04 декабря 2013 | "Цирк "Олимп"+TV №11 (44), 2014 | Просмотров: 3468 |
«… за вечные млечные гречные муки»: о новой книге Алексея Колчева (послесловие от издателя)
Виталий Лехциер
В этом году у поэта Алексея Колчева уже вышли «две первых», как сказано в одной из рецензий, книги стихов «Частный случай» (Шупашкар, «Free poetry») и «Несовершенный вид» (Нижний Новгород, ГЦСИ «Арсенал»). «Лубок к родине» – его третья книга. Дело, видимо, не только в том, что стихов у Колчева поднакопилось (поэту под сорок), и вот теперь они, написанные в разное время, опубликованы в отдельных книжках, вышедших буквально друг за другом, создавая любопытный эффект синхронии там, где по идее должна быть просматриваема эволюция индивидуальной поэтики автора. Дело еще и в том, что само явление «поэзия Алексея Колчева» стало настолько очевидным, что на него буквально возник спрос – не только у издателей, но я уверен, что и читатели этой книги оценят ее по достоинству. Востребованность эта, на мой взгляд, связана с уникальными чертами поэзии Колчева, добытыми им в результате синтеза целого ряда поэтических традиций, от малых фольклорных жанров до лианозовского конкретизма, от высокой романтической поэтики модернизма и обэриутского иронического абсурдизма до критической концептуалистской деконструкции языкового (смыслового) штампа. Но это такой синтез, который явился основой совершенно нового качества поэзии.
Новость эту трудно ухватить в понятии, но если попытаться ее хотя бы как-то описать, прекрасно понимая, что дело это совершенно неблагодарное, то можно зафиксировать ощущение неожиданной и пронзительной сложности от стихов Колчева. Есть сложность ожидаемая – исключительно интеллектуальная, когнитивная, картезианская и, понятно, как достигаемая. Адресована она нашим абстрактно-комбинаторно-когнитивным способностям. А здесь, в поэзии Колчева, все иначе. Здесь сознание и тело работают вместе. Здесь включены в игру и res cogitans и res extensa, и вездесущая познающая мысль, и аффекты тленной, бренной, испытывающей боль плоти, или эффекты значения и эффекты присутствия:
о моль платяная о тлен плотяной
панический или влаченский
сминает простынку мой ключик со мной
так что же с тобою случевский
Поэзия Колчева основана на социальной чуткости, ответственности и в то же время она невероятно лирична, в этой книге сполна явлена ее песенная основа – вальсы, романсы, куплеты, песенки, «всё прах и тлен лили марлен /всё только прах и тлен». Она интимно-гражданственна и вместе с тем опосредована различными раешными, былинными и другими «лубочными» стилизациями, о чем манифестирует уже само название книги. Это поэзия филолога, она насквозь литературна и филологична, практически тотально интертекстуальна, автор щедро приобщает нас к своему «кругу чтения», – и в то же время она совершенно анархична и раскрепощена, начинается с любого места, в любой бытовой и языковой ситуации. Время от времени она совершает редукцию всякой литературности, чтобы вернуться к простой фактичности, нарочитой прямоте, призванной вытеснить подспудную ироническую интонацию:
мне некуда деть усталость
как некуда деть глаза…
вот родина вот берёзки
вот домик с кирпичной трубой
бредёт мужичок нерезкий
спортивный костюм голубой
он русский? конечно русский
сражённый своей судьбой…
Однако и подобные рисковые прямые и меланхоличные констатации, отсылающие к русской поэзии первой волны эмиграции, все равно оборачиваются самозабвенным срывом в черную языковую дыру, откуда, как из цилиндра фокусника, начинают появляться бесконечные реальные и фантомные персонажи-идентичности, культурные герои мира после всемирного потопа:
вот царь царей вот зверь зверей
а вот арап а вот еврей
а вот гарсон а вот масон
а вот его масонка
а вот бергсон а вот бессон
тяжка его мошонка
Поэзия Колчева одновременно брутальна, жестка, даже жутковата и одновременно возвышенна. Она искренне этична в своем сочувствии к «полуголым старикам на вокзале» и «базарным гамлетам», в своей непроходящей печали по поводу «немеренного зла» «на бесчастной / бесчестной / на бедной земле», но при этом замешана на каком-то отчаянном эстетизме, фатальной трагической красоте и связанной с ней иронии:
здравствуй здравствуй до свиданья
сыр моржовый милый мой
там в провале мирозданья
соловей свистит немой
соловей свистит немой
между музыкой и тьмой
между вологдой и тотьмой
между кичкой и кормой.
Эти строфы вызывают в памяти «Послание Л.С. Рубинштейну» Тимура Кибирова, но вместе с тем они созданы как бы безоглядно, в другой ситуации, видимо, еще более тупиковой, и мотив здесь, как кажется, более серьезен. «Свистящий немой соловей» – образ поэта, который понимает не «только то что нельзя рассказать», но и что в принципе «мир / в котором / мы живем/ нельзя описать…», что «мир / неописуем / ни одним рукосуем». Его нельзя описать, о нем нельзя рассказать, но можно дать ему самому сказаться. Отсюда у поэта постоянно говорит за себя чья-то чужая речь, «языкастая улица», отсюда и авторское почтение к жанровому разнообразию поэтической речи (он не пренебрегает никакими поэтическими средствами), к языковой игре как таковой, в которой и благодаря которой он достигает нужных ему целей:
случевский ключевский случилось ли что
иначе сказать приключилось…
Генеративные возможности языка отвечают настоящему экзистенциальному переживанию, «иначе сказать» невозможно…
Алексей Колчев. Стихи из книги «Лубок к Родине»