22 октября 2013 | "Цирк "Олимп"+TV №10 (43), 2013 | Просмотров: 2673 |
Недостаточное согласие. Рецензия на книгу стихов Анны Голубковой "Мизантропия" (Мадрид, 2013)
Александр Уланов
Подробнее об авторе
Голубкова Анна. Мизантропия. Ediciones del Hebreo Errante. Мадрид, 2013. - 64 с.
«аккуратные ряды автозаков / блеск щитов и дубинок / и надо всем этим – господь бог / со своим небесным омоном / настоятельно требующий исполнения / спущенной сверху конституции» (52). Ненависть – естественная реакция живого человека на это. «а ты главное не волнуйся / и не думай – / этого от тебя не требуется / работай и рожай детей / и непременно потрудись сдохнуть / ровно по достижению пенсионного возраста / именно такие железные люди / нужны нашему государству» (56) – впрочем, как и любому другому государству. Ужас жизни современного интеллектуала, вынужденного работать в офисе, где его способности используются на сотую долю, а свободы не намного больше, чем у негра на плантации. В постоянстве рутины «наступило новое утро / так похожее / на вчерашнее / завтра снова то же самое» (8). Мерзкая необходимость на работе постоянно притворяться, «всегда улыбаться даже если зубы сводит / от собственной эффективности» (49). Рутина проникает и вглубь. Человек осознает, что вместо СМС, которые он стирает, появятся новые, но они будут точно такими же (16) – а ведь это не только попытки договориться о встрече, но и мысли, и «нежные послания». Жизнь действительно утекает сквозь пальцы (10).
Сидеть тише и проще, чтобы тебя все полюбили – не годится, но и героизм изгоя не подходит, «оппозиция тухлятина/кровь не функционирует, т.е. приобретает совсем другое значение: напившись свежей крови (из перерезанного горла?), лирический герой сам становится «падалью»» (47). Скорее – жесткое и спокойное ощущение себя чужим, которому не нужно стандартное и безликое светлое будущее потребления, национальной идеи, власти, или еще чего-то не человеческого. Спокойная взрослость – как бы ни были прекрасны воспоминания о детстве, возвращаться туда не стоит. Все это понятно и очень близко. Но именно понятность и близость приводят к вопросу: а стихи ли это? Один цикл в книге так и называется «Поэтический дневник» (53). Второе слово здесь кажется исчерпывающим и отменяющим первое.
Да, если робот перестает подчиняться предписанному порядку и иерархии, поступает нелогично – он становится человеком (24). В подтексте понятно, что, наоборот, человек, живущий по предписанному – скорее робот, чем человек. «рождение учеба работа / воспроизведение некоторого количества / биороботов / и опять работа работа работа». Но это ясно. «биороботы идеальные потребители / они верят в рекламу в гуманистические идеалы / в совершенство нашей избирательной системы / биороботы расширяют горизонты / биороботы постоянно улучшают планету / благодаря этому мир становится все лучше и лучше» (42). Собственно, это очень старая романтическая ирония над обывателем. Обыватель от этого никуда не делся, да и иронизирующему мало что прибавилось, он и так знал, что он старается быть другим. Причем автор книги чувствует, что эти проповеди не слишком новы и не слишком полезны, делая к строкам «удавись за копейку / ведь нет ничего важнее / денежных знаков – рублей, долларов, фунтов» (48) примечание о том, что «это стихотворение в качестве проповеди мог бы произнести странствующий средневековый проповедник из нищенствующего ордена»). Зачем тогда повторять? «свобода, свобода, свобода / а между тем без нее нельзя» (57) – это очевидно тому, кто стремится жить в свободе, и бесполезно объяснять тому, для кого она – непереносимое бремя.
«мы живем в мире / распадающемся каждую секунду / где нет ничего прочного / где даже «я» отнято у человека» (29). Да, мир постоянно разрушается и распадается (впрочем, превращаясь при этом во что-то еще), но именно взгляд человека, его речь способны на мгновение соединить предметы и события. Это трудно, это не под силу обычному взгляду и языку, но это означает только то, что их использование в стихотворении бесполезно. И именно индивидуальность речи – одно из того, что все-таки не позволяет окончательно отнять «я» у человека (хотя угроза этого существует постоянно). Язык позволяет коснуться сложности: «в слове не-жность заложено отрицание / отрицание возможности прикосновения» (12). Оказывается, что нежность – не только близость, для нее необходима и дистанция. Но далее опять очевидное: «я похожа на такой нежный кактус / покрытый ядовитыми колючками» (12). Да, конечно, личности необходима защита от социального мира… Но если язык не развивается, он регрессирует к клише. «Безмерность одиночества» или «безграничность обманутого доверия» (38).
А клише в языке – это клише в сознании. Что ведет к уступкам тому миру, которому человек стремится противостоять. «но все-таки сманили / заставили променять / прекрасное ничто / великолепную пустоту / на потные толпы / фальшивые улыбки / погоню за ненужным счастьем / а ведь на моем острове / не было ничего лишнего…» (20). Человек пытается свалить ответственность на других – «сманили». Можно было и не сманиваться. Но только «великолепная пустота», где «ничего лишнего» - не менее непригодна для жизни, не менее ограничена (хотя и по-другому), чем мир фальшивых улыбок. Часты в книге мотивы усталости, сухости. Стремление спрятаться. Так, чтобы никого рядом, деревянная веранда, падающие яблоки, компьютер, чай (22); «буду жить тихо / сидеть вечерами дома» (28); «не писать писем и никому не звонить / и так всячески хранить и оберегать свое / уютное частное пространство» (53). Это тоже понятно – каждый порой так устает, что пальцем двинуть нет сил. Но долго прятаться нельзя. В книге город ощущается лишь как заслуживающий уничтожения (18) – но весь мир не может лежать во зле, в нем есть живые места, к которым – искать путь. А усредненная речь не дает возможности пробиться к предметам, получить их помощь. Дождь вызывает лишь «удивление по поводу собственной предметности / как будто состоишь не только из цепочки умозаключений / но еще из кожи, костей и мускулов / дополнительное предметное бытие / странно и тошнотворно» (54).
«да по всем счетам уплачено / да вот она – свобода / и невыносимая легкость бытия» (25). Но это лишь иллюзия, по всем счетам уплатить невозможно, да и свобода – не только свобода от счетов, она гораздо сложнее. Человек – это и есть «все, что им было подумано, / все, что им было почувствовано» (46). Если считать это отъемлемым, снимаемым перед сном – то действительно покажется, что «самое последнее – / вера в доброго дядю, / который придет и спасет» (46). И арифметика не спасет. Героиня Голубковой мучается от того, что в современном городе слишком много людей («Мизантропический блюз», 59), но в гомеровской Греции их было многократно меньше, а греки тоже считали, что их слишком много, и Троянскую войну боги устроили для убавления. Если люди уподобляются роботам, их всегда будет слишком много. Но с другой стороны, среди них всегда будут идущие против течения. Их и искать, не надеясь на быстрый результат.
Сложность литературы не нужна ради сложности, она неизбежна из-за сложности мира. Имеет ли смысл излагать свой опыт стандартным языком? Человек ничего нового для себя при этом изложении не увидит, только перелагая уже имеющееся содержание. А попытки увидеть новые связи, посмотреть на вопрос с нескольких сторон, неизбежно ведут к сложному тексту, причем все более и более сложному. Язык в его непрямолинейности, многозначности – очень мощное средство видеть и понимать, мощное средство индивидуализации. Человек растет, пытаясь понять. Если что-то слишком понятно, оно уже есть в нем. Массовая культура – большой поддакиватель, объединитель и успокаиватель, но именно ее миру и намерена противостоять героиня Голубковой?
Терапевтические цели, проговаривание травмы, чтобы сделать ее приемлемой, тоже кажутся недостаточными – хотелось бы не выживать, а жить.
Разумеется, ничего не даст, кроме недолгого интереса простой игры, и растрата стиля, применение усложненной формы для выражения вполне очевидного содержания.
«холодно / очень холодно / и неспокойно» (13) – да, интересная жизнь нервная, и с этим ничего не поделать. У Анны Голубковой есть много иных, плодотворных дел – литературный журнал «Абзац», электронный научный журнал «Полилог», критические статьи и рецензии. Вот они, осуществляемые с энергией и честностью, и поддерживают ее в «адище города» (название предыдущей книги Голубковой). Ее стихам это вряд ли было бы под силу.