Невозможность невозможности
Сергей Лейбград
Постмодернизм сначала отчаянно, а потом и совершенно безнаказанно был высказыванием в ситуации невозможности высказывания. Нынешнее время (художественное и не только) я бы обозначил еще более претенциозным термином «Постмодерн-2». А собственное самочувствие - как невозможность невозможности. Деконструкция пафоса, эпоса и автора рождает лирику, хотя бы в виде эксперимента на самом себе. Постмодернизм не изжит и изжит быть не мог. На смену оригинальным авторам постмодернистского, «другого» искусства пришёл поп-постмодернизм. На уровне собственного индивидуального сознания я испытываю необходимость деконструкции деконструкции. В тотальном пространстве тотальных проектов неизбежен личный художественный жест (по возможности вменяемый, то есть не забывший концептуалистской десакрализации), если высказывание по-прежнему невозможно. Ибо от «сурковского» слова «проект» тошнит, ведь за ним всегда массоидная технология, конъюнктурная предопределенность, заданность, манипуляция… Пора воссоздавать новое значение разоблаченного «проекта»…
В этом мире, в мире общественно-политической профанации и популярной симуляции, жить невозможно. Только так можно и жить. Когда лирическое высказывание окончательно и бесповоротно скомпрометировано – только оно и способно прорваться в реальность, сигнализировать о существе, сущности и существовании. Только оно и может сегодня претендовать на универсальность. Ибо язык, текст, биометафора, поглощенные безразличным контекстом и гипертекстом, могут воплощаться и развоплощаться в исключительно биографической и персонализированной системе знаков. Лишь в этом измерении возможен сеанс реанимации почти абсолютно дискредитированных субстанций – присутствия и отсутствия, участия и смысла, совести и вкуса, культуры и жизни, смерти и страсти, истории и биографии.
Настоящий портал для меня в этой ситуации в крайнем своём пределе – попытка сигнала о том, что я, персонаж и пациент русского 21 века, ещё скорее жив, чем…
«Цирк «Олимп», может быть, самое поспешное и самое лучшее, что я сделал в этой жизни. Ирреальная Самара на короткий миг возомнила себя центром литературно-художественной вселенной. Отдельное спасибо моим циркоолимпийским приятелям и соратникам. Отдельное спасибо Геннадию Айги, Всеволоду Некрасову, Александру Макарову-Кроткову, Льву Рубинштейну, Михаилу Айзенбергу, Генриху Сапгиру, Татьяне Риздвенко, Дмитрию Воденникову, Александру Ожиганову, Виктору Кривулину, Юхану Эбергу, Ежи Чеху… Но повторить свою жизнь (а это была именно индивидуальная моя жизнь, столкнувшая и связавшая меня с другими не номинативными, а реальными человеческими судьбами и стратегиями) было бы бессмысленно, безнадежно, смешно и наивно.
Что ж, значит, это стоит попробовать. Пошевелить губами на фоне аморальной, гламурно-лубочной политической невменяемости, предельная отвратительность которой становится беспредельной. В радиоактивной зоне недоступности абонентов. Во всемирной паутине, уводящей от всемирного паука. В виртуальном мираже мнимых проектов, главным критерием коих является "успех". В состоянии почти биологического ощущения вырождения русского культурного сознания.
А посему «Цирк «Олимп»+ТV или «Цирк «Олимп»-2 (с живыми, не заказными и не финансируемыми текстами, дискуссиями, спорами, рефлексиями и разговорами, со «свидетельскими показаниями», зафиксированными на видео) я представляю, как действо постыдное и неприличное. Возвращение - через неизбежное воспоминание (публикаторское и личноархивное) о случившемся в Самаре и на планете в 1995 – 1998 годах – в современность. Лирическое высказывание. Робкое антропологическое дыхание. Бормотание. Шепот. Трели соловья. Экзистенциальные трели генномодифицированного соловья, если хотите…
Смотрите также: