12 августа 2012 | Просмотров: 3564 |

Последние тексты

Сергей Лейбград

Подробнее об авторе

 

* * *
Вкус чечевицы чеченского глада,
возглас Ревекки, Иаков, Исав.
Тело твоё сохраню от распада,
кодом двоичным его записав.

Жалость, зависимость, боль, оголтелость.
Совесть лишь слово, а слово враньё.
Жалкое, нежное, голое тело,
тело твоё, только тело твоё.

Снежный песок, как засохшее млеко,
сыпь, аллергия, не вздрагивай, спи.
Это Берлин довоенного века,
номер концлагерный, адрес айпи.

Котик Летаев и Валя Катаев,
Сева Некрасов и Гена Айги.
После всего непременно растает,
после всего непременно светает,
только, как прежде, не видно ни зги.

Женщина вяжет мне свитер бескрайний,
я утонуть в этой шерсти могу.
Эрих, Мария, Марина и Райнер
с берега Волги, как пепел в пургу.

Это Самара эпохи подлога,
это подводная лодка в степи.
Блог закрывается с первого слога,
номер концлагерный, адрес айпи.

После всего, - говоришь ты, - светает,
видятся истина и естество.
После всего ничего не бывает,
после всего.

 

* * *
Тает тело, как снег, обнажая бессмертную душу,
как загаженный двор.
Я здесь вор до сих пор,
потому что и вижу, и слышу,
потому что дышу, потому что остывшую нишу
согреваю комками чужих и случайных существ.
Вот опять снегопад, как сорочка струится ночная,
и усну, и проснусь, и очнусь от собачьего лая,
но ни звука окрест.

Ты уже не простишь, не простудишься и не простишься.
Дай два слова сказать, дай извлечь мне хотя бы двустишье
для несбывшихся встреч...
Жизнь не стоила свеч. Понимаешь ты? Не понимаю.
Безответная тварь, драгоценная, глухонемая,
жизнь не стоила свеч.
Кто-то спичку зажег. И задул, удивясь безобразью -
это плоская вещь, отягченная сотовой связью,
как бессвязная речь.

 

* * *
Тягучий душный мертвый запах слов
берберова князь курбский граф уваров
но больше нет орловских скакунов
волков тамбовских курских соловьёв
сирот казанских тульских самоваров
каналов петербургских и платков
пуховых непременно оренбургских
нет кружев вологодских и трусов
и оптинских соломенных сторожек
владимирских централов и лесов
суровых брянских
муромских дорожек
нет галстуков столыпинских и мест
рассеянья нет вяземких анучек
и девушек самарских самых лучших
за вычетом ивановских невест
и холостых саратовских парней

мы волосы мы листья без корней
мы осень мы сухого листопада
молекулы мы атомы распада
инфляция блуждающих огней
мы похоти испорченные знаки
мы нежная субстанция стыда.
Но подожди до страшного суда
меня судить и от обиды плакать...

 

* * *
Кто был ничем, тот всем изрядно стал
корявой костью в горле. Нет базара.
Есть Татарстан и есть Башкортостан,
чувашский стан, а также есть Самара -
мордовский стан степного ремесла,
хазарская душа левобережья,
верблюдица, вскормившая осла,
лебяжий пух и грация медвежья,
миграция афганских косяков
и босяков до самых Васюков.

Слезится глаз и чешется рука.
И тешится Самарская Лука
в петле реки. Река зовётся Волгой,
не отзываясь. Облик твой оболган.
Ты рождена затем, чтобы рожать,
а я здесь только воздух для узора.
Мне скоро будет нечего терять,
давно я жду, когда же это скоро
наступит, и теряю, и теряю.

Осиный рой жужжит среди осин
и сосен. Продвигается по краю
на край земли последний бедуин.
Люби меня, ведь я такой один,
один такой без рясы и без расы,
избранник твой, любовник твой и сын,
безумный одуванчик седовласый...

 

* * *
...Но по ночам всплывает тут и там
в империи рунета Мандельштам.
Он светится болезнью лучевой
и, как бурлак, играет бечевой.

Блажен сей посетитель роковых
минут во время матчей стыковых.
Мне стыдно в избирательных кустах
с облаткой на прокуренных устах.
Я оцифрован. Мой формат ави.
Я прихожанин срама на крови.

Мне стыдно, я сгораю от стыда,
как подсудимый низшего суда,
как вероломный чувственный старик,
что смехом обволакивает крик.
И лижет снег, и слышит скрип саней.
Дана мне совесть. Что мне делать с ней?

 

* * *
И зной, и гной. Провиниция в июле.
И легкие, как гири, в духоте.
И чад, и пот, как будто я в кастрюле,
оставленной на газовой плите.

Обрыдли мне скопцы и самодержцы.
Душа пуста, гуляю с ней на все.
Мы разминулись, словно конькобежцы,
на вираже Московского шоссе.
На выезде треклятом из Самары,
где ни врагов не встретишь, ни друзей.
Инспекторы стоят, как самовары,
с помойки принесенные в музей.

Но жизнь моя, похожая на детство,
на бегство из больниц и лагерей.
Но звукоряд, но строй, но буквоедство,
но слёзы на полях календарей...

 

* * *
Я здесь случайно. Я здесь для вида.
Меня играет чужая свита
в ансамбле песни царя Давида,
а также пляски святого Вита.

Привит от оспы, но не от спама,
меня расстроить не очень сложно.
И всё, что помню, твержу на память.
И всё, что тлеет, курю безбожно.

Довольно кофе и хватит чая.
Не страсть так старость. Не пыль так пепел.
В здоровом теле, души не чая,
чулок твой длинный ласкаю, Пеппи.

 

* * *
Зырян благодарю за озаренье
заранее, поскольку оперенье
тепла уже не держит ни черта,
и пар уже струится изо рта.
Вот так приходят смерть и вдохновенье,
вот так в ночи к автобусным дверям
подходит Пермь, и я встаю в ознобе
от зноя непосильного зверям
и детям, задохнувшимся в утробе.
Но ё-моё, но воля не моя,
герой войны гражданской - это я,
скелет в шкафу, любовник в гардеробе...

 

* * *
Рай на зоне. Иосиф Виссарионович Кобзон.
Камасутра стрелецкой козни.

 

* * *
Эзопов труд. Сизифов язык.
Алиса в стране дураков.
Шарик Булгакова. Фломастер из маргарина.

 

* * *
Клевета спасёт мир

 

* * *
О, этот великий и могучий русский язык!
Язык, без которого меня нет и никогда уже не будет.
Как мне спасти тебя, как мне спасти себя?!
Никак…

 

* * *
Слово не воробей? А что? А кто?
Слово, сказано вам, не воробей!
Не вылетит – не поймаешь…

 

* * *
Православный сталинизм.
Расстреляны Гекас Папандопулос и Моисей Менахем.
Несть ни эллина, ни иудея.

 

* * *
Солист панк-группы «Новый завет» некто Иисус Христос
устроил серию панк-молебнов в столице, чем жестоко и цинично
оскорбил чувства верующих, подорвал вековые устои и спровоцировал
экстремистскую ситуацию в Империи, будущие религиозные войны
и террористические акты. Одна из акций группы арт-провокатора прошла
в великом Храме и называлась «Аве Отче, торгующих из Храма прогони».
Прокуратор заявил, что он «умывает руки» и полностью доверяет отделенному
от других оливковых ветвей власти независимому суду…