуры современной действительности, где границы между различными мирами (реальностями) едва ощутимы, мерцают. Если говорить о собственной повседневной жизни, настораживает ли Вас тенденция к такому вот размыванию границ между реальностями, многие из которых не так давно были достаточно жестко разнесены? Если да, то в чем конкретно видите опасность такого положения вещей?
А.М. Нет, не вижу. «Мир это всё что имеет место», как писал Витгенштейн, только и всего.
Ю.С. Взаимодействуете ли с немецкой литературной средой, или общение со своими коллегами и читателями случается, как правило, когда приезжаете в Харьков, в Москву и т.д.?
А.М. Пожалуй, ни то, ни другое. Я мало общаюсь с немецкими писателями, скорее, с культуртрегерами, с писателями же очень эпизодически. Что касается Харькова и Москвы – последний раз был в обоих этих городах в 2008-м. Но я общаюсь, конечно, с писателями в сети, из разных городов – Харьков, Москва, Лондон, Тель-Авив и т. д.
Ю.С. Если не ошибаюсь, среди Ваших друзей и добрых знакомых всегда было много художников. Литераторов и представителей другого рода занятий — значительно меньше. Как сами объясняете себе этот момент?
А.М. Это самый сложный вопрос. У вас не сетевое издание, так бы я дал ссылку на свою беседу с Дмитрием Бавильским на Часкоре, в которой я об этом всё сказал – как мне казалось... И собеседник ещё добавил... За исключением того, что я недооценил эффект вот этого «с кем поведёшься»... Дело в том, что два года назад я начал рисовать. Вдруг. С тех пор я нарисовал практически все свои книги. «Автоиллюстрации». Куда это девать, к чему это, зачем – я не знаю, но вот рисуются и что ты тут будешь делать, может быть, это пройдёт. Если не пройдёт, то я не знаю, как это повлияет, может быть, начну больше общаться как раз с писателями, а не с художниками. Шутки-шутками, но пока вот они продолжают возникать, эти лубки, в основном это сценки из произведений, и к последним написанным мной и ещё не опубликованным, и к тем, что давно уже вышли – к каждой моей книге возник такой альбом. В «Союзе писателей», в прошлом номере, вышла повесть «Эстафета поколений», которая стала потом главой романа «Аналоговые машины». В ней описан был такой курьёзный случай, когда человек случайно стал художником на время из-за картины, которая на самом деле была паттерном, сложившимся из росчерков авторучек, которые годами расписывал на картонке его дед. Когда я это писал, я ещё не рисовал, иначе я бы, конечно, не написал всё это. Насколько похоже и на сколько времени я вошёл в роль своего персонажа, я не знаю, но пока такой вот курьёз, наскальная живопись в цифровой пешере – я рисую этакий лоу-фай мышкой в «пэйнте» хотя недавно попробовал и шариковую ручку, что опять-таки напомнило мне «Эстафету поколений».
Ю.С. Вы, скорее, аполитичны, как я понимаю, к тому же живете вне Украины более 20-ти лет. Признаться для меня, тем интереснее, как Вы оцениваете события последних десяти месяцев в нашей стране? И уж простите, что по этому поводу чувствуете?
А.М. 19 лет. Можно я в качестве ответа просто скопирую сюда свой последний пост, или статус, как это называется в фейсбуке? Вот он:
Alexander Milstein
Пару лет лет назад я пошёл на один литературный вечер в Literaturhaus, потому что его вёл мой приятель, он меня и позвал, а выступал один довольно известный русский писатель. В частности писатель сказал такую вещь: «Понимаете, все маленькие народы обидчивы. Вот если подойти к русскому и сказать, что все русские мудаки, или к немцу и сказать, что все немцы мудаки, ну он пожмёт плечами, усмехнётя, да и только... Но вот если это сказать грузину, или осетину, или украинцу... То реакция будет совсем другая». Потом мы пошли вместе в Хофбройхауз и после какой-то кружки я вдруг вспомнил это его высказывание и спросил: «Скажите, а почему вы назвали украинцев маленьким народом?» «Ну а сколько тех украинцев?» - спросил столичный писатель, имеющий, как минимум, два образования, включая юридическое. «45 миллионов» - сказал я. «Что?!» - и без того круглые глаза писателя полезли на лоб. «Не может быть!» Мой приятель и мой однофамилец, которые тоже там были, подтвердили. Новость произвела на писателя сильное впечатление: на протяжении вечера он несколько раз поворачивал голову к жене и говорил: «Представляешь, хохлов оказывается 40 миллионов! Офигеть» Потом в фейсбуке он написал пост, но не о маленьком народе, а о малом, впрочем, он обходился без эвфемизмов и писал, что де евреи в Мюнхене любят ходить в Хофбройхауз, чтобы показать: а вот! Но я не об этом... Читая через два года его зажигательные посты-статусы-призывы к войне, в которых он ругал своего любимого президента только когда тот давал, с его точки зрения, слабину, и снова звал призывал начать наконец полномасштабную войну... так что не выдерживали какие-то его френды и писали ему в комментах, что типа вот сам бы взял и пошёл воевать, а так, сидя на диване...Ну, понятно. На что писатель отвечал, что вояка он слабый, может разве что суп варить на всю роту, но если родина скажет, то и он пойдёт воевать с кухонным ножом наперевес, «буду резать, буду бить...» - в таком духе, довольно воинственно. Прочитав, я думал было спросить его, помнит ли он ещё, сколько всего украинцев, но не стал этого делать, как-то ещё вчера... было не до шуток.
Ю.С. Один из Ваших персонажей, силясь определить, что для него пространство Крыма, спрашивает себя: «Место силы? Точка сборки?». Хочется «вернуть» этот вопрос Вам, попросив взглянуть в этом разрезе не только на полуостров, но и в целом на землю, которую ощущаете Родиной.
А.М. Я точно не помню сейчас... но мне кажется, что он там это думает ( в романе «Серпантин») не о Крыме в целом, а о каком-то конкретном пятачке побережья, где-то около Фороса. Да и то иронически... Но неважно. Вы уже употребили это словосочетание в другом вопросе, и там оно относилось не к Крыму, а к чему-то более общему. Так или иначе, с Крымом у меня связано многое, конечно. С трёх лет каждый год меня туда возили родители, лет десять так продолжалось, потом правда мы стали ездить на Кавказ. Но потом я сам стал ездить в Крым, а потом возил уже своего сына с двух лет каждый год, в общем, это почти такая же родина была, как и Харьков. Теперь её нет, отрезали. Я не знаю, вернётся ли Крым в Украину, я об этом сейчас не думаю, ещё вчера было страшно за Харьков. С тех пор, как приоткрылись эти ворота ада, я не видел ни одного фильма. Книги ещё как-то читаю, а вот фильмы не могу смотреть, переключаюсь через пять минут на новости из Украины, на «стрим», и ничего тут пока не поделаешь. Кажется, что ворота как-то со скрипом, медленно, но закрываются. Но пусть захлопнутся совсем, а потом уже будем думать, что это был за скрымтыным, и где мы теперь все, и кто мы, после всего что было. Пусть сначала закроются.